(ко дню рождения Поэта - небольшое, глубоко личное эссе)
В первый раз… в первый раз даже раньше, чем, собственно, в первый…
Осень 79-го. Или весна 80-го. «Выпускная» :-) группа детского сада. Обычно забирала бабушка, мы шли к ней, потом приходил отец, и мы ехали домой. Но тут почему-то собрались сразу все, и мать пришла, и дядька приехал – и заворожено уставились в телевизор. Причем настолько завороженно, что мне велено было не шуметь, а тихо смотреть вместе со всеми. Кино, честно говоря, не понравилось – все очень долго болтали в какой-то полутьме, а потом небритому мужику стали ножиком в горло тыкать… скукота.
Лето восьмидесятого. Мы с матерью на море, дом отдыха. Я еще даже не полноценный хотя бы первоклассник. Меня не берут играть в футбол – «пацан, отойди». А тут вдруг – взяли. Да еще почти с мужиками. Пусть и пятым защитником. Правда, отыграл я недолго. Какой-то мужик подошел к мужику, который хозяин мячика, и что-то тихо сказал. А тот резко помрачнел, взял мячик и ушел. А оставшиеся мужики тихо сказали друг другу - «Высоцкий умер…» - и тоже разошлись.
В тот вечер все собрались на большой веранде, где общий телик – точно к программе «Время». Хотя смотрели всегда только Олимпиаду, а на «Время» как раз расходились. Но тут вышло наоборот. И опять – все подходили друг к другу и тихо говорили: «Высоцкий умер…» И я тоже – нашел какого-то гаврика еще меньше себя, отвел в сторонку и сказал ему: «Слышал – Высоцкий умер…» Но он тоже ничего не понял.
А потом… а потом я вдруг узнал, что тот «Высоцкий» - это мужик с обложки пластинки, где он сидит с гитарой, и пиджак еще на стуле. Но что пиджак – это ладно. А вот песни у мужика – вот это был класс! Вот это был реальный прорыв! И про гимнастику, и про переселение душ, и про друга. Было, конечно, и немного непонятной пурги, типа «Лирическая», что-то там про рай в шалаше, но в целом-то! Это было здорово.
Тем же летом в лагере, заполняя какую-то девчачью тетрадку (не помню, как они эту ересь называли – ну, «Твой любимый цвет», «Твой любимый размер», «Зачем залез сюда – теперь пиши, кто тебе нравится»… «сонник», что ли), в графе «Любимая песня» я гордо напишу: «Вершина». Ни у кого такой нет. Это вам не пупо, не альбано и не феличита. Здесь вам не равнина.
А потом мать однажды принесла с работы кассету, и вдруг оказалось, что у Высоцкого есть еще песни! И даже еще лучше. И про клоуны, и про ученых, и про дурдом и поездку в город! Кассета была пронумерована – стороны «1» и «2», ее вернули хозяйке, а та дала еще две. Тут мир окончательно перевернулся. На «Профессионалах» и «…с Талем мы сыграли десять партий». Эти, кстати, были подписаны 3, 4, 5 и 6 – а в целом было сказано, что «у Ирки их всего штук пятнадцать…» ПЯТНАДЦАТЬ!!! Я чуть не свихнулся. Это ж сколько может быть счастья за раз у человека! Жаль только, что мать с этой «Иркой» так редко встречается. Хотя круче той, самой первой, ничего нельзя было и выдумать .
Через год я выпрошу у матери эту кассету еще раз, хотя, в общем, и так знал ее наизусть. А потом… потом она вдруг скажет, что Ира умерла. А я… а что я? Я обрадовался: кассету-то теперь можно не отдавать, так ведь… вот так.
То был счастливый октябрь. Я болел три недели, сидел дома, и все три недели с восьми до пяти крутил одно и то же до одури: от «…помню неточно», потому что про час зачатья попало на немагнитный кусок пленки – и до «Всё не так, ребята…» Удивительно, но эта кассета жива и цела до сих пор, протащившись со мной вдоль всех изломов юности :-) – чтобы, выкроив время в теплых октябрьских сумерках, уединиться с полбаночкой где-то внутри себя, и снова услышать – «Моих следов метель не заметет…» «Тематический вечер».
