Мертвые соседи. Сахар.

Трагедия в 2-х действиях

• Серия террористических актов в российских городах Буйнакске, Москве, Волгодонске в сентябре 1999 года. В результате терактов 307 человек погибли, более 1700 человек получили ранения.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Иван Иванович – Прокурор.

Михаил Михайлович – Следователь.

Надя.

Дима.

Рая.

Василий.

Глеб.

Анна.

Понятой – дворник.

Понятая – жена дворника.

Полицейский.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А из вашего окна площадь Красная видна?

ПРОКУРОР. Что это вы, батюшка стихами-то заговорили, чаю давно не пивали? Может – в трактир? Там кулебяки и пышки.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да уж заговоришь тут, и запоешь, и благим матом заорешь. Да это что за фигня-то такая из меня? Маршака вчера читал, вот и прёт с утра.

ПРОКУРОР. Пошли, Михал Михалыч, чаю выпьем, у меня бутерброд есть с сыром. Я там на кухне мешок сахара видел.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Спасибо, я не голоден мне непонятно, зачем они вот эту дырку проковыряли? Представь себе: газ в нее не пустишь, далеко от спальни, подслушивающее устройство им ни к чему, у них и так все слышно за стеной, хоть чихни, хоть пёрни. Я спрашиваю себя: что мы ищем? Зачем нас сюда вызвали? Все равно уже поздно. А из нашего окошка видны дальние Черемушки. Не складно, зато реально.

ПРОКУРОР. Всё. Опечатываем и уходим. Забирайте понятых.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Понятые, на выход.

ПОНЯТОЙ. Пойдем.

ПОНЯТАЯ. Всё, что ли? Что звали, и так все понятно, что ничего не понятно, только время потеряли и ничего не узнали.

ПОНЯТАЯ. Идем, говорю, пищишь тут.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Выходим, понятые.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Пойдем, Иван Иваныч, на кухню, посмотрим еще, что там.

ПРОКУРОР. Эх, работа.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. И что вызывали. Открывай, закрывай, я им тут не вахтер.

(Квартира соседей.)

ДИМА (Шепотом.) Ушли или притаились, не слышно, тихо как-то. Блин, чё делать-то, выходить или нет? А если они пост поставят, я чё тут, навсегда? Как быть то? Ты чо, спишь, что ли? Вставай. Только тихо. Ну, вставай, давай (Пихает женщину, она падает с грохотом с дивана.)

НАДЯ. Ты дурак.

ДИМА. Не ори, я слушаю. Иди, посмотри в глазок, ушли или засада.

НАДЯ. Да пошел ты. Иди, смотри сам, параноик, мне все равно, есть там кто или нет.

ДИМА. Не ори, говорю. Дал бог бабу, ни украсть, ни покараулить. Морду плющишь целыми днями, жопа с дивана свисает. Иди, смотри, чо расселась.

НАДЯ. Иду, козел лысый. Полку в ванной прикрути, полгода прошу.

ДИМА. Ага, щас, делать мне больше нечего. Видишь – слушаю. Чо там? Убили кого, что ли?

НАДЯ (Кричит из прихожей.) Нет никого там на лестнице!

ДИМА. Дура, чо орать-то (Вешает на шею стетоскоп.) пойдем обедать. Интересно же, что там. Убили или так что.

НАДЯ. Дим, ты котлету будешь с майонезом или с кетчупом?

ДИМА. С тем и с другим, и две котлеты. Ох, жизнь моя жестянка, живу я как поганка, а мне летать охота. Кто говорил, что котлета это таблетка от голода, только большая? А водочки бы, Надь.

НАДЯ. Я щас дам водочки по почкам, так, что обоссышься. Пообедаем и на базар пойдем за картошкой и луком.

ДИМА. Никуда я не пойду, у меня законный выходной, и можно в обед любимому мужу сто грамм налить. А вечером пивка и футбол.

НАДЯ. Кого тебе футбол, вечером мама приедет.

ДИМА. Чо?

НАДЯ. Пошутила я, испугался. За испуг – саечку. Я сказала, на базар надо, вечером Нинка с Серегой придут, у них повод есть, говорят.

ДИМА. Чо говорят?

