– Простите, но я не верю в Бога.
Ковалевский оглянул меня поверх очков:
– Позвольте поинтересоваться почему, – он на всякий случай ещё раз сверяется с зачёткой, – Анастасия.
– Ну, я считаю себя довольно сильным человеком, чтобы самостоятельно справиться со всеми теми несчастьями, что свалятся на мою буйную голову. Без всяких начальников откуда-то свыше, – я тыкаю пальцем в потолок Ломоносовской аудитории. Там всё ещё держится упущенный кем-то большой розовый воздушный шар в форме Hello Kitty.
Ковалевский не замечает мой жест, он глядит куда-то вдаль. Там, на последних рядах, готовится Настя Непомнящая. У неё выбриты виски и голубой ирокез. Её голова кажется ему более буйной.
Я снова складываю руки на коленях. «Я всё знаю, я всё знаю».
– А все остальные, получается, слабаки? – спрашивает Ковалевский, привставая, чтобы посмотреть, где руки готовящихся на первых рядах.
– В какой-то мере, да.
Ковалевский садится:
– То есть я слабак?
«Доигралась». Я молчу.
– Думаете, Вы сильная? – он смотрит прямо на меня.
– Ну, атеисту непросто освоить весь материал древнерусской литературы и раннего Средневековья, поверьте.
– Тоже мне сила!
– Воли… – тихо говорю я.
– Программу она освоила… И что? Тошнит? Не верите?
– Ну так, подташнивает.
– И по чему же Вы тогда живёте, а, современная молодёжь? Откуда принципы? – Ковалевский встаёт и начинает ходить из стороны в сторону. Узкая кафедра не предоставляет ему места для разгона. Он снова садится. Я понимаю, что за моей спиной не готовится уже никто.
– Ну, по-моему, для того, чтобы понять, что хорошо, что плохо, особого ума не надо…
Ковалевский смотрит на меня не мигая.
– …и я без посторонней помощи могу вынести вердикт своим поступкам.
Ковалевский откидывается на спинку стула и складывает руки на груди:
– Продолжайте, продолжайте, я внимательно слушаю.
– …и на мой взгляд, верующие люди просто не в состоянии отвечать за свои «проколы», – я делаю «кавычки» пальцами обоих рук. Понимая, что в сложившейся ситуации это слишком фривольный жест, опять складываю руки на коленях, – грехи то есть.
Ковалевский молчит.
Я скамья. Я чувствую себя скамьёй, на которой сижу.
– И в чём же Ваш последний «прокол»? – Ковалевский с издёвкой повторяет мои «кавычки» пальцами.
– Грех? – я округляю глаза.
– Ну, да, «прокол», – Ковалевский хочет ещё раз «закавычить», но вдруг понимает, что на него все смотрят. Он опускает руки и, оглядывая аудиторию, прочищает горло. Все опускают головы.
– Ротозейство, – отвечаю я.
– Что? – он даже наклоняется в мою сторону.
– Краснобайство, как писал Августин. Болтливость по-нашему, – я улыбаюсь: я его сделала.
– А. И о чём болтаете?
– Ну, вот сейчас, например. Всё мною сказанное не более чем словесный каламбур. Я Вам кажусь даже неглупой девочкой, а что я сделала? Я лишь немного «бла-бла», – я бы «закавычила», но это выглядело бы уже как нервный тик.
– Бла-бла… – Ковалевский берёт мою зачётную книжку и ручкой делает несколько резких движений. – Идите отсюда, Бла-Бла.
Я срываюсь со скамейки, но медленно и уверенно схожу с кафедры. В дверях аудитории любопытство побеждает – открываю зачётку. «Заруб. лит., Проф. Ковалевский, 26.01.17». И подпись.
Я тупо смотрю на прямоугольник без оценки и осознаю, что разговор ещё не закончен. Бросаю взгляд на Ковалевского. Он сидит, развалившись на стуле, вытянув одну ногу, и улыбаясь смотрит на розовый шар Hello Kitty. Он меня сделал.
– Бог в помощь, Анастасия, – бросает он мне напоследок, не отрываясь от шара.