Чарлз Бакстер
Первое, что он заметил в Детройте, а следовательно и в Америке, был запах. Как только он спустился по трапу, он ощутил этот едкий аромат древесной золы. Аромат проникал через его ноздри и поселился у него в голове. На родине, в Швеции, этот запах был связан с осенью, когда в домах в преддверии зимы начинают топить камины, запах вырывается из труб и покрывает окрестности. Но здесь была середина лета, и, вроде бы, ничего не горело.
По дороге из аэропорта, когда горячий летний воздух обдувал его в открытые окна такси, он спросил об этом водителя.
— Так пахнет Детройт, — ответил тот.
Андерс, говоривший на четком школьном английском, подумал, что водитель его неправильно понял.
— Нет, извините, — сказал он, — я имею в виду, почему здесь пахнет горелым?
Водитель посмотрел на него через зеркало заднего вида. На голове его был вязаный берет, и его дреды колыхались от ветра.
— Откуда вы?
— Швеция.
Водитель кивнул.
— Это все объясняет, — сказал он, резко повернув направо, въезжая в черту города. Он показал рукой на небольшое фабричное здание без окон, на котором горело электронное табло, на прижавшиеся друг к другу деревянные домики, и, когда он показывал, машина завихлялась на дороге.
— Здесь всегда горит, изо дня в день, потом перестанете замечать, потом может вам и понравится.
— Но я не вижу никакого огня.
— Именно так.
Андерс почувствовал, что он теряет нить беседы, и решил сменить тему:
— Я вижу на сиденьи рядом с вами саксофон и бейсбольную биту, — спросил он на своем лучшем английском, — Вы любите играть в бейсбол?
— Не в этой машине, — ответил водитель, — Это не игра, понятно?
Молодой человек сидел на заднем сидении с ощущением, что первое для него столкновение с американским английским, закончилось сокрушительным поражением. Он ехал в Детройт обсудить свою работу в качестве специалиста по защите от коррозии. Компания предложила ему должность консультанта на эксклюзивном контракте с казавшейся ему гигантской американизированной зарплатой. Но деньги значили для него мало. Его интересовала Америка, она влекла его, особенно своей цветовой беспорядочностью.
Беспорядочность, которой в Швеции было крайне мало, казалась ему сексуальной, словно взъерошенная женщина, пробежавшая два лестничных пролета, чтобы одарить его долгим прощальным поцелуем. Андерс был одинок, и до отъезда он надеялся, что в Америке он будет спать с американской женщиной в американской постели. Это была его амбициозная цель. Ему было интересно, есть ли в американках что-то особенное, о чем можно будет потом рассказать друзьям.
В гостинице его встретил представитель автомобильной компании, седовласый мужчина в толстых очках, говоривший, к удивлению Андерса, на довольно приличном шведском. В тот же день после обеда и еще несколько дней спустя его водили по ковровым дорожкам тихих коридоров, комнатам с мягкой плюшевой обивкой и встроенными светильниками. Он показывал им слайды и образцы, приводил химические формулы, делал расчеты себестоимости; он смотрел на них, а они смотрели на него. Они демонстрировали интерес, улыбались, но глаза у них были странновато пустыми, как у военных. Он проходил коридор за коридором. Здание казалось куда более выразительным, чем люди в нем. Свет был одновременно ярким и рассеянным, низкочастотный гул вентиляционной системы наполнял помещение силой и таинственностью. Все хвалили его английский. Высокая женщина в шитом на заказ костюме одарила его загадочной улыбкой и поинтересовалась, надолго ли он в этой стране. Андерс улыбнулся в ответ и сообщил, что планы его открыты, хитро ввернув в разговор название отеля, где он остановился.
В конце третьего дня руководитель отдела вновь пожал ему руку в фойе гостиницы и сообщил, что скоро с ним выйдут на связь. Окончательно свободный, Андерс вышел на улицу и втянул воздух ноздрями. Во всех помещениях, в которых он находился с момента приезда, не было окон, либо они были наглухо зашторены.
В беспокойстве и возбуждении он приступил к осмотру достопримечательностей этого просторного города, не совсем относящегося к Дикому Западу, но расположенного достаточно близко. Он вернулся в номер, переоделся в джинсы, хлопковую рубашку и кроссовки. Взглянув в зеркало, он посчитал себя расслабленным красавчиком. Удивившись своему тщеславию, он все же был доволен собой. Выйдя на тротуар, он поинтересовался у швейцара, в каком направлении тот бы рекомендовал прогуляться.
Седой швейцар с мешками под глазами снял фуражку, почесал лоб и ответил, даже не посмотрев в сторону Андерса. Уставившись на пожарный гидрант, он сказал:
— Вам нужна моя рекомендация? Никуда не ходите. Я бы не рекомендовал гулять здесь. Сидите в баре и смотрите мыльные оперы.
— А как насчет пробежки?
Швейцар внезапно смерил его взглядом:
— Это шанс. Возможно, вам повезет. Но для вашей же безопасности, оставайтесь внутри и смотрите кабельное. Вот это вам надо.
— А есть ли тут какой-нибудь парк?
— Конечно, парки есть. Парки всегда есть. Есть Бель Айл. Можете сходить туда. Люди туда ходят. Но я не рекомендую. Вообще-то, если вы бегаете достаточно быстро, может быть там вам и понравится. Вы что вообще собираетесь делать?
Андерс пожал плечами:
— Прогуляться. Город посмотреть.
— Вы его уже видите, — ответил швейцар, — никому не удается расслабиться, глядя на этот город. Хотите посмотреть виды — купите открытки. Здесь не место для туристов.
Андерс подумал, что его опять неправильно поняли и взял такси до Бель Айла. Увидев городской фонтан, он попросил таксиста остановиться. На бортике фонтана визжащие дети мочили ноги в воде. Прихотливый и торжественный вид каменных львов напомнил ему вымученное настроение датской городской скульптуры. Прямо за фонтаном несколько устроили пикники на траве, судя по всему представители различных этнических групп прохаживались туда-сюда, бегали, катались на велосипедах. Андерсу нравилась деловая походка американцев. Они, даже не имея четко обозначенной цели, казалось, все время бессознательная куда-то целенаправленно спешили.