НАДЯ. Повод какой-то, она звонила еще вчера, сказала, чтобы стол накрывала, они придут и расскажут.

ДИМА. Серега это нормально. Ну, пойдем на базар сходим. Саморезов там купим, я полку, наконец, прикручу.

НАДЯ. Обои посмотрим в спальню.

ДИМА. Ну, ты даешь, опять, что ли, обои? Сколько можно, два года назад клеили, чё их, каждый год, что ли клеить?

НАДЯ. Мы в зале клеили, а не в спальне. Не гунди, давай.

ДИМА. А где мои носки?

(Квартира соседей.)

ПРОКУРОР. Смотрю я на вашего начальника, Михалыч, и не понимаю, он что, не хочет до пенсии доработать? Зачем он в бутылку лезет, понятно, что мы со следаками должны жить мирно, одно дело делаем. Я вот с тобой 20 лет знаком и никогда у нас вопросов не возникало. Все по-деловому. Ты туда, я сюда, каждый дело знает и не парится лишнего. Помнишь, как мы Шуру Шушеру брали с его притоном? Легко и красиво, все бумаги в порядке, воры и грабители в тюрьме. Как говорил герой нашего времени, вор должен сидеть, вот мы и сажаем. Зачем он нам указывает, кого нам сажать, а кого не сажать. Это наше дело. 20 лет сажали и знаем, как сажать и кого.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Он думает, что его повысят, мне кажется, что он ударился головой или перепил. Надо знать, с кем пить, вот ты же с главным прокурором и зам министром не бухаешь и место свое, поэтому знаешь, не рыпаешься, ждешь. Отслужишь – и на пенсию, в банк, на должность начальника безопасности. А он думает, что если с генералом выпивает на охоте, то и сам генералом будет. Как у нас в институте шутили, у генерала свой сын есть. Дали тебе место – служи и не заглядывайся на чужое. Вот мое место понятное, я слежу, чтобы всех, кого надо, нашли, а ты правильно посадил. Давай свой бутерброд.

(Квартира соседей.)

ВАСИЛИЙ. Рай, а Рай, подай галстук, пожалуйста, тот, что ты любишь, в полоску. Как ты думаешь, этот галстук подойдет к новой сорочке?

РАЯ. У меня руки в муке, подожди, дорогой, я скоро. Масленица на дворе, солнышко блестит яркое, капель звонкая, природа радуется, теща счастлива. Мама звонила, спрашивала во сколько ждать.

ВАСИЛИЙ. А может, она к нам? Что ей потом одной-то посуду мыть, и переночевала бы у нас, посидим, утром я отвезу ее.

РАЯ. Вот твой галстук, помочь завязать?

ВАСИЛИЙ. Я сам. Давай-ка, родная, я чаю выпью и блин съем на дорожку. Прекрасная ты моя хозяюшка, все сама да сама. Руки золотые, ножки брильянтовые. Дом полная чаша, семейный очаг хранишь.

РАЯ. Что это с тобой, приснилось что?

ВАСИЛИЙ. Не помню, может и приснилось, а может и просто так, смотрю на тебя и радуюсь, хорошо живем, душа в душу. В любви и согласии, как и обещали 20 лет тому назад. Смотрю в окно: птички летают, лужи ледком подернулись. Полиция стоит, охраняет. Из нашего парадного выходят, ведут кого-то, смотри – незнакомый какой то. Отпустил, стоит курят. Ты этого полицейского не знаешь?

РАЯ. Да откуда же мне знать полицейского, я их только в телевизоре и вижу. Съешь блин и не смотри. Меньше знаешь – дольше живешь или как там. Мне все равно, кто кого куда отпустил, убил, зарезал. Я блины пеку, маму жду. Помоюсь и пойду, помолюсь. Ты как думаешь, мне сегодня может в монастырь съездить надо бы, блинов отвезти послушницам? Какие там добрые все. Спаси их Бог. Ну что ты там еще увидел?

ВАСИЛИЙ. Голубь пролетел, а за ним ворона и в клюве у нее красная тряпка – странно. Может, знак какой. К добру ли это: ворона за голубями гоняется и красной тряпкой размахивает? Может, опять к смуте, к революции. А может – к весне.