Но то тематический осенний. А есть еще зимний, декабрьский. Когда матери на день рожденья подарили запись, и это уже точно было МОЁ, никому не надо было отдавать. Там про канатоходца, Большой Каретный, на нерусском что-то… французский диск, «в сопровождении оркестра». Цыганщина! Эта кассета тоже жива. Их жена даже трогать боится, хотя они и полностью противоречат ее представлениям о красоте и порядке в доме. Знает, что убью сразу. И её, и себя.
Нет, я реально свихнулся тогда. Лексей, с которым мы занимались в паре под четким руководством тренера Серпорезюка – позвал к себе на день рожденья. А у него на дне рожденья – девки, одноклассницы! Реальные такие тринадцатилетние кобылы на мини, не чета, прямо скажем, нашим бескудниковским лимитчицам. Тут бы оно, конечно, и развернуться, особенно после вступительного промо «Это Миха, наш самый чемпион и мой лучший друг!», но… но кроме девок, у Лексеева папани оказался еще и магнитофон, катушечный даже, а там… а там «Их восемь – нас двое», «Дорога – а в дороге МАЗ…», а еще много рассказов во время концерта… не до девок, в общем. Девки не убегут. Так и просидел весь вечер у аппарата.
А потом… А потом вдруг однажды не поверил своим глазам. По радио… по первой программе… «Песни Владимира Высоцкого… Передачу ведет Роберт Рождественский». Нет, я реально думал, что Рождественского как минимум расстреляют за это. Но не расстреляли. У меня даже запись есть. Вернее, была. Эта не дожила :-)) Сменила два корпуса, пока пленка реально в пыль не рассыпалась. А то не миновать бы еще и майского «тематического вечера» - а здоровье-то ведь уже не то. Хотя можно и наизусть. «Ну вот исчезла дрожь в руках…»
Нет, уже стало можно. И по первой на радио, и даже по первой по телевизору. И даже показали ту «Кинопанораму», с которой пиджак на обложке пластинки. И записывать всё это не хватало никаких кассет. Перестройка. Ускорение. Можно. И стало… и стало как-то даже немножко жадно: то всегда был только МОЙ… а теперь вроде как У ВСЕХ. Ну да ладно.
А потом… а потом даже на пластинках. «На концертах Владимира Высоцкого». И давка у «Мелодии». И один выпуск я пропустил, не досталось. И честно потом каждый божий день целый месяц мотался смотреть – не «дают» ли снова. И все-таки дождался.
А потом…
Выпускная весна 90-го года выдалась довольно нервной. Одиннадцатый класс, мать с отцом каждочасно ездили по ушам – «Ты думаешь поступать или нет, совсем уже с этой своей рехнулся… в армию хочешь? Вот она тебя будет тогда ждать…» А я… я сидел у Нюты, как обычно. Было грустно. Последние каникулы. Последние дни. Я знаю, что мы расстанемся. Она тоже. Любовь в таком возрасте редко заканчивается хорошо, а уж такая – тем более. Нюта чем-то грохочет на кухне, я валяюсь на диване. По «2х2» крутят кино, весь день. Я впервые смотрю «Место встречи…» целиком, подряд. И тут…
И тут до меня доходит, что Жеглов- то – подонок! Я потрясен. Но ведь точно же – скотина, каких мало!!! А я-то… нет, решительно не может быть! Чтоб МОЙ Высоцкий сыграл такого негодяя! Это надо пережить… фильм заканчивается, и я молча выхожу куда-то в обдристанную весну… мир рухнул.
Мы, конечно, расстались.
Но не с Высоцким, само собой.
* * *
Жена говорит – «Много пил в прошедшем году…» Нет, ну… как «много». Многовато – это да, возможно. Но только один раз это было реально хорошо. Единство усилий и результата. Тематический вечер, перешедший в аналогичную ночь и соответствующее утро. Когда нашел наконец-то ту самую серию на дисках, «мп3», мать его… Всё, всё – больше ничего не надо. Девять выпусков подряд – и добрый вечер. Вернее – уже доброе утро.
«Ты счастлив и нем – И только немного завидуешь тем, другим, у которых вершина еще впереди…»
Больше мне нечего сказать
(с) написано 25 января 2008 года, но, в общем, ничего не изменилось и никогда не изменится