Он побежал сначала мимо яхт-клуба, потом мимо небольшого зоопарка, затем мимо ухоженных участков, где по-одиночке или парами сидели люди, слушая трансляцию бейсбола в своих радиоприемниках. Некоторые пары разлеглись на траве, погруженные в себя. В золотисто-голубом свете парк казался обычным городским парком, спокойным, красивым и умиротворенным.
Добежав до старинного здания с торговым киоском внутри, отдав должное его псевдо коринфскому стилю, он купил хот дог и колу. Воображая себя местным, хотя в Америке полно иностранцев, он прошел к западным окнам обеденной зоны в поисках свободных женщин. Ему хотелось насладиться, как настоящему американцу, и этим вечером, и этим парком.
В этой части зала были несколько парочек, но были и одинокие мужчины, и одинокие женщины. Они стояли у окон и слушали радио в наушниках. Одна из женщин, с заколотыми волосами, попивала лимонад и смотрела вдаль. Андерсу показалось, что он узнал этот взгляд. Взгляд женщины в раздумьи, женщины в поиске.
Он встал в поле ее зрения и обратился к ней с сильным акцентом:
— Чудный вечер!
— Что? — она вынула наушники и взглянула на него. — Что вы сказали?
— Я говорю, вечер замечательный, — он старался говорить как иностранец, немец или швед. — Я приезжий, — добавил он и окинул рукой парк, — И ни с чем из этого не знаком.
— Не знаком с чем? — спросила она.
— С этим парком, с этим небом, с этими людьми.
— Парки везде одинаковы, — она оперлась на стену, проявляя смутный интерес. — небо тоже везде одинаково. Люди разные.
— Да? Как так?
— Откуда вы?
Он рассказал, а она посмотрела на другой, канадский берег реки Детройт, где находился город Уинсор.
— Там Канада, знаете? — она указала на реку. — Они там делают канадский виски. Она показала на несколько высоких зданий, напоминавших элеватор.
— Я никогда не пила виски. Говорят он на вкус — как кислотный дождь. И я никогда не была в Канаде. Я имею в виду, я видела Канаду, но чтобы побывать там — нет. Какой смысл ехать туда, если ее и отсюда видно?
— Чтобы побывать в другой стране? — предположил Андерс
— Но я-то здесь. — Она ответила внезапно и посмотрела на него пристально. Ее глаза были темными, практически черными. — Зачем мне куда-то еще? Вы вот зачем здесь?
— Я в Детройте по делам, — ответил он, — а сейчас осматриваю достопримечательности.
— Достопримечательности? — она расхохоталась, выгнув спину и выпятив грудь. Сложена она была достаточно спортивно. — здесь нет достопримечательностей. Неужели вам никто не сказал?”
— Швейцар в отеле говорил никуда не ходить.
— Но вы все-таки вышли. Как вы добрались сюда?
— На такси.
— Вы шутите, — она внезапно положила руку ему на плечо, — Вы приехали в парк на такси? А обратно как собираетесь?
— Я думаю, — он пожал плечами, — взять другое такси.
— Не возьмете, — она ответила, и Андерс почувствовал, что дела идут, как надо. Он еще раз оглядел ее заколотые черные волосы, ее загорелую или просто темную кожу, она должно быть мулатка или испанка, он не совсем в этом разбирался. За окном стемнело, он заметил светлячков. Никто не говорил ему, что в Детройте есть светлячки. Наступала ночь. Он посмотрел на небо. Те же звезды, та же луна.
— Вы здесь один? — спросила она, — в Америке, в этом городе?
— Да, — ответил он, — почему бы и нет?
— В этой стране нельзя оставаться одному, — она склонилась к нему с некоторой горячностью, — Вас не должны были тут оставлять. Могут случиться странные вещи. Вам разве не говорили?
Он улыбнулся и ответил, что никто ему ничего такого не говорил.
— Ну, они должны были сказать, — она бросила стаканчик в мусорное ведро, и ему показалось, что он заметил у нее на внутренней стороне руки шрам, длинную светлую полоску.
— Что вы имеете в виду? — спросил он, — какие такие “они”?
— Вообще все, — она вздохнула, — Те, кто отвечает за вас. Хорошо, пойдемте.
Она вышла на улицу и побежала. Сначала ему показалось, что она убегает от него, но потом он понял, что она приглашает его бежать вместе. Сейчас люди делают так, чтобы познакомиться поближе, вместо того, чтобы жать друг другу руки. Он догнал ее, и она спросила его на бегу:
— Кто вы?
Стараясь не запыхаться, ему не хотелось показаться ей не слишком выносливым, он назвал свое имя, род занятий, рассказал о родителях, двух сестрах, тёте Ингрид, эксцентричной даме, которая била фарфоровую посуду по пятницам и называла пятницу “чертов день”.
— В средние века ее наверняка считали бы ведьмой, — рассказывал Андрес, — но она не ведьма. Она просто угрюмая.
Он следил за ее реакцией и заметил, что ее совсем не заинтересовала ни его семья, ни все, что с ним связано.
— Вы много бегаете? — спросила она, — такое впечатление, что вы в отличной форме”.
Он ответил, что да, он бегает, но в Швеции бег не так популярен, как в Америке.
— Вы больше похожи на звезду тенниса, чем на шведа, — сказала она, — Кстати, я — Лорен”. Также на бегу она протянула ему руку, он пожал ее.
— В какого бога вы верите? — спросила она.
— То есть?
— В какого бога? — она повторила вопрос, — Какой бог по-вашему всем повелевает?
— Никогда не думал об этом.
— А стоило, — сказала она, — потому что какой-то бог все-таки есть.
Она внезапно остановилась, сложила руки на пояс и прошлась по кругу. Затем приложила палец к шее, засекла время по наручным часам, измеряя пульс. Затем взяла за шею Андерса, измерив пульс и ему.
— Сто четырнадцать, — сказала она. — Отлично.
Она пошла прочь, и он снова заметил, что идет следом. В сгущающейся темноте он увидел несколько мужчин на парковке, они провожали ее глазами, эту американскую женщину в спортивном костюме. Ему она казалась симпатичной, но, возможно, у американцев свои стандарты красоты, и она вовсе не такая симпатичная, и вообще все это — оптическая иллюзия.
