Это - один из немногих рассказов, которому не сопоставлено фото. Во-первых, черно-белое фото кота есть лишь в архивном альбоме сестры. Во-вторых, фото и не важно вовсе: так все давно было. И не с котом связаны воспоминания. Но, для порядка, должен обозначить того кота. Его звали Мурчик. До его появления уже были в моей - только начинавшейся, в середине 50-х - жизни кошки. С ними я лакал молоко из мисочки у тетеньки, которой мама моя оставляла ребенка на день, пока сама пахала на работе. Когда мама узнала о моих пиршествах с котами, она уволилась с работы, и более никогда мне не пришлось быть на воспитании у чужих людей (детский сад я в этот ряд не помещаю).
Мы жили тогда в самом сердце бандеровского края, на старой границе с панской Польшей, в городе Сарны - крупной узловой железнодорожной станции. Одними из первых настоящих "пацанских" игрушек были у меня патроны из отцовского пистолета: офицеры имели право на ношение оружия и вне части. Избирательные урны из участковых избирательных комиссий в городскую возили под охраной автоматчиков. Жили мы на окраине городка, в старых польских казармах, превращенных в ДОСы(дома офицерского состава). Играли мы с ребятами в прятки среди разрушенных склепов еврейского кладбища и на песчаном карьере вблизи городка. Там целыми днями работал ковшом тракторишка. В один из дней на подходе к карьеру нас - пацанов - остановил часовой из оцепления: трактор выкопал из земли фугас. Нам то было не в диковинку: хруст под ногами стреляных гильз, многочисленных очешников противогазов и рифленых, раздавленных танками, немецких солдатских термосов был привычен, как некий постоянный фон ребячьей жизни в городке, перепаханном страшной войной. Приятель отца, местный старожил, железнодорожник, рассказывал как-то по пьяне - а я это услышал и запомнил - как немцы живьем закопали во рву местных евреев. А поутру жители городка с опаской старались поскорее миновать это проклятое место: поверх песка во рву проступила кровавая пена.
Мама, костерила на чем свет стоит "бандеровские власти": выйдя замуж за отца, она перевелась из рязанского института во львовский. Там все обучение шло на "мове". Не осилив ее и - к тому же, родивши в 1954 году меня - она бросила институт и с тех пор во всех анкетах, в графе "Образование" писала: "неоконченное высшее". Но песни офицерские жены пели на вечеринках украинские. "Тече вода каламутна, чого дiвка така смутна"... - помню с тех пор. Еще помню про "Тучинские лагеря". Туда вывели артиллерийскую бригаду отца в 1956 году. Она должна была уйти в Венгрию. Но обошлось, отец так и не выдал ни одного целеуказания в Будапеште.
Отец принадлежал к элите артиллерии. Он был военным топографом. Тем, кто организует привязку артиллерийских батарей к местности и обеспечивает их боевую работу. Где-то на антресолях у меня до сих пор лежит его "Пятизначная таблица логарифмов", многие страницы из которой он помнил наизусть.
Отец служил. А мама - до рождения моей сестры - работала в веселой организации - в Смешторге. Я, по-малолетству, считал: эта организация торгует смехом.
Но жизнь совсем не смешила. Хрущев, воодушевленный нашими успехами в ракетостроении, порубил в капусту артиллерию и много чего еще. Так мой отец, на пороге тридцатилетия, с двумя детьми "на борту" оказался перед выбором: либо на нищенскую пенсию, либо - переучиваться на новую - ракетную - технику. Но это - совсем другая история.
А Мурчик? - Я его совсем не помню. Знаю только о том, что был когда-то такой котенок в моей жизни.