Я тут в красках рассказывала одному человечку о прелестях только что прочитанной книги и ляпнула: "Вот читаешь и прям чувствуешь это солнце, эту тяжелую влажность воздуха, эти люди - всё такое южное!" И меня закономерно спросили: "А бывает северная литература?"
Мне кажется, да. И не в плане, где и кем она написана, нет. Здесь важно само присутствие климата как, ну, если хотите, действующего лица. То есть насколько климат влияет на то, что происходит вокруг и как это ощущает читатель.
В Милане Ампаро казалась такой желанной благодаря великолепной трезвости ума. В Бразилии кислота, испарявшаяся родной землею, разъедала железную трезвость и Ампаро проникалась неуловимостью, ясным визионерством и исконной рациональностью. Я чувствовал, как ее тревожат древние страсти, а она на страже, дает им острастку, забавно-жалкая сос воим аскетизмом, который требует противится страстному соблазну. (Умберто Эко "Маятник Фуко")
Чтоб стало еще чуть понятнее, немного раскрою сюжет. В Милане больше места отводится самим событиям и размышлениям о них. Кто читал Эко, знает как там всё сложно, запутано и многослойно символично. А попав в Южную Америку, герои раскрываются по-другому. И не потому, что размышлений или событий стало меньше. Просто всё вокруг вдруг стало другим, южным, жарким, томным, душно-таинственным.
Я не мог оторваться от старых улиц с их поющими именами - Руа да Агониа, Авенида дос Аморес, Травесса де Шико Дьябло. Мы попали в Сальвадор как раз в период, когда правительство, или кто там за него, приняло решение оздоровить старый город, искоренив тысячи борделей, но процесс был еще на полпути. От подножия церквей, безлюдных и истомленных, как проказой, собственным великолепием, растягивались во все стороны вонючие переулки, а в них кишели пятнадцатилетние негритянские шлюхи, старухи, торговавшие африканскими сластями, перегораживали улицы, сидели с кипящими котлами, жгли костры, и тут же оравы сутенеров отплясывали на пяточке между сточными канавами под транзистор из бара. Древние дворцы, построенные колонизаторами, увенчанные гербами, которые уже никто не мог бы распознать, давно сделались тут домами терпимости. ( Умберто Эко "Маятник Фуко" )
Саму эту книгу южной я назвать не могу. Хоть Италия для меня является скорее южной страной, на неё здесь акцента нет, а вот на страны Южной Америки - есть, еще какой. Поэтому мне и запомнился этот фрагмент. Он совсем другой, он выбивается из общей картины повествования своей жарой, томностью и одновременной яркостью.
Такие "климатические условности" редко встречаются в фэнтези. Для них типична среднеевропейская реальность без особых температурных перепадов. Да и в большинстве книг этого жанра упор делается на сюжет и наличие магии (других законов физики, других рас, планет и прочее), поэтому погружать читателя нужно именно в эти реалии, в драконов или повсеместную телепатию, а не в яркое солнце или вечную сырость.
Из совсем южных книг я назову последнюю прочитанную "Дом на краю ночи" Кэтрин Бэннер, "Таис Афинскую" И. А. Ефремова, "Опиум"Максанса Фермина, "Сердце тьмы" ДЖозефа Конрада, фаулзовского "Волхва" и "Смерть в Венеции" Томаса Манна.
Лазурный, изумительно чистый мир; глядя на ландшафт, что открывался с вершины, я как всегда, позабыл о своих огорчениях. Пошел по гребню холма на запад, вдоль диаметра двух глубоких перспектив, северной и южной. Вверх по стволам сосен, как ожившие изумрудные ожерелья, скользили ящерицы. Тимьян, розмарин, разнотравье; кустарники с цветами, похожими на одуванчики, тонули в лучистой синеве неба. (Дж. Фаулз "Волхв")
С северными книгами сложнее. Все мы распределяем север и юг, имея центр в точке "Я". Но пытаясь говорить объективно, большинство европейских стран (кроме, пожалуй, Италии и Испании) и большая часть России тяготеет к понятию север. Возможно потому, что мы и есть северные, нас этим севером труднее зацепить, он для нас понятен и обыден.