Она открыла дверь голубого “шевроле”, он профессиональным взглядом углядел ржавчину на колпаках. Характерные пузырьки коррозии были вызваны воздействием соли. Она скользнула в машину и наклонилась, чтобы открыть пассажирскую дверь, и когда он уселся в машину, — его никто не приглашал, но он не видел в этом проблемы, — то сел на коробки от магнитофонных кассет. Достав коробки из-под себя, он попытался прочесть названия. Она разулась. Дебюсси, Бах, 10000 Maniacs, Скримин Джей Хокинс.
— Куда едем? — спросил он, взглянув на ее босую ногу на педали акселератора.
Она сдала назад.
— Подожди. Останови машину, — сказал он.
Она затормозила и выключила зажигание.
— Я просто хочу посмотреть на тебя, — сказал он.
— Смотри, — она включила свет в салоне и повернулась к нему так, чтобы он видел ее профиль.
В ней был свой особенный милый беспорядок, легкая растрепанность.
— Мы будем делать всякое такое? — он притронулся к ее руке.
— Конечно, — ответила она. — Незнакомцы всегда делают всякое такое.
Она сказала, что довезет его до отеля, чтобы он мог переодеться. Это важно. Потом она заберет его. По дороге туда, он заметил, что центр почти опустел. По какой-то причине не было ни пешеходов, ни бродяг, ни покупателей модных магазинов.
— Я хочу рассказать тебе кое-что, что ты должен знать, — сказала она.
Он откинулся в кресле. Он знал эту манеру разговора на свиданиях. Кто бы то ни был, где бы то ни было всегда просыпается желание поведать свои интимные секреты. Это международное соглашение.
Они притормозили на красный свет.
— Бог есть любовь, — сказала она, нажимая босой ногой на сцепление, — По крайней мере я так думаю. Это моя надежда. В этом мире только любовь имеет значение. Я — из Последних. Может быть ты слышал о нас?
— Нет, вообще не слышал. А что вы делаете?
— То же, что и все. Работаем, приходим домой, обедаем, ложимся спать. Есть только одна особенность.
— И в чем же она?
— Мы не строим планов, — ответила она, — Никаких планов вообще.
— Ничего необычного, — он пытался привести в порядок у себя в голове то, что она ему наговорила, — Многие предпочитают ничего не планировать…
— Это не предпочтение, — ответила она, — это вообще не вопрос предпочтений или не предпочтений, это вера. Посмотри на эти дома, — она показала на заброшенные многоэтажки с глазницами разбитых окон. — Что за лицо движется за всем этим? Там что-то есть. Я живу и работаю здесь. Я не слепа. Каждый может увидеть то, что происходит. Ты тоже не слеп. Наша церковь — в восточной части города, авеню Ван Дайк. Это не лучшая часть города, но мы хотим быть рядом с тем местом, где лицо делает свою работу.
— Ваша церковь?
— Церковь Тысячелетия, — ответила она, — Там, где проповедуют Евангелие Судного дня.
Они ехали по шоссе в сторону здания Дженерал Моторс и, соответственно, отеля.
— Ты понял меня?
— Конечно, — сказал он.
Он слышал об американских религиозных сектах, но почему-то думал, что все они сосредоточены в Калифорнии. Он не возражал, что она говорила о религии, это было разговор о детях или о погоде, неизбежное звуковое сопровождение.
— Да, я слушаю тебя.
— Потому что я не стану спать с тобой, если ты не будешь меня слушать, — сказала она. — Единственное, что меня волнует, это чтобы люди слушали. Это такая, блин, редкость, когда люди слушают, и тебя бы это тоже могло бы волновать. Я не часто сплю с незнакомцами. Почти никогда, — она повернулась к нему. — Андерс, кому ты молишься?
— Никому, — он засмеялся.
— Хорошо, тогда что ты планируешь?
— Несколько вещей.
— Например?
— Ужин каждый день. Работу. Встречи с друзьями.
— Ты не допускаешь того, что могут быть случайности? А надо. Вещи раскрываются именно в случайностях.
— Таких как ты много? — спросил он.
— Что ты имеешь в виду? — он снова посмотрел на нее. Ее лицо было вырвано из темноты тусклым светом приборной панели и фар встречных автомобилей. — Ты спрашиваешь, много ли людей, похожих на меня?”
— Думаю, не очень, — ответил он, — Но, возможно, больше, чем привычно считать.
— А есть наши в Швеции?
— Не думаю. У нас не слишком религиозная страна. Люди не… Я не слышал в Швеции об американских девушках, которые слушают в машине Дебюсии и 10000 Maniacs, верят в богов и в случайности.
— У нас не говорят “девушки”, — сказала она. — Принято говорить “женщины”.
Она высадила его у отеля и сказала, что заберет через сорок пять минут. В номере, выбрав свежую рубашку, спортивную куртку и брюки, он счастливо рассмеялся. Голова кружилась. Все произошло так быстро, что он с трудом верил в удачу. Он — счастливчик.
Он посмотрел в окно, огни большого города блистали янтарем. Этот город, этот американский город не был похож на другие города, которые ему довелось повидать. Опустевший центр, река, по которой бесшумно двигались большие корабли, парк, девушки, исповедующие Церковь Тысячелетия. Не девушки, женщины. Он запомнил этот урок.
Он хотел было открыть окно, чтобы вдохнуть запахи этого города, но рама оказалась глухой. Окно не открывалось.
Спустившись в лобби, он встал в дверях отеля. Ему в лицо бил теплый бриз. Он сообщил швейцару, Луи, что познакомился в парке Бель Айл с женщиной, и что та через некоторое время заберет его. Они собираются пойти потанцевать. Швейцар кивнул и почесал подбородок. Андерс сказал, что женщина оказалась весьма дружелюбной, и что она пообещала показать ему всякое такое. Швейцар покачал головой.
— Согласен. — сказал он, — танцы. Убедитесь, что это именно то, чего вы на самом деле хотите.
— Что?
— Танцы, — ответил Луи. — Да, идите танцевать. Вы знаете эту женщину?
— Только что познакомились.
— Ах, — Луис сделал шаг назад и посмотрел на Андерса так, словно хотел запомнить его лицо, — Опасное развлечение.
