«Брысь!» — словно спичкой чиркнула, шумнула я. И мотнула пакетом с вещами — от бедра, вперёд. Метрах в шести от сигнала STOP, рванувшего алым в моей голове. И заставившего тут же замереть. И даже почти перестать дышать. Ровно по серёдке тротуарной, не слишком широкой дорожки. Серо-бурый крупный усатый зверёк нехотя развернул на меня корпус. И уставился глазами-бусинками.
«Ё-моё!» — только и выпало из меня. Я сделала пол мелкого шага задним ходом. Бережно прижала котомку к коленям. И начала быстро думать.
Я конечно видала такое и раньше. Лет восемнадцать назад в деревне нашей уже случалась неприятная история. Мамаево войско, надо полагать, двигающееся из Петербурга в Москву. Яки, Радищев. Застолбилось на пару сезонов в окрестностях нашего населённого пункта. Оккупировав, увеличились численностью вдвое. Нарастили живую и очень живую. Массу. Отточили и без того неподъёмное для среднеоплачиваемого профессора из Гарварда, IQ. И обнаглели, до неприличного!
Они шлялись по деревне круглосуточно. Заходили в сады-огороды. Пугали деток и стариков. Местные собаки обходили бандюг стороной. «Ну их! Навалятся всем стадом и сожрут. К еб***м!» — думала всякая, живущая в местечке, тварь. И пряталась за крепкими бревенчатыми стенами.
За зиму, непривычно холодную и скудную на припасы. Урожаи в огородах, как-то не задались. Всё — один к одному! Кодла подъела остатки собранного на грядках и припрятанного в сараюхах, вычистила подполы с солениями и варениями. Обгрызла провода и бэковые стенки холодильников. В сервантах и сундуках сожрали и попортили НЗ. Что хранит каждый дачник — «вдруг надумаю зимой поотдыхать!»
Топли в банках с брусничным, пробурив резцами пластмассовые крышки. Похмелялись огурчиком — да там, в рассоле, и кончали бесславные жизни. Матрасы покрошили в труху. А уж как загадили избушки. И слов нет!
Второе лето народ встретил во всеоружии. Серо-коричневая армия вообще края бдеть перестала. Облюбовавшие лично наш дом, приходили средь бела дня, на веранду — пить. В рукомойник. Балансируя по кромке, норовили похлебать из ёмкости.
Я, заставая оное, кричала страшно и кидалась в мерзость чем ни попадя. Вражина от неожиданного падала в мойку. Пометавшись, выскакивала и покидала «Вигрид». Я, перекрестившись, продолжала движение.
Как-то, неся в руках ведро, полное колодезной воды, наткнулась на особь, развалившуюся «в сиесте» под смородиновым кустом. Здоровую. С недокормленную кошку. Такая накатила на меня злость. Что вылила всё ведро на скотину. И потом обожала себя целый час. За проявленную смелость!
Под лавкой, что располагалась перед обеденным столом, всегда лежал топор. На всякий!
Побесчинствовав два года, крысы ушли. Будто ничего и не было!
И вот теперь. Я стояла и, с ужасом вспоминая когда-то пережитое, искала выход из затруднительного положанса. Мне следовало направиться вперёд. Там, возле старого дома, скучала припаркованной моя машинка. А через минут пятнадцать должна была подойти дочь. Туда же. Все дела намеченные, переделаны! Домой рванём, в усадебку!
Мы заезжали на бывшую квартиру, забрать остатние вещи. Типа, «ручная кладь». В пакете у меня болтался фотоальбом, пара рамок, мелкие мягкие игрушки. Кустарник по обоим сторонам тротуара делал невозможным широкие маневры. А грязь и большие лужи на — сразу за кустами — дороге. Отрезали путь отступления через «назад и вправо». Напялив с утреца лаковые ботильоны, я лишила себя шансов на достойное спасение.
Всё время что я соображала — как быть. Крысина держалась нагловато, но не усугубляя. Ко мне не приближалась. Хотя, и диспозиций не меняла. Успела и прилечь, и почесать бока. Я старалась туда не смотреть. Омерзение у меня развито. Все тахометры зашкаливают!
«Ух ты!» — внезапно раздалось из-за спины. Я вздрогнула, но не обернулась.
«Тише, мужчина. Не вспугните. Кто знает — куда оно ломанётся!» — прошипела испуганно.
«Дааа…» — протянули хрипло и невесело, — «много чё было. В жизни. Но такое…»
«Здорова!» — считай похвалила я, — «у меня кот — немногим больше. А усы-то, усы. Будённый отдыхает! А уж морда наглая — видеть сил нет!»
Сзади тяжело потоптались: «Мне бы. До дома. Надо».
«Мне бы. Тоже», — отпарировала я, — «минут десять уж как… Стою. Тополем. На Плющихе… Маюсь. Сомнениями… Я уж и кричала на неё. Маненько… Не реагирует. Зараза!»
Пока мы «со товарищи» в полголоса переговаривались, откуда-то сверху раздалось звонким детским фальцетом: «Тётки! Чё встали — Машки испугались? Она смирная. Не боись! Туточки у нас в подвале и живёт. С обеда топает — в мусорке промышляла».
Я задрала голову. С пятого этажа, сквозь неширокую щель в остеклении лоджии, посматривала вниз вихрастая круглая, как мяч, голова. Мальчишка лет десяти, с восхищением оглядывал монстра и явно радовался нашему бедственному цугцвангу. Поворотил башку в комнаты и заорал ещё громче: «Маманя, прикинь. Тут две тётки Машки испугались. Вот дуры!»
Я поёрзала от досады. Прав, поганец. Дура, конечно! Подумаешь — крыса! Не аллигатор же. У людей при наводнениях крокодилы по улицам плавают. И ничё! Никто не истерит!
И в этот же момент, с небес просвистело что-то тяжёленькое. И яблоко дрызнуло об асфальт. Разлетевшись на куски, попало в зверя. Привело его в нужную активность. Тушка встрепенулась и юркнула в кустарник, к многоэтажке.
«Фуууу…» — выдохнула я и рыком, — «спасибо, дорогой. Выручил! За «дур» — отдельно спасибо. Не забуду! Помяну в вечерней!»
Облегчённо обернулась. Выпуча глаза, за моим плечом высилась бабья фигура. Крепкого кряжистого сложения, простовата и грубовата лицом, с едва заметными усиками над губой. Я изумилась. Прыснула.
И с повалившимися от недавних страхов, нервами потеряно пробормотала: «Простите великодушно… Предполагала пол мужеский… Уж больно тембром Вы — низковаты…»
Баба ничего из моего лепета не поняла. Лишь то, что не удобно мне. Улыбнулась, махнула рукой.
«Полноте. Главное, этот шельмец нас спас. Побегу. Мои уж и заждались», — пробасила и потелепалась в обгон меня.
Я вздохнула полной грудью — «как же хорошо на свете, белом». И отчаянно попёрла сквозь кусты — в грязь, на дорогу:
«Да и хренули мне, эти лаковые! Подумаешь — чё пожалела! Вот же — дура!»