И вышел Познер, и покосились кресты на храмах, и померкло солнце, и попадали замертво птицы. И двинулся он по холодным безлюдным улицам. И черное гнилостное лицо его было перекошено злобой и ненавистью. И дошел он до квартиры пресс-секретаря Главы Государства Дмитрия Лескова и молвил он ему:
— Пудрит тебе мозги Президент. Никакой он не Национальный Лидер. Он диктатор. И Россию он не любит. Не знает он её. Ты спроси его.
— О чем спрашивать-то? — сказал Лесков, опасливо пятясь вглубь квартиры.
— Я тебя научу, — ответил Познер, и яд закапал у него из уголков рта. — Сам всё тогда поймешь.
Страшно стало Лескову, и задрожал он.
— Переходи на нашу сторону, — зашипел Познер. Лесков в страхе упал с кровати и проснулся. Посмотрел на часы: «Чёрт!» Было уже обеденное время. Впопыхах оделся и рванул в Кремль.
Прибегает, а там Владимир Владимирович сидит на ступеньках Успенского собора и напевает: «Снова замерло все до рассвета. Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. Только слышно на улице где-то одинокая бродит гармонь». Беззаботный такой, в хорошем настроении. Отлегло от сердца у Лескова, понял он, что не будет ему нагоняя. Подошел он к Президенту и вдруг неожиданно для себя спросил:
— Владимир Владимирович, а вот вы за кого: за мусульман или за православных?
Удивился Лесков. Ведь не было у него таких мыслей, да и голосом он говорил как будто бы чужим, словно бы немного французским.
— Я за евразийскую общность, — сказал Президент.
— А за какую, — переспросил пресс-секретарь, — за центрально-уральскую или за евразийско-тихоокеанскую?
— За ту, с которой Бог, — не колеблясь, ответил Президент.
— Владимир Владимирович, я тут в отпуске во Франции был, там соборы готические совсем не такие как у нас. Как вы это объясните? — произнес Лесков, и на этот раз окончательно понял, что себя не контролирует. Никогда он в отпуске во Франции не был.
— Культура Запада чувственная. Любят они страсти Христовы, — отвечал ему Президент. — Наше восточное Православие вокруг другого строится. Понимаешь, о чем я? Страсти — это боль и ужас. А воскресенье — это то, что после смерти. Кроме того, воскресенье, как ты знаешь, это еще выходной. Вот тебе вкратце суть ихних и наших соборов.
— А мечети — это тоже наши соборы? — некто снова подталкивал Лескова к странным и опасным вопросам.
— Конечно. Дим, ты Храм Христа Спасителя видел? Это же Тадж-Махал в чистом виде.
— Но готические как-то красивее, — ядовито сказал кто-то, пользуясь голосовым аппаратом пресс-секретаря.
Достал тогда Российский Лидер из кармана большую картофелину, поднял на ладони перед лицом Лескова, и сказал:
— Смотри. У нас в России своей формы как таковой нет, мы ее за границей всегда брали. В Византии, потом в Италии. Но при этом у нас очень сильное содержание, поэтому оно изнутри эту иностранную форму как бы распирает. Вот почему наш храм то на кусок торта похож, то на кулич со свечками, а порой, и вовсе не понятно на что.
Президент достал из кармана перочинный ножик, очистил картошку и вырезал из нее ажурную красивую звезду, продолжая объяснять:
— Готические храмы по нескольку сотен лет строили. Так долго, что к концу уже забыли зачем. В результате одни красивые завитушки остались. А в наших церквях содержание живо, как и прежде. Я когда смотрю на российскую архитектуру, то всегда петь хочется: «Веет с поля ночная прохлада, С яблонь цвет облетает густой…». Всё оно у нас, понимаешь, от природы. Такое естественное.
— А чем плохи страсти? — не унимался Лесков. В его чужом голосе начало пробиваться заметное раздражение.
— Страсти, Дим, это западный фильм ужасов, а я люблю романтику. Ты давно в поход с палаткой ходил? Песни под гитару. Рассвет над речкой, — ответил Президент и напел: «Ты признайся, кого тебе надо, Ты скажи, гармонист молодой».
— А у нас демократии нет! — выпалил Лесков и покраснел. Он не мог остановить француза, установившего полный контроль над его сознанием.
— Вот смотри. Это народ. — Президент достал из карманов и высыпал на ступеньку храма несколько картошек. — А это лидер. (Положил рядом вырезанную звезду). Где должен быть лидер нации? Впереди на лихом коне! Если не доверяют ему люди, то это авторитарная власть. Если же есть доверие, то это власть авторитетного в народе человека.
Лесков посмотрел перед собой расфокусированными глазами. Ответ Президента ввел его в транс.
— О чем тебе Познер-то говорил, Дим?
От таких слов Главы Государства пресс-секретарь немедленно пришёл в себя и зардерся от стыда. Он понял, что Президент всё знает. Ну, а как иначе, ведь должность-то серьёзная. Всё на контроле. «Надо было самому признаться!» — сокрушался про себя пресс-секретарь.
— Эх, Димка, зелёный ты еще человек, — сказал Президент и убрал в карман перочинный ножик.
— А почему у нас своих айфонов нет? — помимо своей воли, зажимая рот руками, выкрикнул Лесков.
— Потому что айфон — это для личного ублажения, Дим. Это порочный путь. В России проекты общественные. Для всеобщего счастья.
Лесков упал в обморок. И явились ему Сливы, Вбросы и Утечки. И тянули они к нему жуткие бледные пальцы и выпивали у него кровь. И летал над ними Познер, и капал с него яд на землю, и погибали на земле растения вегетарианские и уличные собаки. И перекрестился Лесков и сказал «Чур, меня!». И повалился Познер и ударился больно копчиком об асфальт. И завыл Познер от отчаяния. И вышел Лесков из обморока, и стало ему хорошо и прекрасно. И зажили люди на Евразийско-Тихоокеанских просторах еще лучше прежнего. А Познер улетел в свою Францию и больше никогда у нас не появлялся.