Ее машина подъехала, она была в легком летнем платье, она улыбалась, и походила на грустного ребенка из американской песни. (речь идет о классической популярной песне My Melancholy Baby — МФ). Выбегая из отеля Андерс обратил внимание, что Луи слишком пристально смотрит им вслед, и понял, что тот запоминает номер машины. Чтобы сменить настроение, он наклонился к ней и поцеловал в щеку. От нее пахло сигаретами и чем-то еще — мылом или сорванными цветами.
Она увезла его на окраину города, в клуб, где трио играло джаз и легкий рок. Некоторые композиции были достаточно медленными, чтобы танцевать. Он хотел танцевать именно медленные танцы. Ее рука была жилистой и мускулистой, физически она была прямой и открытой. Глядя ей в лицо он думал, а может она из коренных американцев? Ему было не по себе от того, что он не мог в этой стране отличить одну расу от другой. Он знал, что спрашивать неприлично. Когда они сидели за столом, держась за руки, потягивая напиток, ему начинало казаться, что они знакомы давно и связаны некой странной связью.
Неожиданно он спросил:
— А почему я тебя заинтересовал?
— Заинтересовал? — она засмеялась и встряхнула густыми черными свободными от заколок волосами. — Хорошо, да, мне интересно. Мне понравилось, что ты весь такой иностранец, даже в парк на такси поехал. Мне нравится, как ты выглядишь. Ты милый. С другой стороны, Андерс, твоя душа такая нетронутая, чистая, словно устрица.
— Что? — он посмотрел на нее, их стаканы оба были наполовину пусты, — Моя душа?
— Да, твоя душа. Я ее почти вижу.
— И где она?
Она наклонилась к нему, элегантно, по-дружески, сексуально.
— Хочешь, чтобы я показала?
— Конечно, — ответил Андерс.
— Одна часть тут. — она высвободила руку и прикоснулась большим пальцем к его лбу. — а другая — здесь. — Она указала ему на живот. — И они соединены.
— А на что они похожи?
— У тебя? Я же сказала — нетронутые и чистые.
— А твоя душа, она какая? — спросил он.
Она взглянула на него.
— Моя — радиоактивная, — ответила она. — как плутоний. И не говори потом, что я не предупреждала.
Он подумал, что это какая-то американская идиома, которой он не знал, но переспрашивать не стал, не хотел портить момента. В Швеции люди редко разговаривают о душе, особенно в связи с устрицами и плутонием.
В темноте он не разглядел ее дом, разве что заметил, что в нем было несколько этажей и дому было лет как минимум пятьдесят. Окна ее гостиной выходили как раз на реку — поднявшись по лестнице он увидел за окном проходящий сухогруз, а в соседнее окно — огни рекламы. Название марки состояло из множества лампочек, которые то загорались, то гасли. Одна буква была потеряна.
Сегодня — ШЕВР ЛЕ!
На стенах гостиной висели акварели в красивых рамках, яркие, в духе Матисса, но расплывчатые. Она прошла по коридору, постучала в одну из дверей и сказала
— Я дома.
Затем вернулась в гостиную и сбросила туфли.
— Бабушка, — сказала она. — У нее своя комната.
— Это твои картины? — спросил он. — Ты их рисовала?
— Да.
— Не могу дать им определение. Что это?
— Абстракции. Этот эффект достигается, когда берешь мокрую бумагу. Они абстрактны, потому что Бог теперь стал абстракцией. У него раньше была форма, но сейчас он растворен в чистом свете. Вот это ты и видишь на этих картинах. Это след Бога.
— Похоже на след от самолета, — сказал он.
— Да, похоже.
Он подошел к ней, притянул к себе, поцеловал. Ее дыхание отдавало дымом, видимо сигаретным. Неожиданно он почувствовал жар ее кожи, словно прикоснулся к сковородке.
Она отпрянула. Он услышал звук сирены за окном. Подумалось, может стоило еще поговорить, поделиться какими-нибудь секретами, чтобы все это казалось более цивилизованным, но он решил, что нет, не так незнакомцы занимаются любовью, особенно, в странных городах, вдали от дома. Они перешли в спальню, раздевая друг друга. Ее тело в свете прикроватной лампы было прекрасным, экзотическим, именно таким, как он и ожидал его увидеть. Ее кожа была темнее его, такова была природа этого континента. У нее были широкие плечи и бедра танцовщицы. Она склонилась и выключила лампу. Теперь ее освещали только огни рекламы. Ее кожа была подобна электрическому полю.
Они стояли обнявшись в центре спальни, раскачиваясь, и в возбуждении он думал, что должно случиться нечто странное, и у него не было для этого слов ни на родном языке, ни на английском.
Они двигались сверху и снизу, меняли позы, чтобы их всегда обдувал оконный вентилятор. Они ласкали друг друга, и вначале ему казалось, что это будет обычным развлечением с почти безымянной американской женщиной. Он смотрел на нее, лежащую рядом, видел ее темную ногу рядом со своей, длинный шрам на руке до самого плеча.
— От чего это? — спросил он.
— Это? — она посмотрела на шрам, — это то, что сделала со мной случайность.
Через полчаса, расслаблено лаская ей спину, он ощутил прилив счастья, он чувствовал, как цветная волна прошла по нему — от лба к животу. Потом еще раз. Потом еще, он почти присел.
— Что случилось? — спросила она?
— Я не знаю, — сказал он, — такое ощущение, что цвет наполнил мое тело.
— О, — она улыбнулась ему в темноте. — это твоя душа, Андерс, вот и всё. Ты никогда раньше этого не чувствовал?
— Должно быть я сильно пьян, — ответил он.
Она взъерошила его волосы.
— Называй это как хочешь. Ты никогда этого не чувствовал раньше? Наши души сплелись.
— Ты сумасшедшая, — сказал он. — Сумасшедшая женщина.
— Правда? — прошептала она. — Ты правда так думаешь? Смотри. Смотри, что сейчас будет. Ты думаешь, это все материально. Догадайся. Ты сам сумасшедший. Смотри. Смотри.
Она принялась работать над ним. Вначале это было просто приятно, а потом, когда она оказалась сверху, это превратилось в череду волн особого цвета, и это продолжалось даже тогда когда он перевернул ее, почувствовав, что зарядился. Вскоре он ощутил некую субстанцию, голубое сияние, завихрившееся над его головой.
