«Дистанция, которую она установила. Между собой и прочим окружающим миром. Была мизерно ничтожна и чудовищно огромна одновременно. Всего навсего одна — со стиснутыми вытянутыми пальцами — прямая твёрдая ладонь. Между своей грудиной и ближайшим живым — какая малость, какая неважность и нелепица! И однако. Расстояние между душами — их и её — и мирами оказывалось неподъёмным. Любая попытка сломать прозрачную эфемерную стеночку заканчивалась провалом.
Была ли эта грань возможной близости, граница максимального наложения мировоззрений случайной. Или выстроенной по плану и с соблюдением ГОСТов. Никто не знал. Да и сами попытки подлома стеклянной колбы, коей казалась — случилось быть окружённым, её бытие. Пресекались так стремительно и почти незаметно. Глазу, уху, сердцу. Что и сам злоумышляющий потом сомневался — "а было ли что? Иль привиделось?.."
Подманивая взглядом, полуприкрытых или, удивлённо распахнутых, синих глаз. Отменно модулируя интонации — от пугливых до повелевающих. Жестами — взлётами кистей, выворотом лодыжек, поворотами шеи - она создавала шансон надежд. Всё возможно… И тут же — "металл в голос". И мираж рассеивался...
Поддавшиеся на чары, в отупении, досаде и крамольных поползновениях — «отомстить, проказнице!» — толпились за городскими воротами. Изгнанные ударами плетей или покинувшие ристалища самолично. А она вывешивала белые флаги, над зубцами осадных стен. И приглашала обмануться вновь.
Но счастлив оказывался тот. Кто терпением и смиренными хлопотами вокруг неё, смог дождаться оттепели. И рассвет над Янцзы оказывался слабой эпитафией прекрасному. Ибо. Выяснялось, что о прекрасном — счастливец ничего и не знал. До сих пор.
Была ли мерка различия, выставленная ею между тем, как видела мир она. И тем, как думали, что видят мир другие. Осознанной вполне. Или принятой, за данность. Не знала, даже она сама. Твёрдая ладонь между грудинами. Иногда, и лишь в самых отдельных случаях отнятая. Размывала её мир — до размера Вселенной. И тогда каждый. Кто случался оказаться рядом. Наконец-то. Начинал жить!»