«Делюга закончилась только к ночи. Рабочие наконец-то доделали всё и ушли. Оставив за собой горы старых грязных мятых газет, обрывки обоев, пустое ведёрко из-под штукатурки, валики, кисти и прочую ремонтную снедь. Она посмотрела на результат и ужаснулась. В её воображении, и на листочках в клеточку, из тетрадки. Где она приноровилась набрасывать будущие изыски. И на ватмане — в более крупном масштабе. Где идеи изобразил уже спец. Три курса архитектурного, дизайнерское отделение. Сосед, этажом выше.
Всё выглядело, как-то благоообразнее, што ли. И применимее в жизни. В натурэли же, интерьерчик преобразился в сторону вопиющего диссонанса. С её чутким визуальным «слухом», это бросалось в глаза сразу, на моменте. Она устало повалилась на, выпачканный обойным клеем, стул. И замерла, прикидывая — можно ли исправить? Или пригнать толпу гастеров, самосвал и вынести всё — к е***ям! Мозг охотнее склонялся — к гастерам и самосвалу. Но потраченные деньги. А особенно, время, нервы и силы. Предлагали подумать ещё.
Нервов — было жаль, больше всего прочего. Высококультурные переговоры — с утра до ночи — с прорабом и работягами. Упростили её будни до сугубо уличного сленга и понятно-примитивных жестов. Два высших затаились — по ненадобности. И даже позорной препятственности, взаимовыгодному и минимально вредному для психики, общению с пролетариями. Она уже сотню раз пожалела, что обратилась в эту — довольно бюджетную фирму. Лучше было бы переплатить, но сэкономить на моральных издержках. Но, что сделано — то сделано!
Она нехотя поднялась и прошла на кухню. Хвала Всевышнему! — переделать ей приспичило только спальню. И во всём остальном квартирном пространстве сохранялась относительная нетронутость. Её давно налаженного и отлаженного быта. Включила чайник, порылась на полках в холодильнике. Готовить было некогда и лень, потому ограничивалась перекусами бутерами и фастфудом. Да штучным потреблением овощей-фруктов. Вынула помидорку, порезала пластиками. Соль, перец, ложка сметаны. Зажёвывая, всё мысленно переиначивала итог. «А если вот так? А мы — эдак! И тогда?..»
Ничего не складывалось. Провал нарисовался так убедительно, что и Гомер сложил бы сему позору оду. И греки поржали бы, от души! «Ночь. Надо переждать ночь. И завтра, что-нибудь прояснится. Возможно…» — домывая посуду, думала она. И организм тут же согласился. Накопившиеся, за два месяца революционных преобразований её личной жизни, тягостная тоска и немочь. Давно уже намекали на отдых — полноценный и продолжительный. «А то, глядишь. И спаленка свежая. Не понадобится!» — стервозно подначил ум, на крайней минуте засыпания. На диване, в гостиной, с кошаком в ногах. И она провалилась в нирвану.
Ночью ей приснился сон. Что называется, вещий. Начальник соседнего отдела — в которого она и была безответно влюблена, последние три года — прорисовался во весь рост, да в парадной «двойке». В которой был дивно хорош и брутален. И внезапно, он оказался в самом эпицентре ремонта. Да с вызовом оглядывал новые стены. Потом воззрился на неё и сказал укоризненно, с поучением: «Как же я, Журавлёва, на твои чувства отвечу. Если у тебя вкуса совсем нет. Ты посмотри, что удумала! Это же — китч! Так теперь не носят! Позор!» И где-то на окраинах сновидения, работники смежного отдела — в полном составе, полста человек — загалдели дружно. «Позооор!..»
Она проснулась — сердце колотится, ледяные руки ходуном, глотку перехватило. Отдышалась, повела глазами в окно. За, тонкого ажура, тюлем наливался солнцем новый день. Старинные настенные часы предлагали отмаять приснившееся крепким кофейком и контрастным душем. Что она и сделала. А потом — на лёгкой ноге и задорном настрое — потянулась в очаг напряжения.
При дневном свете уделанное не выглядело таким уж ужасным. Терракотовые, с тонкой линией — золотистыми королевскими лилиями — узора обои. Италия, однако! На стенке, к которой кровать новая, двуспальная «головой» и встанет. А прочее, нежного — «кипячёного молока» — цвета штукатуркой декоративной выкрашено. И мебель уже подобранна в тон, цвет, фактуру, стиль. И шторы заказаны — легчайшей золотистой тафты. И высокая, пузастая, светлого беж, состаренная керамическая ваза — на большую лоджию. Там же, плетёное кресло-качалка и столик. И кувшин табачного оттенка, для цветов — на комод. И зеркало — наглое, со старого золота багетом — над комодом. И ковёр — неброский, шерстяной, дорогущий. Чтобы нога нежилась, а глаз радовался. И всё прочее, и прочее… Что не только давно вызрело в её фантазиях, но уже и едет из дальних стран в лавки, магазины, ТЦ. Ибо, кроме выбрано, ещё и оплачено.
Она уселась на тёплый пол, из массива. Кругово осмотрела всё великолепие. И твёрдо произнесла: «Да и х…! Не в начальнике отдела — счастье! Мне нравится — и пусть все прочие замолкнут! Никого насильно не зову!.. Вон, Эдик-архитектор, три раза мне подтвердил — «свежо, оригинально, изысканно!» А он — специалист, как никак!.. Да и интерес ко мне проявляет. Давно… К чёрту, Николая Степаныча. Старого хрыча!.. Даёшь Эдуарда - молодым везде у нас дорогу!»
Вертляво поднялась, довольно хрюкнула, подавилась смешком. И припевая фривольный куплетик, двинулась собираться на службу. Томить, получившего отставку, Степаныча. Раскованностью и негой, получившей свободу, женщины!»