— Спорим, ты считаешь, что это тебе привиделось? — она забросила на него свою руку.
— Кто ты? — сказал он. — Кто ты такая?
— Я предупреждала, — она шептала ему на ухо. — Я предупреждала. Вы, люди, живете в своем обычном ржавом мире, и вы страдаете, когда попадаете в мир, где живем мы. Тебе говорили, что у вас у всех тут нет души? Говорили?
Он обнял ее.
— Это не любовь, это …
— Конечно нет, — сказала она. — Это что-то другое. Знаешь слово? Сможешь описать то, что открывает тебе душу. Вот так. — она пристукнула пальцами по подушке. Ее язык коснулся его уха.
— Слышишь? — слова были почти неразличимы.
— Нет.
— Зависимость, — она подождала немного. — Понял?
— Да.
Ночью он встал и подошел к окну. Он чувствовал себя обрубком, отрезанным от физического тела женщины. Он смотрел в окно и справа от рекламного щита увидел дом с тяжелыми человеческими фигурами, украшающими козырек крыши, и там, в окне третьего этажа он увидел мужчину, такого же голого, как и он сам, но скрытого в тени. Мужчина смотрел на улицу. Они были далеко друг от друга, и то, что они были оба раздеты, не имело никакого значения. Они были неразличимы во тьме.
— Ты всегда стоишь у окна без одежды, — окликнула она его из постели.
— Не в Швеции, — ответил он, обернувшись. — Там это выглядело бы странно. Никто не гуляет по улицам ночью, но вон там в доме напротив, мужчина стоит у окна и смотрит на улицу. Здесь у вас принято стоять у окна?
— Иди в постель.
— Когда я служил в армии, в шведской армии, — он продолжал стоять у окна, — нас учили, что мы можем решить сделать все, что угодно. Говорили о желании, о том, что называется “сила воли”. Шведы верят в это — выбор, желание, сила воли. Может быть не так сильно сейчас, но интересно, у вас говорят о таком?
— Ты забавный, — она лежала на кровати и смотрела на него, пока он не вернулся к ней.
Утром он наблюдал за тем, как она одевается. Его глаза болели после бессонной ночи.
— Мне нужно идти, — сказала она. — Я почти опоздала.
Она надела голубую юбку, улыбаясь.
— Ты хороший любовник, — сказала она. — Мне нравится твое тело.
— Что мы будем делать? — спросил он.
— Мы? Нет никакого “мы”, Андерс. Есть ты и есть я. Мы не пара. Я ухожу на работу, ты скоро вернешься в свою страну. У тебя есть планы?
— Могу я остаться здесь?
— На час, не дольше. Потом ты должен будешь уехать к себе в отель. Я не думаю, что тебе следует здесь оставаться. Ты здесь не живешь.
— Могу я пригласить тебя на ужин вечером? — спросил он, стараясь не смотреть на нее так, как он на нее смотрел — Что мы вообще будем делать вечером?
— Опять это “мы”. Хорошо, может быть. Научишь меня паре слов по-шведски. Побудь в отеле, и, может быть, я заберу тебя около шести. Но только не вздумай звонить мне, если я не приеду, потому что если я не приеду — я не приеду.
— Я не позвоню тебе. Я не знаю твоей фамилии.
— А вот это хорошо, — сказала она. — Короче так, я, возможно, заеду в шесть, — она посмотрела на него. Он лежал в кровати.
Она сказала:
— Я не верю.
— Во что?
— Ты думаешь, ты влюбился? Так?
— Нет, — ответил он. — Не точно. Нет, я не знаю.
— Понятно, — сказала она. — Привыкни к этому. Добро пожаловать в наш город. С любовью здесь не всегда хорошо, но город прекрасный.
Она наклонилась, поцеловала его и ушла. Счастье и агония мгновенно сдавили ему грудь. Они тоже были цветными, но когда эти два цвета, розовый и зеленый, смешивались между собой, начиналась настоящая пытка.
Он встал, надел брюки и стал изучать содержимое ее шкафа. Он ожидал увидеть там всякие побрякушки и прочее, но увидел лишь аккуратно сложенную одежду. В углу в верхнем ящике лежал брелок с бирюзовым сердечком. Он спрятал его в карман.
В ванной он тщательно изучил этикетки кремов и медикаментов, прежде чем начал умываться. Он искал свидетельство чего-то, чего не знал сам. Он смотрел на себя, как на измененную версию себя самого. В зеркале его лицо было слегка опухшим, глаза горели, словно ночью он подвергся нападению.
Он оделся и вышел в гостиную, увидел там бабушку Лорен, которая сидела в маленькой столовой, ела тост и смотрела в окно. Квартира в дневном свете выглядела агрессивно начисто отдраенной, обычно так и выглядят квартиры, в которых живут исключительно женщины. На кухонном столе вещал маленький черно-белый телевизор, но старуха не смотрела его. Ее черные волосы, были покрыты сединой, одета она была в пушистый халат с орхидеями. Она выглядела очень слабой. Ее кожа была того же темного оттенка, что и кожа внучки, и, глядя на нее Андерс в очередной раз не смог определить национальность. Была ли из арабской страны, или же была представительницей американских индейцев, а может испанкой, или черной, он не мог разобрать, да и не имело это для него никакого значения.
Даже не взглянув на него, она подошла и села рядом.
— Хотите чего-нибудь? — спросила она. У нее был высокий глухой голос. Такое ощущение, что он шел из телефонной трубки. — Есть бананы, — она показала рукой. — В холодильнике вроде бы был грейпфрут.
— Спасибо, — он сел за стол напротив, сложил руки и стал изучать свои пальцы. С улицы доносились звуки проезжающего транспорта.
— Вы откуда, — спросила она. — Скандинавия?
— Да, — сказал он, — Как вы догадались?
Чтобы говорить, ему требовались определенные усилия.
— Гласные, — сказала она. — Вы говорите также, как один финн с севера. Когда назад? В вашу страну.
— Я не знаю, — ответил он. — Может через пару дней, может нет. Я — Андерс. — он протянул руку.
