«В урну бросили пустую жестяную банку. Она брякнула о металлические стенки. Дважды. И закатилась в углубление. Между пустым пакетом из-под бургеров. И глянцевым журналом.
В урне тут же возникло нездоровое возбуждение. Воспоминания, замершие на крафтовых заломах, поелозили и зашипели: «Алкаш. Без сомнения. Такую дешёвку пьют только безнадёжно опустившиеся элементы. Не то, что мои. Интеллигенты. Сунули в меня все огрызки, недоедки. И даже маранную кетчупом салфетку. Присовокупили. Хотя! Могли и на столе оставить».
Глянец, с запахом пробника модного аромата, возник сомнениями: «Тоже мне, прослойка общества. Вот моя, цыпа, ни в каком соусе пальцев не вымазала. И потому я — чистая. Хоть, снова — в продажу. Но, про баночку Вы метко сказанули. Люмпен, не иначе. Последние соскрёб изо всех карманов. Может — и не только своих. И купил. Порадовать себя, значит!»
Жестянка, едва очнувшаяся после ударов. Судьбы. Покряхтела озадаченно и поинтересовалась: «Ааа… Мы разве все — не на помойку? Я чёт про жизнь не знаю? Ещё… Мне всегда казалось — мы одноразовые. А значит, какая причина есть статусами мериться? Ежели, концовка-то у всех одна! Или — новые веяния? Возникли…»
Рядом примолкли. Про веяния никто ничего не слышал. Однако, и признать себя мусором — как-то, не комильфо. Согласитесь? И после длинной паузы бумажный жирдяй просвистел значительно: «Ну. Меня лично, можно и во вторичку. Что уж, сразу — помойка! И дама вот — тоже целлюлозная. Из неё, может, книгу новую напечатают. Будет не только красивое помнить. Но и умное. А из Вас, батюшка, вроде как дорожные покрытия варганят. Или, я что-то путаю. Не так образован, не обессудьте. Всё-таки, пакет — не учебник физики…»
Холодный ветер ворвался в отходные закрома и дерзко затрепал страничками журнала. «Ах!» — тоненько воскликнула фемина, — «как знобко! А ведь я могла бы лежать на столе, что вынесен привольно и важно в центр большой солнечной веранды. И тёплый бриз, проникая сквозь открытые створы окон, ласково оглаживал бы мои мелованные листы. И девы, приходящие в гости, с жадным любопытством хватали бы меня. И приникали трепетными сердцами к советам про молодость и секс. Но она лишь пробежала глазами статейки, полюбовалась картинками и выдрала пробник. А потом, выбросила! Меня… Какое бесчестье! Будто я — не гламурное чтиво. А парвеню…»
Грусть охватила обитателей мусоросборника. Пережитое — ничем не скрашенное и даже не прикрытое мутными словесами — поражение в правах бередило их маленькие, призрачные души. А туманные перспективы пугали скоропостижной старостью. И незаслуженной смертью…
Человек, кинувший банку из-под пива. Был парнем хозяйки глянца. Пару часов назад, они зашли в закусочную. И умяли на двоих три Биг Мака. Запили сидром и пивом. Посидели, погрелись. И побежали в центр города. На ходу выбросили жестянку и журнал. И остатки еды, в пакете.
Они были дерзкими, бесшабашно юными и безудержно влюблёнными. И торопились в районный ЗАГС. Оформиться!..»