За окном шел дождь. Настроение было скверное. Джо чувствовал беспокойство. Такое беспокойство чувствуют все, кто хоть раз нашкодил. Чаще всего люди беспокоятся за себя, боясь каждого шороха, у особо эгоистичных сердце ноет просто так, из за того что веселье кончилось, и кругом опять воцарилась суровая реальность. Но увы, никто и никогда из шкодников, не переживает за тех, кто пострадал от их действий. Наоборот, каждый испытывает победную радость, окашиваемую особой, жестокой шкоднической эйфорией. У Джо было по другому. Вчера он отмечал тридцати-шестилетие. И все в принципе было хорошо, пока они с матерью не открыли пришедший по почте, неизвестно от кого, коллекционный виски. Мать налакавшись внезапно вспомнила старое и начала воспитывать Джо. И все было бы ни чего, если бы он тоже не напился. Пьяный, он не в силах себя сдерживать, подрался с матерью, сильно избил ее и затем, что бы не смотреть на ее окровавленное лицо, выгнал из старого фургона на улицу. Выгнал, потому что устал от нее. Он давно уже от всего устал. Она долго стучала в окно, била ногой в дверь. Он не помнил в одежде она или нет. Не желая ничего проверять, он бурча под нос справедливые матерные проклятья, так и уснул под ее стуки. Утром, когда он проснулся, и солнце во всю сияло над пустошью старого водохранилища, где стоял их фургон, ее не было. Он помнил, что вчера позволил себе невиданную доселе грубость в отношении мамы. Ему было тошно от этого.
- Мама!
Окликнул он ее, но пустое жилище ответило ожидаемым молчанием. Он встал, и бурча на весь дом, о том, что она давно это заслужила, вяло напялил старую вонючую футболку, пошел в спальню матери и естественно никого там не обнаружил. Он просидел дома часа три, потом зачем-то надел старую болоневую куртку, и в шлепках и гавайских шортах вышел на улицу. Было холодно. Несмотря на то, что солнце вовсю сияло, дыхание февраля еще долго не отпускало заиндевевшую за ночь природу. Он шел туда, где не был очень давно, наверное с той поры как там последний раз побывала мама. Сердце подло ныло, но он, в противовес этому нытью, продолжал в полголоса ругаться на пропавшую, то и дело внимательно огладываясь по сторонам. Бар на роз стрит встретил его неприветливо, вернее вообще никак не встретил - он был закрыт.
- Где шляется эта дура, Недовольно пробурчал он себе под нос.
- Эй, Джози!
Неожиданно окликнул его чей-то подхрипловатый женский голос.
Чуть ли не подпрыгнув от неожиданности, Джо оглянулся, и увидел прямо напротив, у светофора через дорогу, кудрявую, стройную, немного потрепанную и слишком ярко накрашенную негритянку. Она отчаянно махала ему рукой, а затем, дождавшись красного светофора неуклюже бряцая высокими каблуками перебежала дорогу.
- Приве-ет!
Оскалясь в широченной улыбке чуть ли не на всю улицу воскликнула она, и он наконец узнал в этой высокой, грубоносой, слегка морщинистой, худощавой женщине - принцессу Салли - маленькую кудрявую безмерно милую девочку - помощницу бармена. Его аж передернуло от неожиданности. Сказать что она сильно изменилась, это значит молчать молчанием трупа. Они не виделись с тех пор, как мама Джозефа в последний раз переступила порог этого заведения. Почти двадцать лет назад. Джо вглядывался в нее и поражался тому, что с человеком может сделать жизнь. Все детство они были знакомы. Все детство, она как маленький ангелок крутилась возле своего дядюшки то на кухне, то за стойкой, и никогда не позляла себе переступить правила какого-то невидимого этикета, ведя себя сдержанно, культурно и весьма официально с любым посетителем кафе. Он помнил, как это невероятно подстегивало тех, кто попадал под влияне ауры ее этикета, и даже самые разнузданные разгильдяи не позволяли себе общься с мисс Салли неучтиво. Хотя, эта магия предназначалась только для посетителей. Для своих из бара Салли была милой, веселой и шаловливой девчонкой, чья широкая, белая улыбка могла осветить в полночь наверное целый квартал. Эта улыбка не избегала никого, кто был лично знаком с Салли и лишь Джозефа она обходила стороной, а он так хотел, так вожделел этой улыбки все детство, но получал взамен лишь убийственную учтивость официального обращения. И только когда она подросла, когда ее детская миловидность стала превращаться в невероятную по силе красоту девушки она, то ли позабыв что-то, то ли что бы посмеяться над ним мило и широко ему улыбнулась. Один раз. Больше они не виделись. Время было упущенно, эта улыбка совпала с днем выхода на пенсию мамы, с днем, когда Джозеф впоследний раз увидел принцессу Салли.
Он потом прибегал несколько раз в бар втихаря от матери, но дальше порога зайти так и не решился. Теперь же эта улыбка смотрела ему прямо в лоб и ее было хоть отбавляй. Улыбка на лице постаревшей, как-то огрубевшей, измазанной яркой помадой женщины, чей саван неприступного девственного очарования был давно сорван и растоптан, наверное очень большим количеством мужчин. Улыбка, от навязчивости и грязноты которой платонику Джозу теперь не грезились ворота рая, а просто хотелось уйти подальше.