— Очень приятно, — она коснулась его, но не стала пожимать руки. — А почему вы не знаете, когда вернетесь?
Она посмотрела на него наконец. Лицо ее было исполнено удивления. Она изучала его, как экземпляр человека, к которому сохраняла интерес.
— Я не знаю … Я не уверен… Прошлой ночью я…
— Вы не заканчиваете предложения, — сказала старуха.
— Я стараюсь. Я не хочу расставаться с вашей внучкой. Она, — он старался подобрать прилагательное, — она удивительна!
— Есть такое, — женщина уставилась на него. — Уж не влюбились ли вы, а?
— Я не знаю.
— Не надо. Она никогда не выйдет замуж, нет смысла влюбляться в нее. Здесь нет никакого смысла выходить замуж. Я их всех видела.
— Кого их?
— Молодых людей. Ну, их было не так много. Несколько. Время от времени. Приходили, спали с ней, утром выходили, завтракали со мной, уходили. Мы разговаривали. Обычно это были приятные ребята. Мужчинам по утрам должно быть приятно. Она очень красивая девушка.
— Да.
— Но знайте, с ней ничего не выйдет. У вас нет будущего. — сказала старуха. — Вы точно не хотите грейпфрут. Вам надо поесть.
— Нет, спасибо. Что вы имеете в виду — нет будущего?”
— Ну, молодые люди обычно это понимают, — старуха посмотрела в телевизор, нахмурилась и перевела взгляд в окно, потерев руки. — Не надо вам вкладываться в нее. Вовсе. Она не позволит. Я знаю. Я знаю ход ее мыслей.
— У меня на родине такие женщины тоже есть. — сказал Андерс. — Они …
— Нет, нет. — сказала старуха. — Рано или поздно они выходят замуж, так?
— Мне кажется, большинство”.
Она взглянула в окно на реку Детройт, на город Уинсор на другом берегу. В тот момент, когда он подумал, что она уже забыла о нем, он почувствовал у себя на руке ее руку, сухую, как опавший лист зимой. За окном завыла очередная сирена. Он ощутил тяжесть в животе. От прикосновения старухи ему резко стало хуже, он решительно встал, оглянулся по сторонам, слово в поисках какого-то предмета, который нужно было срочно взять и унести прочь. Ее рука отпустила его.
— Никаких планов, — сказала она. — Разве она не говорила вам? — старуха пожала плечами. — Это единственное, во что она верит. Это делает ее счастливой.
— Я не уверен, что понял.
Старуха пренебрежительно махнула на него рукой. Поджала губы, он понял, что она больше не будет с ним говорить. Он вызвал такси и через полчаса уже был у себя в номере. Принимая душ, до него дошло, что он забыл записать ее адрес и номер телефона.
Зудело. Он вышел на улицу, пробежался, вернулся, снова сходил в душ. Отжался 30 раз, побегал на месте. Он кричал и стонал, зная, что никто не услышит. Как бы он смог объяснить свое состояние другому человеку? Он был в замешательстве. Спустился вниз, в ресторан, заказал морской язык и белое вино, но не смог ни пить, ни есть. Он сидел, уставившись на тарелку и на других мужчин и женщин, спокойно поедающих пищу, и в нем внезапно проснулся интерес к обычной жизни.
Он не мог оставаться наедине с собой, и после обеда попросил швейцара поймать ему такси. Он дал таксисту пятьдесят долларов и попросил кружить по городу, пока не кончатся деньги.
— Хотите увидеть местные красоты? — поинтересовался водила.
— Нет.
— А что хотите посмотреть?
— Город.
— Ищешь дудку, парень?
Андерс не понял, о чем речь, но она явно шла не о музыке. Решив не рисковать, ответил “Нет”. Водитель покачал головой и присвистнул. Сначала они поехали на восток, потом на юг. Андерс смотрел на компас, прилепленный к лобовому стеклу. Вдоль Джефферсон авеню они проехали мимо жилых домов, затем, повернув к северу, мимо заброшенных или заколоченных зданий. Одно из них, с дорическими колоннами, было закрыто баннером.
ПРОГРЕСС! ДАЙТЕ ДОРОГУ НОВОМУ!
Акме. Компания по сносу зданий
Баннер был изношенным и оборванным. Андерс заметил на тротуарах острые осколки пивных бутылок, которые отражали солнечный свет своей извращенной красотой. На тротуарах и на парадных лестницах спали бездомные. Мужчина в шляпе мочился на угол обгорелого дома. Другие мужчины — на улицах при свете дня почти не было женщин — стояли в группе и проводили его мертвенно-холодными взглядами. В его теперешнем состоянии ему все было понятно и объяснимо. Все эти руины и развалины несли в себе определенный смысл.
В шесть вечера она приехала за ним и увезла в греческий ресторан. Всю дорогу он глядел на нее с удивленным недоумением человека, который хочет понять, как другой человек, хоть и привлекательный внешне, но вполне обычный, может обладать такой силой.
— Скучал по мне сегодня? — спросила она насмешливо.
— Да, — сказал он, он хотел сказать больше, но не знал, как начать, в конце концов добавил — Было тяжело дышать.
— Я знаю. Это воздух.
— Нет. Это не воздух.
— А что тогда?
Он посмотрел на нее.
— Да ну тебя, Андерс. Мы всего лишь двое слепых, которые блуждали в потемках, доблуждали друг до друга, встретились и отправились блуждать дальше. Всё.
Слова и предложения бились у него в голове и исчезали, прежде, чем он смог их произнести. Он смотрел на дорогу, исчезающую под колесами автомобиля.
В ресторане, живом и людном, пропахшем пивом и жареным мясом, они сели в кабинку и заказали тарелку антипасти. Он склонился к ней, взял ее за руку.
— Скажи мне, кто ты? Что ты?
Казалось, она была удивлена вопросу.
— Я уже объясняла, — сказала она. Замолчала, подождала, начала снова. — Когда я была моложе, я хотела стать танцовщицей. Надо было бросить. Я потеряла время. На сцене я была похоже на напоминание о том, что уже случилось. Я повторяла движения за другими девушками. Я постоянно опаздывала. Но это был хороший опыт. Я говорила тебе, где я работаю. Я живу с бабушкой. Осенью мы ходим с ней в парк смотреть на птиц. И ты знаешь, во что я верю.
