Исторические фигуры, вроде Калигулы, маркиза Де Сада и других великих гедонистов внесли значимую лепту, предоставив показательные примеры смыслов и итогов гедонистических практик. Также и христианство оказывало не только сковывающее влияние, но и развивало дискурс, задаваясь вопросами о том, что является настоящим и допустимым наслаждением. Всё это привело к тому, что кардинально изменило направление мысли последующего поколения философов. Об этом во второй статье курса «Дискурсы об удовольствии».
Полный текст статьи об античном взгляде на удовольствие и счастье: http://concepture.club/post/diskursy-ob-udovolstvii/milestones-of-hedonism
Следующее слово в гедонистическом дискурсе возникло не скоро. Популярность завоевали этические течения, которые не ставили во главу удовольствие. К примеру, стоицизм, который полемизировал и с эллинистическим гедонизмом, и с эпикурейством.
Затишье оказалось затяжным. Средневековым теологам были не по нраву ни телесные греховные наслаждения, ни еретические духовные. Христианство поощряло принципы противоположные многим воззрениям и Аристиппа, и Эпикура, и Аристотеля. Разве что эвдемонизму нашлось место в текстах Фомы Аквинского.
В эпоху от Древнего Рима до новейшего времени, пока дремала теория, дискурс удовольствий обзавелся рядом ярких практиков гедонизма. В целом это связано с тем, что происходит зарождение, укрепление и расцвет различного рода аристократии и монархов – прослойки людей, которые имели возможность претворить в жизнь гедонистические желания. Именно на практике гедонизм Аристиппа приобрел не конформную вариацию.
Особо на этом поприще отличились некоторые римские императоры и их окружение: Гелиогабал, Тиберий, Валерия Мессалина, Калигула, Нерон и другие. Профессиональный историк может усомниться в том, что в действительности это были помешанные на пороках развратники (в конце концов, историографы прошлого часто пристрастны), однако нас скорее интересует сложившийся миф о них. Обычно об этих фигурах говорят, как о людях, дошедших до крайностей в чувственных удовольствиях, что отсылает нас к фундаментальному вопросу в рамках гедонистического дискурса – остаются ли неограниченные удовольствия удовольствиями?
И Аристипп, и Эпикур, и Аристотель ответили бы, что нет. Но, как мы видим, на практике не так уж и просто установить личные моральные ограничения, когда нет ощутимых ограничений извне. К тому же рамки допустимого в разные эпохи могут серьезно разниться. Например, римляне чрезвычайно терпимы к проституции, кроме того, в институте конкубината они даже пытались узаконить отношения на стороне (те, что чисто для удовольствия, а не для детей-наследников). Можно сказать, что многие люди не являются гедонистами только потому, что им не позволяют таковыми быть материальные условия или мораль общества, в котором они находятся.
О чем же нам говорят примеры людей, которые имели в общем-то неограниченные возможности получения наслаждений? Мы можем отметить несколько главных тенденций.
Как ни странно, но удовольствия имеют свой предел. Популярная мысль о том, что человеку сколько ни дай, всегда будет хотеться больше, в чем-то верна, но по большей части на практике она – скорее завуалированный крик о нехватке чего-то. В этом можно услышать определенное упрощение. Не имея возможности получить какое-либо из наслаждений в должной мере, человек ошибочно считает, что если бы это все-таки было возможно, то он не смог бы остановиться. На самом деле, это дискуссионный вопрос. Ведь даже в случае с наркозависимыми или алкоголиками для некоторых здоровье оказывается важнее. Другими словами, именно оно и может быть примером предела удовольствий, так как если его нарушить, то страдания перевесят.
Когда наслаждение удовольствиями доходит до предела, то принципиальным становится вопрос изменения их формы или модификации уже имеющихся. Собственно, истории про безумные оргии римских императоров, внезапное осознание себя богом или даже фаллократию Гелиогабала – это как раз-таки примеры того, что отдельные удовольствия сугубо ограничены в том, как долго и полно можно упиваться ими, поэтому с какого-то момента более принципиальным становится вопрос количества различных видов удовольствия.
Банальным и привычным нам примером такого подхода могут быть гурманы. Иными словами, стремление к телесным или каким-либо другим удовольствиям надо понимать не только как стремление к конкретному виду наслаждений, а и как стремление к разнообразию. Конкретные случаи показывают, что изначальный интерес гедониста со временем только ширится вплоть до того, что в конечных вариациях и вовсе теряется изначальный импульс, а для нас со стороны всё это выглядит как форменное безумие.
Опять-таки природа человека далека от естественности, поэтому многие изысканные удовольствия (ну или для кого-то «извращения») сближаются с феноменами отвратительного, которое само по себе и без длинной истории прежних удовольствий, ничего кроме неприятных переживаний принести не может.
Третьей тенденцией можно назвать выгорание гедониста. Получение большого количества удовольствий нередко оборачивается их обесцениванием. Отчасти дело в биологии, отчасти в психологии (деликатес перестает быть таковым ровно после того, как становится регулярным блюдом), отчасти и в ограничениях разнообразия наслаждений. Собственно, мудрость античных философов в том и заключается, что, предлагая некоторые ограничения, они позволяют удовольствию оставаться удовольствием.
Современному человеку может быть слегка неочевидно историческое главенство тенденции к разнообразию, так как ему уже дана определенная широта видов удовольствий. Начиная от ближайшего супермаркета, который позволит устроить пир невиданного по меркам римских императоров разнообразия, и заканчивая вездесущей сферой развлечений. Меж тем, как правило, именно глубина удовольствий для современного человека ограничена, поэтому чисто по количественным показателям он всё же далек от развлечений аристократии и монархии былых веков.
Это и есть одно из главных различий в понимании удовольствий не только тогда и сейчас, но и в принципе у людей с различной психологией. Для кого-то наслаждение – это широта и разнообразие. Для кого-то – глубина или интенсивность переживания. Практика показывает, что одно может легко перетечь в другое, и не раз.
Собственно, описываемый неконформный гедонизм и есть вариант, соответствующий расхожему пониманию. В дальнейшем он развивался не философскими, но художественными трудами. Одной из жемчужин стал всем известный «Портрета Дориана Грея» Оскара Уайльда. Роман был далеко не первым на подобные темы, скорее даже наоборот, но это и позволило ему стать квинтэссенцией подобных гедонистических взглядов.
Иными словами, за практикой последовала закономерная культурная рефлексия чувственных устремлений элит. Впрочем, еще большой вопрос – о чем этот роман? – об эволюции порочных удовольствий или о неминуемой расплате и естественной границы для них в форме болезни и смерти. Подробнее вопрос репрезентации гедонизма в искусстве и возникновения неконформного гедонизма из искусства будет освещен в отдельном материале курса.
Cкучный век гедонизма на самом-то деле не так уж и сер. Есть даже что-то символичное, что важная часть дискурса удовольствий возникла не из теоретизирований отдельных мыслителей, а из опыта, рефлексии и практики. Подытоживая, можно вывести примерную максиму неконформной версии гедонизма Аристиппа: человек жаждет телесных удовольствий, и когда он вдоволь получает одних, то непременно хочет других и так вплоть до момента, пока не выгорит.
Свою лепту в дискурс удовольствий внесло и христианство. Связано это с развитием эвдемонизма в теологическом русле, возникновением четких делений на высокие-духовные и низкие-телесные удовольствия, а также рядом вопросов, которое оно задает.
