Ночью на четвертом пирсе дежурно горел атомоход. Так же дежурно все экипажи других подводных атомоходов Базы после объявления тревоги прибыли на свои лодки и приготовились к выходу в море.
Чисто на всякий случай.
Не дай Бог из-за пожара рванет на аварийной лодке что-нибудь серьезное.
Но взрыва не произошло и тревогу к утру отменили.
Как результат - вся ночь прошла в суете. Особенно у механиков, готовившихся экстренно греть реакторы и дизеля на своих лодках.
Лейтенанта Осокина ночная тревога застала дома в Тихасе. В кунге «коломбины» его вместе с другими офицерами и мичманам экипажа атомохода, стоявшего на соседнем с аварийной лодкой пирсе, доставили почти к порогу пункта дозиметрического контроля. Не остыв после теплой постели, лейтенант продолжил сон на боевом посту гидроакустиков на верхней палубе второго отсека. Можно сказать, практически через тонкую перегородку от Центрального Поста атомохода и трапа наверх к солнцу и воздуху.
Утром на поднятии флага и гюйса всем на Базе уже были известны причины и последствия пожара на атомоходе: вахтенный матрос, которого ещё живым извлекли из закопчённого отсека на пирс, скончался в машине «скорой помощи», надышавшись всякой дряни, когда сломался противогаз. Дальше служба шла в обычном режиме. По крайней мере все это так выглядело… в ожидании неминуемого разбора полетов со стороны Краснознаменного Флота и Москвы. Командира группы акустиков Осокина это не сильно волновало. Понятное дело, командование Дивизии и Флотилии будет теперь отыгрываться на подчинённых за полученные сверху животворящие пинки. Но к этому лейтенанту было не привыкать. Тем более, что у него в подчинении имелись тела, которые, при необходимости, тоже можно было «полюбить» по полной программе.
Когда до обеда оставалось часа полтора, а до окончания теоретических занятий по устройству станции миноискания на тридцать минут меньше, Осокин окончательно проснулся и открыл глаза. На боевом посту кроме него находился лишь один матрос Головко. Это было неожиданно. Не хватало аж двух штатных матросов-акустиков. Осокин напрягся, но почти сразу успокоился, сообразив, что его подчинённые не забили на занятия: один карась исполнял в данный момент роль верхнего вахтенного у трапа атомохода, а второй – годок и по совместительству старшина первой статьи – будучи дневальным руководил со своей шконки в береговом кубрике постирушками простыней.
На боевом посту ярко пахло копчёной колбасой и яблоками.
Осокин внимательнее посмотрел на Головко. Матрос не обращал никакого внимания на своего лейтенанта и со смаком хрустел очень похожим на симиренку яблоком. В столовой Флотилии симиренку Осокин не замечал. Да и колбасный аромат был слишком насыщенным. Лейтенант прикинул, что, наверно, Голова изрядно натырил копчёной колбасы при погрузке продуктов, симиренку же получил с исторической родины в посылке и зашхерил на БП акустиков, не поделившись с коллективом. А сейчас своим хрустом прервал сон начальства. На это никак нельзя было закрывать глаза.
- Летом, - начал Осокин, - когда я был дома в отпуске…
От голоса неожиданно заговорившего лейтенанта Голова вздрогнул и судорожно попытался проглотить вместе с огрызком недоеденное яблоко, оказавшееся у него в зубах. Со второй попытки и с выступившей влагой из глаз у него получилось пропихнуть яблоко в глотку. Но не дальше.