РАЯ. Тьфу на тебя, скажешь тоже – революция, да когда она была. Уж матросы все умерли и старухи их тоже. Сидит одна у дома офицеров, рассказывает о революционных подвигах триста лет тому назад.

ВАСИЛИЙ. Бог любит людей, странная это забава – любить людей. Вот, за что я тебя так люблю: красавица умница и рукодельница. А если бы убил тебя, то еще бы больше любил, потому что страдал бы. Это же как человек сложно устроен!

РАЯ. Да, когда сам что-то создал, потом сломал или потерял – так жалко, такое страдание. Скушай еще блинчик, что-то грустно стало. А я сегодня во сне видела бегемота, он был белым и плыл подо льдом, иногда всплывал и ломал его с треском, и лед сыпался с его белой шкуры, а пасть у него была огромная, красная, как провал. И я боялась его погладить, думала, провалюсь ему в пасть и в этой бездне сгину. Наверное, ад видела: и лед, и огненная бездна. Но почему бегемот вот? Жарко ночью стало, откинула одеяло, то ли проснулась, или нет, но слышала шум, а где, не поняла, может во дворе, может на чердаке. Лежу в полусне и думаю: а вот ангел прилетит – как услышу я его? Потому что, если не услышу, то как же он меня спасет из пасти бегемота?

ВАСИЛИЙ. Сходи, ангел мой, к монашкам, помолись, мир и придет в душу твою, отнеси им капустки да блинов. Поцелуй меня, да пойду я. Вернусь к обеду, щей хочу. Я подумал может у соседа мешок сахара купить и монашкам отвезти. Я видел он в подвал мешки таскал, коммерсант наверное.

РАЯ. Господь с тобой, будут тебе щи. Смотри под ноги. Та да да да да, есть в графском парке старый пруд, там лилии цветут. (Говорит в телефон.) Мама, привет, как ты? Слушай, есть идея, может, ты к нам приедешь, это проще, а Вася тебя утром увезет? Посидим спокойно, телевизор посмотрим, семечек пощелкаем. Приезжай, я блинов напекла. Все так славно, как будто мир на земле воцарился, на душе спокойно. Приезжай. Обнимаю, целую, пока.

ВАСИЛИЙ. А может, не ходить сегодня?

(Квартира соседей.)

ПРОКУРОР. Чай стали делать, и не чай, а пыль, как его сидельцы заваривают, как чифирят? По сто пакетов на стакан? В магазинах, не колбаса, а сплошной обман. Купишь сметану и думаешь, из чего она. Хлебом да картошкой питаюсь.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А что так?

ПРОКУРОР. Боюсь. Ты в пельмени заглядывал? А в сосиски или сардельки? Скажи мне, ты бы стал хорошее мясо в пельмени заворачивать, если у тебя производство массовое? Куда обрезки-то девать. А тут крути уши да хвосты, добавляй кубики для запаха и корми народ. Я вообще вегетарианцам стал, сало только ем, да иногда мясо из деревни привозят. А потом, сало надо не копченое брать, а то его жидким дымом помазали, а это же отрава. Ну как может быть жидкий дым? Это как мокрый кокаин. Говорят кокс, только в спирте можно развести. Но спирт и без кокса вставляет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ты пить бросил?

ПРОКУРОР. Как тебе сказать, совсем не бросил, но водку не пью, вина не пью, короче, из магазина почти не пью. Бывает, по праздникам, на днях рождениях и поминках.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Почему?

ПРОКУРОР. Боюсь. Посуди, если в колбасу всякую хрень пихают, будут в бутылки хороший спирт лить? Я сам гоню. У меня еще мама гнала, аппарат на заводе сделан в старые времена. Выгнал я, разделю на бутылки, в одну орех насыплю, в другую вишневые косточки. А на заводе, все в одну бочку слили да разделили. А кто что в эту бочку может подсыпать, хрен его знает.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Сам, значит, делаешь, прямо в городе что ли? Пахнет же, соседи стукнут. А сахар где берешь?

