В сахарной лужице на полу плавала любопытная муха. Крылья ее намокли, а берег казался недостижимым. Она глупо барахталась в чайном озере, шевеля лапками, стараясь перевернуться на мохнатое пузо. Вконец устав, муха замерла, а ветер из открытого окна подул сильнее, создав небольшую рябь на воде. Боковым зрением она заметила неподвижный островок и стала грести в его направлении. Почувствовав лапками твердую почву, она выбралась из чайного озера и медленно стала ползти по указательному пальцу девушки.
Люция Ондеркова все еще была без сознания и монотонно скользила по волнам сновидения, не осознавая боли. Как вдруг что-то вырвало ее из того мира и силой вернуло в этот. Она резко открыла глаза. Квадратики линолеума сплелись в одну рыжую полоску. Чувства возвращались постепенно, и боль в правом боку не заставила себя долго ждать. Она вползла острым змеиным укусом под кожу, и девушка сжалась в один сплошной комок боли, не смеющим не то что думать, но даже дышать. Когда едва отпустило, она медленно уселась на корточки. На большее сил не хватило.
Из раковины выглядывал белый край немытой тарелки. Люция неосознанно бросила взгляд на него и брезгливо отвернулась. Случившееся нахлынуло на нее потоком огненной лавы. Девушка медленно поднялась с пола, держась за металлические прутья стула. Филиппа не было. Он уходил всякий раз, когда гнев его вырывался наружу, словно стараясь скрыться от самого себя. Люция выпила две таблетки обезболивающего и молчаливо стала мыть посуду, отчаянно желая разбить ее вдребезги.
Ее прошлая жизнь казалась надуманной и даже какой-то искусственной. Она горько улыбнулась, вспомнив, с каким воодушевлением стремилась попасть сюда. Как была очарована мужем и самим городом, как бродила по пражским улицам и просто не могла не улыбаться. Все вокруг дышало зеленью, теплыми красками лета, мечтами и юностью. Дождевая вода убегала по мощеным дорожкам, просачиваясь в тонкие полоски земли между блоками, и впитывалась в грунт. Раннее утро начиналось с неспешной прогулки по новым булочным, где ее тонкое обоняние терялось в безумстве ароматов. Так она могла гулять часами, заглядываясь на фасады старинных зданий и слушая звуки уличной флейты.
Посуда в раковине закончилась. Люция Ондеркова повесила полотенце на край мойки и вытерла рукой набежавшие слезы.
— Как же давно это было? Как давно Лютик превратилась в Люцию?
***
Работа съедала не только время, но и мысли. Стеллажи, уставленные папками, пылились не один год. Она дошила последний годовой отчет и поставила его на нижнюю полку. Потом переобулась в удобные туфельки из прессованной кожи с открытыми носами и, перебросив сумку через плечо, последней вышла из кабинета.
— До свидания, Томаш! — кивнула она охраннику и отдала ключи.
Офисное здание распахнуло двери и выпустило ее в мир зеленых парков, желтоглазых трамвайчиков и уличных музыкантов. Но ничего из этого Люция Ондеркова не заметила. Она спешила к трамвайной остановке, с тревожностью поглядывая на маленькие круглые часики на шее. И все же она не успела. Трамвай закрыл перед носом двери и заскользил по гладким металлическим рельсам.
Иногда три с половиной минуты играют слишком большую роль. Девушка тяжело вздохнула и стала ждать, когда прибудет следующий трамвай. Ровно через двадцать три с половиной минуты она вышла на своей остановке и побежала вниз к улице Лазеньской, 17, где стоял небольшой четырехэтажный дом цвета приглушенного солнца.
***
От звонка Элишка подпрыгнула, бросила мясные шарики в тарелку и побежала к двери. Встав на табуретку, она посмотрела в глазок и расплылась в улыбке. На лестничной клетке стояла мама. Мельком взглянув на свои испачканные руки, она открыла щеколду и отошла в сторону.
На маме не было лица, она выглядела измотанной, уставшей и взволнованной. Но, не смотря на это, Люция Ондеркова улыбнулась дочке.
— Его еще нет, — проговорила девочка.
Девушка сдержанно кивнула и наклонилась к дочери, ожидая объятий. Но, к ее большому изумлению, никто не повис на шее, а лишь чмокнул в щеку. Мама насторожилась и, поставив тяжелую сумку на табуретку, пристально посмотрела на Элишку.
— Руки, ну, я жду, — потребовала она.
Девочка небрежно отряхнула руки о синий комбинезон и неохотно протянула их маме. Люция тотчас перевернула их ладонями вверх и вгляделась в тонкие белые полоски на складочках.
— Мука? — вопрос прозвучал скорее утвердительно, чем вопросительно.
Элишка глубоко вздохнула и принялась объяснять последние сорок минут своей жизни.
— Котлеты липнут и не получаются, я все делаю, как ты, — пожаловалась она маме, — но они все равно пристают к рукам. А картошка варится, — в завершении добавила она.
Мама одобрительно кивнула головой и вслед за дочерью прошла на кухню.
На столе стояло большое эмалированное блюдо с готовым фаршем и отдельно с мукой, на плите кипела кастрюлька, крышка звонко прыгала от пара. На отдельной тарелке ютились небольшие шарики абсолютно белого цвета.
— Ты моя умничка! — похвалила Люция свою девятилетнюю дочь. — А котлеты давай вместе лепить, пока папа не пришел.
Котлеты шипели на сковороде, мама с дочкой сняли фартуки и уселись друг напротив друга, чтобы попить чая с мятой и лимоном. Есть не хотелось. Люция взглянула на часы:
— Скоро появится Филипп, — подумала она, — посиделки пора заканчивать.
Ночь упала на балкон так же внезапно, как осень незаметно похищает теплые летние вечера под конец августа. Она сидела на полу, докуривая сигарету с ментолом. Серебряные капли собрались на краешке листьев, готовые сорваться вниз, лишь только появится ветер. Люция смотрела на город, в котором мечтала когда-то жить, и который стал таким же однослойным, как и она сама. Сухие волосы, потрескавшиеся губы, потухшие глаза. Разве можно узнать в ней ту самую юную девушку, что когда-то смеялась, танцуя со скрипкой на мостовой? #Praga_book
Пройди по ссылке ПОСЛЕ, чтобы прочитать следующую главу.