Он уставился на золотые кольца ее сережек.
— Что еще ты хочешь узнать?
— Я счастлив и мне страшно, — сказал он. — Это из-за тебя? Это ты сделала?
— Кажется, я, — она тихо улыбнулась. — Скажешь мне несколько слов по-шведски?
— Например?
— Дом.
— Hus.
— Боль.
— Smärta.
Она откинулась в кресле.
— Лицо.
— Ansikte.
— Свет.
— Ljus.
— Никогда.
— Aldrig.
— Мне не нравится, — сказала она. — Мне не нравится, как звучат эти слова. Они слишком холодные. Это слова для холодной погоды.
— Холодные? Может еще попробуем?
— Душа.
— Sjal.
— Нет, не нравится, — она подняла руку, взяла себя за волосы и засмеялась. — Слишком плохо.
— Ты со всеми это проделываешь, — спросил он. — Я так смущен.
Она застыла.
— Ты слишком много хочешь знать. Ты все портишь. Все портишь своими планами. Своей ржавчиной. Все это совсем не важно. Не здесь. Не нужны объяснения. Я тебе всё о себе рассказала. Нам бы наслаждаться друг другом. Ничего не объясняя. Это свобода, Андерс. Никаких почему.
Она наклонилась к нему, ее плечи почти касались его, он был в шоке, в отчаянии. Он почувствовал возбуждение. Она поцеловала его, губы на вкус отдавали чесноком.
— Это Новый Мир. Скажи ему “привет!”, — сказала она.
— Ты мой наркотик, — сказал он. — Ты экспериментальная.
— По-английски так не говорят, — сказала она. — Ой!
Она вскрикнула, словно что-то осознав, или вспомнив о забытой назначенной ранее встрече.
— Хорошо. Я все объясню через минуту.
Она встала и исчезла за углом ресторана. Андерс посмотрел в окно на католическую церковь, на ступеньках сидела компания мальчишек, они ели мороженое. Один из мальчиков вскочил и стал просить милостыню у прохожих. Это продолжалось, пока не подошел полицейский и не прогнал ребят. Андерс посмотрел на часы. Она ушла десять минут назад. Он поднял глаза. Он знал, что она больше не вернется.
Он положил на стол десять долларов и вбежал в здание парковки, где она оставила машину. Хотя он и не был удивлен тому, что машины на месте не оказалось, он сел на бетонный пол и почувствовал, что пол под ним дрожит. Он схватился за голову, за то самое место, куда она запускала свои пальцы. Он ждал столько, сколько смог, а потом вернулся в отель.
Дежурил Луи. Андерс рассказал ему, что случилось.
— Эх, — сказал Луи. — Она пропала.
— Да. Думаешь, стоит позвонить в полицию?
— Нет, — ответил Луи. — Не думаю. Много народу пропадает.
— Много пропадает?
— Да, по всему городу. Много, много народу. Итак, сколько раз вы были с этой женщиной?
— Один раз. Нет, два.
— И на этот раз она бросила вас?
Андерс кивнул.
— Я делал также, — сказал Луи. — Если я начинал сохнуть по женщине, я пропадал. Может быть, — добавил он внезапно, — она вернется. Иногда они возвращаются.
— Я не думаю, что вернется. — он уселся на тротуар у отеля и положил подбородок на ладони.
— Нет, нет, — сказал Луи. — Нельзя так вести себя около отеля. Это очень плохо. Встаньте, пожалуйста.
Он почувствовал, как Луи подошел сзади, ухватил его за подмышки, поставил на ноги.
— Все, что вы тут изображаете, невозможно после одной единственной ночи, — сказал Луи. — Будьте как все. Вам нужна еще одна ночь.
Он снял фуражку и тщательно причесался.
— Много мужчин и женщин пропадают, теряют друг друга. Обычное дело. Вам было хорошо?
Андерс кивнул.
— Сделайте себе хорошо еще раз, — предложил Луи. — Проведите время с кем-то другим. Пиво, пицца, постель. Я уверен, с вами будут общаться женщины, которые не пропадают.
— Я, наверное, все же позвоню в полицию, — сказал Андерс.
— Лично я бы не стал.
Он нашел номер участка в телефонной книге. Как только полицейский, который принял звонок, понял чего от него хотят, он рассердился и повесил трубку. Андерс посидел некоторое время в телефонной будке, а потом начал искать в справочнике Церковь Тысячелетия. Записал адрес. Там кто-нибудь да знает ее и сможет объяснить.
Он вышел из такси прямо напротив. Таких церквей он раньше не видел. Даже самые маленькие храмы у него на родине были со шпилями, витражами, сводчатыми потолками. Это же здание выглядело, как чей-то перестроенный частный дом. С каждой стороны его стояли скелеты других домов. Один — полностью обгорелый — оконные рамы и то, что когда-то было дверью, превратились в головешки. Второй был заколочен, к его южной стене вечерним ветром прибило ворох старых газеты. Через дорогу находилась почти опустошенная игровая площадка. Сидений на качелях не было, цепи свисали с перекладины и раскачивались на ветру. Четверо стояли у баскетбольного щита и о чем-то переговаривались. Один из них периодически бросал мяч в кольцо. Вывеска церкви была вкопана в землю, но большая часть букв отлетела, и Андерс не мог понять, что там было когда-то написано.
Цер вь Ты ч етия
Преп. рольд Т. уст, П стор
До о пож вать!
Лю вь ближ е ало для л их!
Поднявшись на крыльцо, он оглянулся и посмотрел, как загораются во тьме огни офисных зданий центральной части Детройта. После того, как ему послышался шелест в кустах, он открыл дверь и вошел.