ПРОКУРОР. Коммерсанта одного обложил, привезет мешок и все. А кто на меня стукнет. Я же прокурор, у меня все соседи прокурорские, дом ведомственный. А ты все еще в старом живешь?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да все там же, не хочу я в новый дом. Был я недавно в том доме, где квартиру мне дали, дочка там живет со своим дебилом. Почему дочки все время на дебилов и уродов вешаются? Вот у меня две дочки, у одной урод, у другой дебил. Я ему говорю: не ставь машину близко к дому, снег упадет, он: да у нас крышу чистят. Дебил, как можно успеть крышу почистить, если за ночь 20 сантиметров выпадает. Ну и раздавило нафиг однажды машину. Судится, идиот, с жилконторой. А второй ему по-родственному говорит: дай страховщику, он цифру завысит, и в суде за как за две машины получишь. Урод, как, если дом наш и начальник жилконторы наш, а нас не поимеешь. Короче, не хочу я в этой колонии жить, там все просматривается, прослушивается, мания преследования начинается. Идешь по двору, а из каждого окна теща чья-то смотрит и записывает, кто, куда, во сколько. Буду в старом доме жить, я там уже всех запугал. А чай, правда, говно. На тюрьму им рассыпной засылают, там традиция. А в пакетики лохи пытаются наркоту сунуть.

ПРОКУРОР. Вот ты мне скажи: все кругом злые глупые, а куда этот пропал? И что за шум был?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Разберемся, соседей потрясем, наблюдение установим, затянем и спишем. Главное в нашем деле не человек, а бумаги.

(Квартира соседей.)

ГЛЕБ. Доброе утро, что так рано встала?

АННА. Я ещё не ложилась.

Глеб. Ого, а что делала?

АННА. Читала, рисовала, мечтала, подслушивала.

ГЛЕБ. Кого?

АННА. Тебя, ты смешно ночью говоришь, столько всего рассказал, теперь я тебя лучше знаю, ты оказывается совсем другой.

ГЛЕБ. Какой? Не напрягай меня, как-то стремно, что я сказал? Блин, озадачила спросонья. Пойду в ванну лягу, подумаю минут сорок, книжку почитаю. Ань, ты конечно красивая, но дура.

АННА. Сам дурак, кофе тебе принести с шоколадкой? Не переживай, котик, я же пошутила, ты даже не храпишь, зато теперь у тебя будет комплекс. Я думаю, что воспитаю в тебе страх сказать правду, и ты будешь думать: где правда, а где неправда. Буду тебя записывать к разным, гипнотизерам, ты под гипнозом будешь говорить то, что скрываешь. Вот так-то, потому что я сегодня с утра противный ужастик. Иди уже мордочку умой.

ГЛЕБ. Ох, и правда дура, вот обижусь и не пойду никуда, буду дома сидеть, на тебя глядеть и ныть, потому, что ты мне настроение испортила. Напомни мне после ванны написать письмо в ООН. Они там совсем охренели, забыли про глобальное потепление.

АННА. Ой, подожди, не ныряй, я забыла тебе сказать, тут что-то ненормальное ночью было, я не поняла, но сначала какой-то шум потом как будто разговоры, и даже тихо пели. А потом, уже рано утром, полиция приехала, двери хлопали, но там уже не разобрать было.

ГЛЕБ. Где – там?

АННА. За стеной, я в гостиной была, а потом на кухне, они везде шушукались. Страшно, непонятно, может, я от этого спать не пошла. Встану, пойду к тебе, а за стенкой «шу-шу-шу». Я вроде испугаюсь, но интересно, прислушаюсь – ничего, а потом опять. Какой-то страшный интерес. Ты еще во сне говоришь: иди ко мне бэби, и противным голосом: дай я тебя за сиськи потрогаю. И причмокиваешь: сиськи, сиськи. А, поверил? Вот так комплексы и культивируются. Селекция.

ГЛЕБ. Слушай, мой славный метрожопик, ты что там за стеной слышала?

АННА. Да ничего почти.

ГЛЕБ. А в окно смотрела?

АННА. Нет, не смотрела мне и тут хорошо, в кресле. Зато я столько кофе выпила, что меня штырит. И сахар кончался. Сходи к соседям, займи.