…- попросили меня помочь, - неспешно произнес лейтенант, делая вид, что матрос, задыхающийся на БП акустиков, это нечто само собой разумеющееся. Голова же неимоверным усилием таки отправил фрукт в желудок. Красное от прилившей крови лицо матроса сразу начало возвращать себе нагловато рыжий цвет. Легкие Головы задышали штатно. Осокин после небольшой паузы продолжил: – А суть дела, зачем я понадобился, была в следующем. У нас помер за две недели до моего приезда один родственник. Так, седьмая вода на киселе. Причем даже не по крови родственник. Я его живым видел всего-то пару раз. А тут его надо было забрать из морга в Электростали. Покойнику ещё было далеко до пенсии. Так что без вскрытия – никак. ЗИЛ сто тридцатый с его бывшей работы обещали подогнать к моргу, а тех, кто его может нести от машины на наше Ногинское кладбище, нет. Поэтому кинули клич по родственникам и знакомым. Я и согласился.
Глядя на Голову, уже было нельзя сказать, что он вот только что помирал. Настолько матрос внешне был бодр и молодцевато ел глазами лейтенанта. Какой-то труп за тыщи километров от атомохода, да ещё полгода назад Голову не цеплял. Даже ночной покойник на соседнем пирсе ничего не всколыхнул внутри Головы. Хотя Голова даже помнил его лицо. Как-никак одного призыва, береговые кубрики разделяют только стены Штаба Дивизии. А уж курилка под окнами Штаба вообще место встречи всех в Дивизии.
- Покойник был в разводе, дочь и бывшая жена жили отдельно от него. Поэтому труп обнаружили только когда он начал вонять, - на этих словах Голова слегка напрягся, что не прошло мимо внимания Осокина. Лейтенант же добавил: - А у соседей снизу на потолке образовалось пятно. Прямо под диваном, через который протек вниз покойник. Как его увозили в морг, я не в курсах. Зато обратный путь покойника к родному подъезду я запомнил навсегда.
Осокин перевел дыхание, краем глаза отметил посветлевшие веснушки матроса и произнес:
- Ну, описывать вонь в морге, когда мы оказались на месте, я не буду. Просто вонь. Ничего особенного. Покойники тоже на первый взгляд на столах выглядели пристойно. Никто руки к нам не тянул и не просил покормить. Вместе с водилой нас было четверо. Как раз, чтобы нести гроб. Абориген провел нас к нужному столу и показал на нашего покойника. Он и раньше-то был большим человеком. Типа нашего Брони. Метра под два и весом под полторы сотни килограмм. А за прошедшие дни после смерти он ещё больше прибавил в объеме. Взятая парадная одежда явно ему была мала. Я сперва даже струхнул, что он не влезет в гроб. Но обошлось. Аборигены помогли нам перевалить тело в гроб. Туда же положили и не пригодившуюся одежду. И мы его понесли.
Осокин исполнил театральную паузу: почесал лысеющий затылок, высморкался, привстал с кресла и достал с крышки гидроакустического комплекса сухарь. Отломив от сухаря кусочек, лейтенант с минуту его посмаковал. Голова в это время пытался разобраться в себе. Вернее, убедить завтрак и свежесхомяченные яблоко и колбасу в желудке, что им совсем не надо подниматься наверх.
- Нроа самом деле в морге были проблемы с койко-местами. Даже все каталки были кем-то заняты. Часть покойников лежала в центральном проходе морга прямо на полу. Поэтому вчетвером тащить гроб было неудобно. Но мы большую часть пути прошли без особых приключений. Зато на финишной прямой удача от нас отвернулась. Наш водила, шедший впереди, наступил на кучу ветоши на полу. Из кучи выпала рука, за которой брызнули толпы опарышей. Все бы ничего, но это заметил мой напарник по корме гроба. Наверно, у него был слабый желудок и от вида полуразложившегося вьетнамца ему стало плохо. Напарник отпустил свой угол гроба. Покойник сразу двинулся всей своей массой ко мне. И, прикинь Голова, почти весь покойник оказался у меня на руках. Лицом к лицу. Правда оно у него было прикрыто ветошкой. Но зато воняло. А под ногами ещё лопались опарыши…
Продолжать лейтенант не стал, освободив проход для Головы, который, не обнаружив на БП в пределах видимости вскрытой банки из-под регенерации и не спросив разрешение, сыграл аварийное всплытие из-за рванувшего наверх содержимого желудка.