На некрашеном полу стояли рядами складные стулья лицом к ящику, видимо, служившему алтарем. Пахло ладаном и горелым деревом. Над ящиком, там где в протестантских церквах обычно находится распятие, висело полированное медное кольцо, от которого в разные стороны расходились лучи, они отбрасывались на стену. Единственный источник света был позади него, он светил на медное кольцо, и оно во мраке было похоже не то на взрыв, не то на бога солнца. На неоштукатуренных стенах были нарисованы языки пламени, здания города, некоторые из них он уже мог узнать, и земля. Все было охвачено пламенем. На ящике лежала библия, а на одном из стульев — колода игральных карт. Комната была совершенно пуста. Уставившись на боковую дверь, он подумал, что никогда не видел такой маленькой церкви, и что он никогда не испытывал в церкви такого чувства опустошения. Перед ним у двери стояла скамья. Его посетило чувство, что скамья эта переполнена пропавшими. Он сел на нее, и представил, что все пропавшие сейчас здесь, сидят на складных стульях, стоят или преклонили колени перед алтарем.
Он успокоился и вышел на улицу, хотел было поймать такси, но на улице не было ни машин, ни людей. Он пошел пешком в сторону центра, два квартала мимо заколоченного продуктового магазина, нескольких заброшенных зданий, как вдруг услышал шаги за спиной.
Он почувствовал удар сбоку в затылок, это была не нежданная боль, а мгновенная вспышка света у него в голове, взрывающееся кольцо и яркие лучи во все стороны. Он упал и почувствовал чужие руки, ощупывающие его грудь и брюки, очень быстро, почти ласково, до тех пор пока руки не нашли то, что искали, и не оставили его в покое.
Он лежал на тротуаре в состоянии где-то между сознательным и бессознательным, слышал ветер в верхушках деревьев, чувствовал, как капает кровь из раны. Он лежал до тех пор, пока руки, возможно те же самые, не подняли его и не поместили куда-то. В темноте, где он теперь находился, он понял, что может думать. Кто-то ударил меня и ограбил.
В какой-то момент, он понял, что может открыть глаза. Ему разрешили. Он обнаружил себя в кресле-каталке, в комнате, похожей на приемный покой. Казалось, что его везут по запутанному коридору. Ему задавали вопросы, отвечал по-шведски: “Det gör ont, (больно — МФ)— говорил он, удивляясь, почему его не понимают. “Var är jag? (где я — МФ) — спрашивал он. Они не знали. Им был нужен английский. Он попытался им его дать.
Они сделали рентген и изучили рану. Нужно четыре шва, сказали они. Он обнаружил, что может ходить. Ему сказали, что он счастливчик, что травма могла быть куда серьезней. Доктор, медсестра, другая медсестра говорили ему, что его могли убить. Застрелить или ударить ножом. Бывали такие случаи, когда жертвы забредали по ошибке в другой район. Он упомянул о пропавших. Они были вежливы, но сказали, что по-английски так не говорят. Тогда он вспомнил название своего отеля, и они опять сказали, что он счастливчик, потому что это всего в двух кварталах отсюда. Они называли его счастливчиком, странно улыбались, они что-то знали, но не говорили.
Когда остатки сознания вернулись к нему, он обнаружил себя, сидящим в ярко освещенной комнате, комнате ожидания около помещения скорой помощи. Со своего места он сквозь приливы головной боли мог наблюдать, как привозили и принимали пациентов, оценивали их состояние.
На каталке привезли мужчину, он хрипло кричал. Его вкатили в помещение, он истекал кровью, его держали, его ноги дергались из стороны в сторону.
Привели девушку, она спотыкалась, ее с обеих сторон держали друзья. Андерс разобрал слово “Оди”, кто такой Оди? Ее бойфренд? Она кричала “Оди! Дайте мне Оди!”
Андерс встал, он больше не мог на это смотреть. Он прошаркал через две двери и оказался у лифта. В боковое окно он видел, что восходит солнце. Он не понял, что день это или ночь. От солнца в его голове раздался визг. Чтобы сбежать от света, он вошел в лифт и нажал на пятый этаж.
Пока лифт поднимался, он чувствовал, что его колени слабеют. Чтобы прочистить мозги, он начал считать других пассажиров лифта: семеро. Они казались ему нормальными. Этот вывод он сделал глядя на пиджаки и галстуки у мужчин, белый халат и стетоскоп на одной из женщин, блузки и джинсы на других женщинах. Никто из них не был похож на нее. И с этого момента никто никогда не будет.
Он понял, что должен как можно скорее уехать обратно в Швецию. До тех пор, пока он не стал совершенно другим человеком, которого даже сам бы не смог в себе признать.
На пятом этаже он вышел из лифта. Рядом была дверь в сестринскую, а дальше — длинный коридор, заканчивающийся нишей. Он пошел по коридору, свернул за угол и услышал где-то впереди вопли. В тот же момент он увидел стеклянную стену и понял, что находится в родильном отделении. Он подошел к стеклу и посмотрел внутрь. Он насчитал 25 новорожденных, каждый из них лежал в пластиковых яслях. Он уставился на младенцев, сквозь стекло были слышны крики тех, кто не спал.
Он уже собрался уйти и вернуться в отель, как одна из медсестер заметила его. Она вопросительно подняла брови и стала показывать на младенцев руками. Он отрицательно покачал головой. Она настаивала. Она показала мальчика со светлой кожей и почти белыми волосами на голове. Он вновь покачал головой. Ему нужно было вернуться в отель, позвонить в Швецию в свой банк, получить деньги на дорогу домой. Он сунул руку в карман и обнаружил, что кошелек на месте. Что же они забрали? Медсестра все поняла и вернулась к младенцам с темной кожей, испанским, светлокожим черным, к каким-то другим, которых не встретишь в Швеции.
Ну, подумал он, почему бы и нет. Они сделали это с ним.
Он почувствовал, что кивает. Конечно. Американское слово. Его правая рука поднялась. Он показал на ребенка с кожей цвета глины, как у Лорен, цвета полированной бронзы, цвета пламени. Медсестра подвезла младенца, на которого он показал, к стеклу. Оставив его прямо напротив, она вернулась к своим делам. Стоя с другой стороны стекла, глядя на спящего ребенка, он дважды постучал в стекло и помахал рукой, наверное, так и должны делать отцы. Ребенок не проснулся. Андерс сунул руку в карман и обнаружил бирюзовое сердечко, затем прижался лбом к стеклу и стал приводить мысли в порядок. Ему казалось, что он простоял так довольно долго, прежде чем спустился на лифте вниз, вышел на улицу и вдохнул глоток воздуха, который как и всегда состоял из горюче-смазочных материалов, их остатков, огня и золы.