ГЛЕБ Ага. Потом. Смотри, полиция и дядька какой-то с теткой. О, это соседи наши; не понятно, то ли к ним, то ли они вызывали. Прикольный этот дядька в кепке, глаза смешные, как будто все время в мелком угаре. Я ему «здрасти», а он на меня смотрит, как будто не знает. Мотнёт головой и все. А с тобой здоровается?

АННА. Да я его за версту обхожу, а когда на лестнице, не дай бог, встречу, к стенке прижмусь и боюсь, как бы он что не сказал. А если есть возможность, я на этаж выше забегаю. Как-то он за мной в подъезд зашел, я прибежала, ключ дрожит в руке, еле попала, если бы он не остановился у почтовых ящиков, я бы умерла от страха.

ГЛЕБ. Ты чо, пупс, правда, так боишься?

АННА. Нет, прикалываюсь. Да я или описаюсь от страха или в обморок шлепнусь.

ГЛЕБ. Лишь бы не одновременно. Может, тебе к врачу? Сходи к Строганову.

АННА. Слушай, ты каждый раз будешь Строганова приплетать? Не пойду я никуда.

ГЛЕБ. А может, нам позвать его в гости, бухануть с ним винца, может он нормальный, и вы подружитесь? Вдруг он разбирается в сантехнике, ты попросишь его кран на кухне починить?

АННА. Фэн-шуй не хороший, когда кран капает.

ГЛЕБ. Не слышно, если плотно закрывать. У какого молодца утром капает с конца?

АННА. Что?

ГЛЕБ. Вот же отсталая малолетка, в моем детстве над этой шуткой детсадовские девочки, краснея, прикалывались. Это про триппер и самовар. Знаешь, что такое самовар?

АННА. Самовар – да, а триппер – нет. Это что?

ГЛЕБ. Болезнь скверная, передается половым путем.

АННА. Как СПИД, Они, что гондонами не пользовались?

ГЛЕБ. Их тогда не было, дорогая.

АННА. Вот засада.

ГЛЕБ. Пошел я, занырну в теплое синее море длиной полтора метра. А ты выпей молока с медом, завернись в одеяло и поспи, глядишь, и пройдет шизофрения ненадолго.

АННА. Сам дурак, любимый.

(Квартира соседей)

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я мушек новых навязал, такие получились правильные. У жены нитки еще бабкины остались, они не то, что сейчас. Поеду скоро покидаю, соскучился по рыбке.

ПРОКУРОР. Мне удочка не нравится, не тот результат. Тебе хочется с удочкой постоять, почувствовать рыбу на крючке, понять, как она сопротивляется. Ты охотник, а я нет, я люблю у костра посидеть, на воду посмотреть, подумать. Знаешь, как у меня жена под гитару туристические песни поет и про солнышко, и про зернышко. Мы раньше часто ездили, а теперь у нее дача. Мы на озеро ездили, я поставлю пару сеток, рыбка приличная и в уху, и на жарёху. Я из простых, у нас все по-людски – много не бери, не хами, живи и не мешай соседу. Помню в район поехал. Как положено, мужики поляну накрывают, то да се, бутылок грузовик, жратвы вагон, баб нагнали, я выпил полстакана, на берег ушел, присел на пенек и просидел почти всю ночь.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ну, ты даешь, так обидеть мужиков. Это ты не подумал.

ПРОКУРОР. Да я задумался, вот зачем они так. Знаю, положено, они мне, я им, выпили друзья, все понятно, но как-то сильно они развернулись. Конечно, хорошо у них в районе, да и не трогал я никого, так дело-то было копеечное. Но все равно, что-то не то. Один мне потом спросил – что, случилось? И тут я сообразил, простите мужики, что-то плохо себя почувствовал. Не так пошла, на старые дрожжи плохо легла. Вчера в соседнем районе был, наверное, в бане перепарился. Городской, говорю, непривычный. Тут их отпустило.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вот что за народ, им как лучше, они все равно обижаются. Но ты, конечно, не подумал.

ПРОКУРОР. Не подумал, теперь такого не бывает.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Опыт. (Пуза.) Сеть это не рыбалка. Удочка вот это да. Я с поплавком не сижу, я за хариусом и за тайменем езжу. Это охота. Его обмануть надо. Приеду, посмотрю вокруг: лист зеленый, гусеницы над водой висят – значит, нужно что-то зеленое ему подать, и начинаешь экспериментировать. Мне когда говорят, хариус не берет, я говорю, не то даешь. Он за камнем встанет и ждет. В омуток муху снесет – он из улова кидается и хватает. С тайменем еще хлеще. Зверюга, ему то темно, то ярко. Мало его стало, повымер.

