«Муть в отношениях поднялась пару лет назад. И мгновенно заполонила всё. Кроме мути, собственно, ничего и не оставив.
Первые полгода — наверное, самые роковые — она не запомнила вовсе. Сколько потом не пыталась восстановить. Оглядываясь, всматриваясь в прожитое. Ей не приходило на ум ни одного события, ни одной внятной эмоции. Ни один день и даже час не осели, чем-то конкретным. Шесть месяцев — словно корова языком слизала! Будто, память занавесила чёрным немалый, но однозначно бросовый кусок жизни. Как зеркала — в доме покойника. И велела: «Не шуметь! Не блазнить! Не ворошить!» И мозг вырубил вещание.
Остальные тягостные недели, декады, кварталы… Проявлялись эпизодами, в которых она либо плакала, либо кричала. И только крайние месяцев пять — кажется, с прошлой весны. Виделись удивительно тихими. И безнадёжными.
Стремления и чаяния узнать, понять, поправить. К последнему воскресенью марта — этот день она, как раз, запомнила досконально — истаяли и в намёках. Очередную дату бракосочетания они отмечали каждый в одиночку. Он не заехал к ней на квартиру и даже не всучил банальный букет роз. Отправил СМС — «всех благ». И отключил телефон. Она, проходив с утра до вечера в выходном платье, при макияже и в туфлях. Вызвала такси, накинула пальто и поехала в ресторан. Заняла столик у окна. Заказала водки и закуски. И к полуночи была уже «в хлам». Как прибыла домой — не зафиксировала.
Жизнь, как почуялось , встряхнула стекляшками в калейдоскопе. И принялась свёрстывать новый узор. Не ходко, но старательно.
На следующее утро, кроме похмелья её не мучило ничего. Отпустило враз, как и не бывало! И дни заполнились едва уловимой тоской. С которой и делать-то что — не понятно! Она и не делала. Сходила к подруге в салон, поменяла стрижку. Покрасилась в невероятное. Записалась на танцы, в спортзал и хор. Последнее, удивило даже её. Подруга подстебнула: «Ветеранский?»
«Могла бы и в ветеранский. И петь — в сарафане с шитьём. «Люди мира на минуту встаньте!...» Это — как раз на злобу. Моего дня. И жизни в целом…» — отпарировала равнодушно.
В фитнесс-центре употевала до обмороков. Игнорируя тесные ухаживания тренера и прочих телесно озабоченных. На танцах била джигу, до остервенения. Так старалась — на фестиваль любительских ансамблей попала. В Дублине. В хоре вытягивала на старинном кельтском. «Пей сидр, Лау, сидр хороший, Кружка, кружка, поллитровка. Сидр сделан для того, чтобы его пили, А девушки, чтобы их любили. Давайте любить каждый свою половину, И никто не будет ревновать».
А возвращалась в квартиру и, опустошённая силами, после вялого ужина садилась смотреть телек. Что угодно — смысл она всё одно не ловила.
И вот теперь, к едва начавшейся осени. В «завоёванном» числилось. Приличное произношение валлийского. В пределах текстов баллад. Точёный мах, чёткие степы и замечательная выворотностью. В разученных кейли. Пресс — «Джеки Чан комплексует!». А задница — на мировом смотре всех задниц, непременно выиграет главный приз. Но тоска. Никуда не делась.
Вылезала ржавым гнутым гвоздём, выдирающим внутренности. Когда она трусила на «беговой». Саднила едким сквозняком, в паузе перед запевом. Подгибала колени, при случайном касании спины партнёром по танцам.
Злая, с бурными, но короткими рыданиями, вытягивающая все соки, тоска поселилась в её жизни. Хозяйкой…
Она не видела его с момента последней встречи. Год назад. И как он жил всё это время, не знала. И когда она встретила его случайно, в городе. Выходящего из ТЦ под руку с плотной, чернявой, невзрачной «карлицей». Что приросла к его телу, подобно прилипале к корпусу корабля. Увидав этот униженный, вовсе не женский, взгляд. Эту покорную полуулыбку. Услыхав торопливую, сбивчивую речь — «пока он ещё слушает сказать, что давно хочу…» Она передёрнулась от мерзостности увиденного. И не оборачиваясь быстро пошла прочь. Минула перекрёсток, поворотила за угол. А потом побежала. Ритмичный шаг, вымуштрованный усилиями «чёрной полосы», не сбил даже дыхания. И приземлившись на скамейку в парке, она приятно удивилась лёгкости своего тела и приподнятости настроения. Прислушалась к переливам чувств. И не заметила ничего, кроме нестеснённости.
Уготованная ей кем-то неприлично пакостная перспектива — быть при нём собачкой. Слава Богу, досталось другой «счастливице».
И тоска. Сдохла!»