«Ё*т! Нууу, ё*т…» — в горле запершило и кашель надсадно принялся рвать связки. Проваливаясь тут же внутрь, сгибая тулово пополам, дёргая слабый пресс, выбивая слёзы из затравленных глаз. Приступ зашёлся, утяжелил дыхание. Ободранное горло заболело, словно рашпилем полоснули.
Прошла в ванную комнату, выплюнула в мойку полупрозрачную, на густой слюне, кровь. Утёрла ладошкой губы. Сполоснула холодным лицо. Под веками горело. Казалось, слёзы настолько солоны, что и плачет-то она «кристаллами Сваровски». Только, ценой пожиже. Присев на плетёный табурет, чуть отдохнула. Поняла — «всё, отпустило!» — вернулась к столу, на веранде. И продолжила прерванное, встрявшей не вовремя грудной «жабой», занятие.
На экране iMac — 27 дюймов «мама не горюй!» Во всей красе развернулось действо. Присланное с утра на почту, оно отлежало нужный срок. Дабы, быть просмотренным не в торопях. Она уже и почти забыла про «посылку». Но перед обедом, вышла подышать в сад — «доктор, блин, рекомендует!» Посмотрела на красотищу окрест. Отвлечённо, непредвзято. А так, будто и не её — всё это. Пригласили и просят — «ну как, нравится? зацени!» А ей и сказать нечего. Она уж и не помнит. Как это — не её. А чьё?
Но тут, вдруг, словно окатили из ведра ледяной водой.
«А если бы мне сказали, что я не имею ко всему этому. Ко всей этой «будто своей» жизни. Никакого отношения… Просто, показывают «чьё-то». Через замочную скважину… А чьё именно — не говорят. Типа, потом. Когда привыкнешь, полюбишь. Жить без этого не сможешь… Тогда другого хозяина. Скорее всего, «хозяйку». Приведут… А она расположится «по-царски». Станет садовнику указания давать — «там посади, здесь выкопай… что за безвкусица, где дорожки, откуда заросли... запустили всё, это вам — не при безвластии, я порядок-то наведу!..» И каково бы мне тогда было? А смогло бы быть мне — хоть как-то? При таком раскладе…»
Вопрос — неожиданный, неприятный, скребущий чем-то давним, плохо укрытым — застрял в щитовидной. А куда ещё гадкому укрыться? И почему-то напомнил про почту. Она изъяла ролик. И принялась смотреть.
По её саду ходила чужая женщина. Снимая на дорогой мобильник красоты. Вот проскочила хвойная группа, вот пошёл оазис сортовой сирени. По весне цветущей сливовым, кипенным, лиловатым. А запахи — все соседи понюхать заскакивают. И не по разу!
А вот самшиты. Плохо приживались. Степаныч уж предлагал — «к такой-то матери!» Она не позволила. «Давай дадим ещё шанс! Они постараются. Климат — не ахти какой. И почвы не лучшие. Они же не виноваты. Не ярись, мил человек. Подождём до будущего лета…» — помнила, как уговаривала упёртого деда она. Подождали. И всё наладилось.
Телефон едва заметно прыгал в руках незнакомки. Высокие шпильки не способствовали плавному крейсерскому ходу. Пару раз, чуть не навернулась. Что-то тихо выругала, себе под нос. Одёрнула тугое платье на бёдрах. Камера, в опущенной руке, ухватила нежелательные подробности. Крепкое телосложение, кургузую фигуру, слишком большие формы. И вкус, оставляющий желать лучшего.
Впрочем, она тут же реанимировала имидж. «Таинственная дама с подвохом!» И продолжила обход.
Всё это хозяйка не только видела, в мельчайших подробностях. Высадки, прополки, подвязки, развития, плодоношения… Но и была единственным зачинщиком сих ландшафтных мероприятий. И пока, она не понимала. Две вещи. Как Степаныч, не только садовник, но и сторож — по совместительству. Допустил какую-то «левую бабу» на приватную, закрытую, частную территорию. И почему она снимает это. Да, и ещё третий вопрос. На хрена прислала. Она? Кто-то другой? «Доброжелательный…»
Следом, вдруг напал кашель. И не досмотрев обзорную экскурсию, она рванула в душевую.
Возобновлённый отсмотр, обратил внимание на две вещи. Дата и посторонние шумы. Так как сама репортажница сохраняла молчание, то что шло за кадром прорисовывалось вполне. Дважды крикнули — издали, глухо, но настырно: «Ты скоро?.. Стемнеет через пару часов… А ещё ехать!» Было что-то добавлено. Но худшей разборчивости. Хотя и красноречиво интонациями — зло, устало, виновато. Кричал мужчина. Не старый, не знакомый.
Дата тоже вызвала недоумение. Посадки, мелькающие в кадре, были всё старые. Самые первые заселенцы и уже выросшие. По ним определить момент «нашествия» не представлялось возможным. Дом, несколько раз мимоходом очерченый оператором. «Машинного доения». Тоже казался вне временным. Он был таким и одиннадцать лет назад, сразу после постройки. И теперь. А дата была свежая. Годовой давности.
«Самый ясный взгляд на вещи!» — пробормотала она, упёршись зрачками в эпполовское чудо, — «а вещи-то ни хрена и не ясные!.. Степанычу - "пистон"! И - минус премиальные. Это-то ясно!»
Крайние кадры скороговоркой описали движение к калитке. Потом мадам густо каркнула: «Чао! Не прощаюсь!» И «съёмка века» завершилась!
Ещё минут пятнадцать она думала. Встала, подошла к застеклённой стенке. Почти круговая веранда — её детище, выторгованное у застройщиков. Архитектор никак не хотел поверить, что — «будет круто!» Потом, правда, каялся. И пустил в продажу — ею улучшенный — вариант проекта.
Она любила там работать. Вся южная сторона сада — наибольшая по площади и куда разнообразнее и ярче по растительности, чем прочие части — как на ладони. Смотри, любуйся, выздоравливай!
В груди ныло и давило тяжестью. Неприятное, всколыхнувшееся дурными мыслями. И подпитанное дурным видео. Просило выхода. И решения!
Она накинула тёплый исландский кардиган. Сунула ступни в низенькие сапожки. И выпорхнула с крыльца.
Ходила среди лип, клёнов, дубов. Щупала корявые стволы яблонь и груш. Оглаживала можжевельники и туи. И бормотала ласково: «Вы ж мои, хорошие. Мои и только мои. Ну, Степаныча ещё… Но он — не хозяин… Хозяйка — я!.. Была и буду. А кто же ещё?.. Больше и некому. А то, что баба какая-то. Сумасшедшая. Приходила… Так и ляд с ней! Может помечтать забрела? Своего-то такого нет. Так хоть, на чужое глянуть… Выкину это home video. И забуду! И не скажу никому. Что нервы трепать! Если на каждую дуру реагировать — никаких нервов не напасёшься!»
На душе потеплело. Улыбка поползла на бледные губы. Она набрала в грудь горьковатого, знобкого воздуха и крикнула: «Хорошо-то как!»
Эхо покатило по посёлку. Она засмеялась. И пошла в дом.
Кашель. И не думал её побеспокоить!»