ПРОКУРОР. Выловили.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да нет, мало стало. Я думаю, все это экология. Как стали на свете травить, стали везде химию сыпать, так и не стало рыбы. Кто бы ее выловил в самых верховьях, там людей нет и рыбы нет

ПРОКУРОР. Так он же на нерест вверх идет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не так просто, таймень не простой лосось. Я читал. Как-то приехали, я говорю: пойду, покидаю. Мужики – да ну, надо посидеть, посмотреть, выпить. А я к воде подошел, поглядел, и мне все понятно стало, там он стоит, а тут кормится, за тем камнем у него засада, потому что мелочь вдоль косы ходит и как только зазевается и ниже свалится, – он ее хватает. Гляжу, прям бурун по воде. Как подлодка шпарит. Крадусь, подошел, встал за куст, высматриваю, а он от берега к берегу как патрульный катер. Он сначала мелочевку вверх загонит, там струя посильнее, а потом кто, слабей, свалится в слив, и тут он их подбирает. Начал я подкрадываться, на камень наступил и шлепнул по воде. Всё – он заметил, затих.

ПРОКУРОР. Ушел что ли?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да хрен его знает. Я бросал и блесну, и мышь – бесполезно. Прихожу, мужики палатки поставили, костер развели, ржут, я им рассказал, они говорят – хозяина спугнул.

ПРОКУРОР. Хозяин у всего есть, без хозяина нельзя.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вот и мы тогда хозяину налили, в речку плеснули, в огонь, и утром на рассвете я поймал тайменя на 37 килограмм. Вот это была рыбалка. У меня фотки есть, хочешь посмотреть?

ПРОКУРОР. Знатная рыбина. (Пауза.) Да уж, что-то тут не то, как думаешь, почему везде сахар рассыпан?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я про это не думаю, я про рыбалку думаю, я на рыбалку езжу не думать про работу и на работе вспоминаю про рыбалку, чтобы не думать про работу. Поехали со мной в следующий раз.

(Квартира соседей.)

РАЯ. Солнце мое, радость моя ненаглядная, поруби косточки на щи, коли уж дома решил остаться. Что с тобой, дорогой?

ВАСИЛИЙ. Думаю, хандра. Знаки сегодня, какие-то зловещие, не просто так ворона летела, и полицейские под окном. Все это как-то настораживает.

РАЙ. Ну да ладно, обойдутся мужики и без тебя, пропустишь один раз, не обидятся. Побудь дома, полежи на диване, смотри телевизор, по выходным передачи бывают интересные. Вот ты уходишь к товарищам, а я между делом присяду на диван, включу про культуры и слушаю. Серьезный мы народ культурный.

ВАСИЛИЙ. Ага, серьезный, только недисциплинированный. Дай нашему брату волю, он всё порвет. Почему попов родных-любимых на столбах вешал? Почему барина на вилы посадил? Кто нашел слово, что злоба и ненависть полезла? Тысячами, миллионами друг друга резали, стреляли, удержу не было. Думаю, что будет – страшно представить.

РАЯ. Будет кровь, много крови. А что ее жалеть, сколько людей на планете, и чем наши люди лучше тех или других? Тут, милый Вася, не про любовь нужно думать, а про терпение, а оно, бывает, кончается. Вот ты думаешь, если чиновник с полицейским ворует, – они не боятся, что терпение у народа может кончиться?

ВАСИЛИЙ. Я о другом думаю: откуда такое непонимание справедливости? Пойдешь к монашкам спроси, они добрые, отгородились от мира, помощь принимают и от бандитов, и от губернатора. Молятся за него, а он потом распорядится монастырь под экскаватор и усадьбу построят. Или бандит отберет дело у мужика, и мужик повесится, трое деток останется. Связанно все в узелок, а нет бы, сказать – ты неправильно живешь, дары свои забери, не приму, молиться за тебя не стану, гореть тебе в аду. Иди, кайся и искупай. Вот, может, и закрепили бы справедливость в умах.

