* Анонс *
В первом номере "Бельских просторов" читайте статью В.И. Хрулёва "А.П. Чехов: личность и философия творчества", написанную на материале чеховских писем. Вот некоторые отрывки.
О декадентах
Известно, что Чехов скептически отзывался о декадентах, называл их кривляками, подражателями западных писателей. Он же не верил в искренность эпатирования публики, считал, что у них нет ни прошлого, ни будущего.
Сомнения вызывала и спекуляция на религиозной почве: «Жулики они, а не декаденты! Гнилым товаром торгуют… Религия, мистика и всякая чертовщина! Русский мужик никогда не был религиозным, а черта он давным-давно в баню под полок упрятал. Это все они нарочно придумали, чтобы публику морочить. Вы им не верьте. И ноги у них вовсе «не бледные», а такие же, как у всех, – волосатые», – замечал он. (А. Серебров (Тихонов) о Чехове).
Но эта настороженность реалиста не отменяла неизбежного наблюдения за тем, что перспективного вносило новое поколение в искусство. Аналогично и Лев Толстой, перед которым преклонялся Чехов, пытливо вглядывался в своего более молодого современника и чувствовал, что у него есть нечто такое, что ему, Толстому, уже не дано обрести.
О нравственности
Писатель не выносил умозрительных разговоров, оторванных от реальной жизни, разговоров, замкнутых абстрактными понятиями, не соотнесенными с привычной практикой.
В письме И. Леонтьеву (Щеглову) от 22 марта 1890 года он отклоняет схоластическое отношение к нравственности и связывает ее с библейскими заветами: «…нет ни низших, ни высших, ни средних нравственностей, а есть только одна, а именно та, которая дана нам во времена Иисуса Христа и которая теперь мне, Вам и Баранцевичу мешает красть, оскорблять, лгать и пр.
Я же во всю мою жизнь, если верить покою своей совести, ни словом, ни делом, ни помышлением, ни в рассказах, ни в водевилях не пожелал жены ближнего моего, ни раба его, ни вола его, ни всякого скота его, не крал, не лицемерил, не льстил сильным и не искал у них, не шантажировал и не жил на содержании».
Чехов отмечает, что по части нравственности он не выделяется из ряда обычных людей: «Ни подвигов, ни подлостей – такой же я, как большинство; грехов много, но с нравственностью мы квиты, так как за эти грехи я с лихвой плачу теми неудобствами, какие они влекут за собой».
О художественности
Подобный подход был у Чехова и к понятию «художественность». Он полагался не на абстрактные схоластические представления, а на живое чувство совершенства, на результат воздействия искусства на человека. И в этом состоял пафос его размышления.
«А слова ‘‘художественности” я боюсь как купчихи боятся жупела. Когда мне говорят о художественном и антихудожественном, о том, что сценично или не сценично, о тенденции, реализме и т.п., я теряюсь, нерешительно поддакиваю и отвечаю банальными полуистинами, которые не стоят и гроша медного» (И. Л. Леонтьеву (Щеглову) 23 марта 1890 г.
В качестве критерия Чехов берет эстетическое воздействие произведения на читателя: «Все произведения я делю на два сорта: те, которые мне нравятся, и те, которые мне не нравятся. Другого критериума у меня нет, а если спросите, почему мне нравится Шекспир и не нравится Златовражский, то я не сумею ответить.
Быть может, со временем, когда поумнею, я приобрету критерий, но пока все разговоры о "художественности" меня только утомляют и кажутся мне продолжением все тех же схоластических бесед, которыми люди утомляли себя в средние века».
О критике
Писатель отмечает, что критика не готова еще объяснить природу художественности и потому приходится полагаться на свое собственное чутье: «Если критика, на авторитет которой Вы ссылаетесь, знает то, чего мы с Вами не знаем, то почему она до сих пор молчит, отчего не открывает нам истины и непреложные законы?
Если бы она знала, то, поверьте, давно бы уже указала нам путь, и мы знали бы, что нам делать, и Фофанов не сидел бы в сумасшедшем доме, и Гаршин был бы жив до сих пор, Баранцевич не хандрил бы, и нам бы не было так скучно и нудно, как теперь, и Вас не тянуло бы в театр, а меня на Сахалин…»
Писатель заканчивает это размышление нелицеприятной оценкой критики, которая не может дать внятные объяснения творчества и его восприятия: «Но критика солидно молчит или же отделывается праздной дрянной болтовней. Если она представляется Вам влиятельной, то это только потому, что она глупа, нескромна, дерзка и криклива, потому что она пустая бочка, которую поневоле слышишь…»
Главное - правильно поставить вопрос
Именно поэтому Чехов предъявлял себе и пишущей братии высокие требования: не решать узко специализированные вопросы (для этого существуют специалисты), а судить только о том, что художник понимает и что доступно его разумению.
И чтобы это осуществить, необходимо верно поставить вопрос и продумать план его рассмотрения: «Художник наблюдает, выбирает, догадывается, компонует – уж одни эти действия предполагают в своем начале вопрос; если с самого начала не задал себе вопроса, то не о чем догадываться и нечего выбирать» (1888. Письмо к А.С. Суворину. ).
Требуя от литератора сознательного отношения к работе, Чехов разделял два понятия: «решение вопроса и правильная постановка вопроса». И твердо заявлял: «Только второе обязательно для художника. В «Анне Карениной» и в «Онегине» не решен ни один вопрос, но они Вас вполне удовлетворяют потому только, что все вопросы поставлены в них правильно. Суд обязан ставить правильно вопросы, а решают пусть присяжные, каждый на свой вкус» (1888. Письмо к А.С. Суворину).
О правде и объективности
Чехов решительно отвергал упреки в равнодушии к изображаемому и убедительно объяснял неперспективность пристрастного отношения к материалу: «Вы браните меня за объективность, называя ее равнодушием к добру и злу, отсутствием идеалов и идей и проч. Вы хотите, чтобы я, изображая конокрадов, говорил бы: кража лошадей есть зло. Но ведь это и без меня давно уже известно. Пусть судят их присяжные заседатели, а мое дело показать только, какие они есть» (1890. Письмо к А.С. Суворину).
Требуя от писателей п р а в д ы, безусловной и честной, не сглаживающей противоречия, грязь, темные стороны реальности, Чехов брал для примера естественников: «Для химиков на земле нет ничего не чистого.
Литератор должен быть так же объективен, как химик; он должен отрешиться от житейской субъективности и знать, что навозные кучи в пейзаже играют очень почтенную роль, а злые страсти так же присущи жизни, как и добрые» (1887. Письмо к М.В. Киселевой).
Чехов полагал, что природа художника наделена способностью чувствовать скрытые явления жизни так же, как и проницательность исследователя. И еще не известно, кто из них глубже и точнее постигает суть явления. В 27 лет Чехов писал своему наставнику: «… я подумал, что чутье художника стоит иногда мозгов ученого, что то и другое имеют одни цели, одну природу, и что, может быть, со временем при совершенстве методов, им суждено слиться вместе в гигантскую чудовищную силу, которую трудно теперь и представить себе…» (1887. Черновое письмо к Д. Григоровичу. Р. П. III, 338).