«В погожий весенний день. Что-то в конце мая. Ближе к полднику, из подъезда панельной пятиэтажки — что привольно раскинулась бюджетными красотами и удобствами на окраине города — вышла женщина. Лет около пятидесяти, седоватые на висках и макушке, бывшие каштановые волосы. Стриженные по давнишней моде, «в каре». Платье, тоже — не «писк сезона». Излишне — пожалуй — пёстрое. Будто, не по годам. Изрядно стоптанные туфли. Но, зримо выходные, раз в год надеваемые. Косынка шёлковая, заграничная на груди. Под нею бусы янтарные. Нарядно!
Да и весь облик и настрой тётеньки говорили о мероприятии…
Чуть прихрамывая на больную, артритную левую ногу. Она, переваливаясь уточкой, потопала на остановку. Что метрах в двухстах притулилась — гляди зорче! — в чистом поле. Пока шла узенькой тропкой, весело крутила головой и улыбалась. Солнце пялилось с небес уже зрелое, почти по-летнему нахальное. И это её радовало. Посаженное на дачке по апрельским тёплым денькам, под плёночку, прёт изо всех сил. К середине июня — надо полагать — своя редисочка будет в салатце едким «вставлять». Да и в целом — выездной фазендный сезон открыт. Можно начать «прокачивать» отпускное настроение. Словцы — модные в пубертатных кругах — она там и выловила. Среди гадских подростков. Которым — вот уже лет тридцать — преподавала в школе английский…
Из крайнего подъезда крутой одиннадцатиэтажки. «Элит-класс». Вышел мужчина. Дорогой плащ. Под ним — не менее дорогой костюм. Под ним — тоже не дешёвая рубашка. Ботинки — «простите, и Вы в них ходите по грешной земле?.. как выросло благосостояние народа!..» Стрижка — та, которую раз в две недели. Освежает прилежными ручками личный куафёр. Парфюм. Цены — «держите меня семеро!»
Торопясь, сбиваясь с шага на трусцу, переругиваясь с кем-то по топовому смартфону он достиг крытой парковки. Щёлкнул «сигналкой», перехватил в другую руку портфель крокодиловой кожи. Подарок на «тезоименитство» — «от благодарных сотрудников». И полез в авто. Крайняя модель наипонтовой марки. Считай, вчера — с Женевского автосалона. Однако. В этот день «папина игрушка» надумала покапризничать. И решительно отказала в заводе.
«Вот все вы, бабы, такие. Вас ублажаешь, обихаживаешь. Всё самое дорогое, самое лучшее. Маслице, обслуга, шинки. Прибамбасики всякие, наворотистые. По цене ещё одной малолитражки. Што б мне ездить на трамвае! А в нужный момент. У вас «голова болит». Или дни. Критические!..» — зло выговаривал барин, покидая любимую. Однако, время на швейцарских, неумолимо капало. И он, матюгнувшись. По-простому, как в дни вьюношеские. Рысью понёсся к остановке. Которую оказией заприметил пару месяцев назад. Вскоре после заселения в новой квартире…
Из пункта А и из пункта Б в пункт С, конечно. Одновременно вышли два пешехода. Если один из них несётся со всех ног, а другая еле телепается. Какова вероятность, что под обшарпанной, выщербленной крышей «загончика» для остановки общественного транспорта. Сугубо — согласно графику. Они встретятся?
Учитывая, что автобусы заходили в эту глушь — «сугубо и согласно» — раз в полчаса. Встреча была изначально неотвратимой!
Когда она, запыхавшаяся, дивно раскрасневшаяся, будто помолодевшая. Года на полтора. Зарулила в тени павильона. Он уже сидел там. Пригорюнившийся, ссутуливший прекрасные спортивные плечи, распустивший накаченный в лучшем фитнесс-центре, пресс. Подбоченя холёное лицо, не менее холёной рукой. Она увидала силуэт, ойкнула. Потом мелкими шажочками подобралась к загаженной, в том числе и «гадскими пубертатами» общественной лавочке. Перед тем как занести крепкие ягодицы на замусоренные ламели, она фокусником, выплеснула из лаковой — времён перестройки — сумки белоснежный платок. Помахала им осторожно, дабы снести особо крупные фракции. Расстелила. И только потом присела.
Уставший «ждать перемен» мужчина, оживился, наблюдая санитарные тщеты странной дамы. Но возражать не стал — всё, что-то весёлое, происходит.
Они сидели рядышком. Каждый обдумывал своё.
Он скорбел, что уже критично опоздал на планёрку. Важную, тематическую. Дать «дрозда» — он бы сказал и покрепче! Задремавшим на службах, от излишней благосклонности босса, «благодарным сотрудникам».
Она тревожилась, что Комаров. Её «головняк» и «засада». Снова — за год — получит «пару». Ибо, на аглицком, он и «здрасти!» сказать не в состоянии. Но «двойку» ему вывести никак нельзя. Потому что, папа гадского Комарова. Тоже крайне гадский! Какой-то чин в администрации. И в это лето пообещал поменять в школе все окна. На пластиковые. Хотя, по-прежнему не факт. Что окна эти не прирастут — на ближайшие лет тридцать. Сколько там гарантия у этого пластика. На дачах завучей и директрисы. А также, всех близкородственных. Оных деятелей просвещения.
Одномоментно, отвлёкшись от дум, они зыркнули на часы. Она — в поцарапанный отечественный циферблат. Подарок папы на совершеннолетие. Он — в Breguet. Подарок мэра города. На юбилей. Увиденное не впечатлило. Но сам казус происходящего, показался ему забавным. И эта синхронность намерений, и эти «два мира, две системы». Так зримо проявившиеся в хронометровых забавах. Что он хмыкнул. И рассмеялся.
Она пожала плечами. Потом поняла гротеск «ситуёвины». И тоже засмеялась. Чистым девичьим смехом. Без яда, обид, надтреснутости старческого отчаяния…
Раскаты веселья отзвенели и замерли по углам скорбного кирпичного сооружения. Покозыряли на ветру и рассеялись в ядовито жёлтых — от цветущих одуванчиков — просторах окрест.
«Иванцов, ты что ли?» — тихо прозвучало со скамьи.
«Калякина, ты что ли?» — ответствовали оттуда же…
— Давно не виделись…
— Со школы…
— Как живёшь-можешь?..
— Потихоньку… Как все…
— Слышал замужем была…
— Уж и овдовела… А ты, вроде как, женат. Был…
— Был… В разводе. Лет десять уже… Куда собралась, нарядная такая?
— Так в филармонию… Абонемент у меня. Годовой… Профком подарил. За «безупречную службу»…
— Ты разве «в органах»?..
— Можно считать и так. Один Комаров — каторжанин — чего стоит… А вообще, я — училка… А сам куда, такой важный?
— А я уж. И забыл. Куда… Час назад спешил в офис. А вот тебя увидел. И больше не спешу. Никуда… Ты помнишь?..
— Всю жизнь… Только про это и помнила… Всё другое сразу из памяти выдувалось. Коллеги вечно смеются — «бабочка-однодневка»… А что там. Помнить?..
— Может — в парк?..
— Где целовались?..
— Где целовались!..
— А как же работа?..
— А как же филармония?..
К остановке, весь в сизых выхлопных клубах, подплыл долгожданный общественный. Они дружно поднялись со скамейки.
«Подождут!» — выпалили хорово. И полезли в автобус.
Как подтверждение о том, что чудеса всё-таки ещё случаются. В этом слишком разумном мире. На лавке остался лежать носовой платок. Безупречно чистым!»