РАЯ. Да что ты говоришь, как же, монашка, от мира ушедшая, может такое сказать, такое любой побоится сказать.

ВАСИЛИЙ. Ей что бояться, она от мира отреклась. Ей что в тюрьме на воде, что в монастыре – все равно.

РАЯ. А жизни лишат?

ВАСИЛИЙ. Жизнь её это подвиг во имя Бога, а затворничество это страх и стяжательство безмятежности. Не правильно это, ох не к добру сегодня ворона, да и сон твой не хороший. Ад видела. Скорее бы уж мама приехала, да обедать. Я подумал, может, случится сегодня что. Чувствую я напряжение в последнее время.

РАЯ. Снимай пиджак и галстук. Давай, я тебе теплые носочки дам, говорят, это успокаивает, ноги в тепле надо держать. Прав ты, конечно, Василий, и верю я тебе, но вот иной раз подумаю – а зачем нам все это, за какие такие грехи мы тут должны отдуваться? Живем мы в мире, в любви. Добра всем желаем и не жалеем его для людей. И словом, и делом помогаем, и не соврем ни разу и не промолчим, если нужно. А вот как-то непонятно, для чего вокруг столько грубости и лести. Бог крест дает по силе, а силы-то убавляются. А с другой стороны, сначала крест маленький, потом больше, больше, тренировка какая-то. Нагрузки растут, но должно настать время, и сил не хватит.

ВАСИЛИЙ. Нет, не права ты, милая. Все правильно говоришь про крест, только не даст Господь надорваться, знает он, что сможешь ты крест донести, иначе бы не взвалил. Все ему ведомо, зачем Господу ошибки допускать. Вот представь, отправил он тебя крест нести, по делу, то есть, важному, а ты раз – и сломалась, крест упал. Ему что – другого отправлять твой крест нести? Пока туда, пока сюда, так и не успеет твой крест вовремя на место встать. А Господу эта проблема нужна? Нет, конечно. Так что не бывает, чтобы крест придавил. Где надо, там он и встанет. Просто у одних крестик маленький, от него много не зависит. А у других крест на полмира виден, от того, куда его поставить много зависит. Вот наши с тобой кресты обыкновенные, человеческие. Пойду, помолюсь.

(Квартира соседей.)

ПРОКУРОР. Миш, я все тебя спросить хотел, ты в удачу веришь?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Иваныч. Конечно, верю, у меня целая теория есть про удачу. Мы про рыбалку говорили, как там без удачи?

ПРОКУРОР. Правда, есть теория?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Коротко, если в нее не верить, то нечего садиться играть, карта идет или нет, как бы ты умно не играл. Ты все понимаешь: когда дать, кому отдать, но всю игру на пасах, не идут тебе тузы и покер. В шахматах все по-другому, там удача не при чем. Согласись?

ПРОКУРОР. Да. В шахматах и шашках –удача не при чем.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Так вот, идет карта или не идет, и как это изменить? Скинуть себе пару тузов? Ага. Бог шельму метит. И мухлеж потом вылезет такими проблемами, что лучше бы сидеть при своих. Я точно уверен, что ответ прилетит. Я думаю: честным нужно быть, тогда удача будет. Иногда ее нужно ждать долго, а с другой стороны – может, это и есть удача, что не прет, а то зарвёшься и не заметишь, как улетишь в прорву.

ПРОКУРОР. Ты имеешь в виду, что, если долго нет удачи, – это тоже удача?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ничего не бывает просто так. Если ты нагадил, то в это дерьмо кто-нибудь наступит и проклянет. Не бывает по-другому.

ПРОКУРОР. Я столько лет с говном вожусь, все вижу, много знаю, сам наступал и гадить приходилось. Понимаешь, иногда приходится навалить маленькую кучку, чтобы не попасть в большую. Устал я, кураж пропал. Раньше чувствовал, что я меч в руке справедливости, а теперь – косарь. Туда махну, сюда махну, вроде падает кто-то, а чище не становится. Оглянусь – а за мной кучки, кучки, и так до горизонта.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вань, это хандра, это усталость. Мотивация нужна. Ты чем себя мотивируешь?