Но, когда я говорю о северных книгах, мне на ум приходит в большей части Великобритания.
Это был величественный и мрачный дом с полукруглым задним фасадом, с анфиладой зал, выходивших окнами на усыпанный гравием двор, где два чахлых дерева с почерневшими стволами скорее стучали, чем шелестели, - так были прокопчены их листья. Летом солнце заглядывало в эту улицу только по утрам, примерно в час первого завтрака, появляясь вместе с водовозами, старьевщиками, торговцами геранью, починщиком зонтов и человеком, который на ходу позвякивал колокольчиком от голландских часов. Вскоре оно вновь скрывалось, чтобы больше уже не показываться в тот день, а музыканты и бродячий Панч, скрываясь вслед за ним, уступали улицу самым заунывными шарманкам и белым мышам или иной раз дикобразу - чтобы разнообразить увеселительные номера; а в сумерках дворецкие, когда их хозяева обедали в гостях, появлялись у дверей своих домов, и фонарщик каждый вечер терпел неудачу, пытаясь с помощью газа придать улице более веселый вид. (Ч. Диккенс "Торговый дом "Домби и сын"")
Это скорее описание дома снаружи, чем климата или погоды, но сколько в нем серо-северного! Примерно то же можно встретить в питерских повестях Гоголя или романах Достоевского. Эти серость и холод незаметно просачиваются на страницы книг. Это не плохо или хорошо. Это лишь про ощущения от чтения: хочется ли тебе поплотнее укутаться в плед или наоборот, раскрыть окно пошире.
Яркой северностью меня зацепил когда-то Дэвид Герберт Лоуренс. Для меня он не столько про порно, сколько про осязаемость гиперболизированных чувств. Если долго читать такое - устаешь от вечного напряга, но порциями - самое то. Поэтому, "Влюбленные женщины" так до конца мне и не дались, зато повесть "Лис" покорила меня мгновенно и надолго.
Стоял конец августа – в ярком свете солнца на опушке леса поднимались деревья в своем темноватом, буровато-зеленом уборе. За ними, в воздухе, сверкали голые, отливающие медью стволы сосен. Ближе к ней, в залитой солнцем жесткой траве светились буроватые былинки. Птица разгуливала по двору, утки все еще плавали в пруду под соснами. (Д. Г. Лоуренс "Лис")
Вроде все так обычно. Такое вон у каждого за окном можно увидеть. Но именно это и есть северная книга. Для меня. Нужно лишь уловить это в привычном.
Ладно, более понятный пример. У многих на душе так же, как у героинь "Лиса".
Прошло много месяцев, пришли темные вечера, тяжелый, темный ноябрь, когда Марч ходила в сапогах, по щиколотку в грязи, когда ночь наступала в четыре часа, а день так по-настоящему и не успевал разойтись. Обе девушки страшились этой поры. Страшились почти постоянной темноты, которая окутывала их на одинокой маленькой ферме на краю леса. Бэнфорд охватывал физический страх. Она боялась бродяг, боялась, что кто-то, крадучись, проберется сюда. Марч не столько боялась, сколько испытывала тревогу, ей было не по себе. Она чувствовала эту тревогу и мрачность во всем своем теле. (Д. Г. Лоуренс "Лис")
Вот оно, наше, родное, "на работу - темно, с работы - темно". Но здесь это "темно" является частью повествования, показывает нам героинь, что они чувствуют. Дальше по сюжету именно эта темнота станет условием их поведения.
Вот как-то так у меня это в голове получается. Это не отменяет национальность литературы, и ее интернациональность тоже не отменяет. Возможно, есть еще запад и восток, но в моей голове они пока не сложились. Я бы скорее отнесла Индию или Японию к югу, чем выводила их в отдельный восток. Но, кто знает. Может я просто мало читала восточного.