ПРОКУРОР. Да ничем. Встаю, иду, делаю.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вот видишь, а я такие себе условия дома создал, что мне на работе лучше. Это единственный способ не хотеть домой, где ты зарастаешь мхом. В нашем возрасте главное не покрыться плесенью. Я думал бегать –только уставал, хотелось полежать на диване. Начал обливаться холодной водой – надоело. Решил дома – должно быть комфортно находиться не более шести часов, и то во сне. Приду, рубашку в стиралку, и спать. Утром оделся и на работу, жизнь не дает хандрить.

ПРОКУРОР. Ты один живешь?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Даже кошку не завожу. Мои все, на новых квартирах.

ПРОКУРОР. У меня семья, быт налажен. Жена, привык я к ней, дочь старшая, детеныш подросток. Ты знаешь, он из нового поколения «игрек» или как они его теперь называют. Творчество, песенки, стишки. Такой, сладенький, няшный. Я ничего против не имею, мне из него солдафона делать не нужно, но на нас это похоже. Я был типичный хиппарь.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ты помылся, подстригся, клеши поменял на узкие штаны, а в голове как был свободным, так и остался. Я знаю, зачем ты в прокуроры пошел.

ПРОКУРОР. Зачем?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Невооруженным глазом видно: сохранить свободу. Быть свободным историком невозможно, быть свободным предпринимателем – тоже. Ну, какая свобода у торговца? Все время надо продавать покупать. Чуть отстал – тебя кинули, и ты прогорел, а подставят. Я про чиновников вообще не говорю, это армия: приказали – выполняй, нравится, не нравится – плети интриги, а не будешь плести, самого сожрут. А прокурор – он кому подчиняется? Закону. Ему старший прокурор говорит: надо так сделать. А ты ему: стоять, начальник, это не пройдет, не по закону. Понятно, конечно, давление есть, но есть и маневр. Этот маневр и есть свобода. Был ты хиппаном, им и остался.

ПРОКУРОР. Ты тоже свободен.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я ищейка, легавый, не мое дело судить и приговаривать, мое дело найти. Хочешь – буду преступника искать, а хочешь – клад.

ПРОКУРОР. О, про клад то расскажи.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Про клад длинная история.

ПРОКУРОР. Рассказывай, не ломайся. Я ни кому не скажу. Тебя, наверное, застебали уже.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Достали, но я его почти нашел.

ПРОКУРОР. Любил в детстве читать про клады, думал в старых домах поискать, металлоискатель хотел, но где его в наше время было взять. Слышишь? Дверь стукнула, вышел кто то.

(Квартира соседей.)

ДИМА. Может, они решили съехать от свекрови, вот Нинка и радуется, у болтала Серегу, он от мамы не хотел уезжать.

НАДЯ. Да козел твой Серега, как теленок двух мамок сосет, и при маме, и при бабе, нахрена ему эта война на два фронта. Одна пилит, другая мозг грызет.

ДИМА. В этом и прикол. А потом, привык он дома жить, а переезжать это проблемы – гвозди бить, обои клеить, вы как начнете гнездо вить, вас фиг остановишь. А там привычный скворечник. И потом, мама старенькая, ей одной тяжело.

НАДЯ. Ага, а с Нинкой легко. А Нинке как с ней? Не туда поставила, не так положила…. Жить надо отдельно от родаков, семья должна отпочковываться для сохранения и расширения пространства. Смотри, сколько мы уже захватили: мои родители, твой папа отдельно, мама отдельно, у тебя брат и сестра – все отдельно живут, у меня сестра тоже сама живет. И все это наши, понял? Мы как одуванчики можем всю поляну захватить, только плодиться надо. У тебя сколько племянников?

ДИМА. Родных трое, еще двоюродные, у меня два дядьки и три тетки. Надо как-нибудь посчитать. А еще есть двоюродный дед и бабка, у них дети – это мои двоюродные дяди и тети, а у них дети. Надо родниться, а то имен не знаю. А ты?

НАДЯ. Я тоже не всех знаю бабушки, дедушки, брат дедушки видела, а про брата бабушки ничего не знаю. Надо у мамы спросить.

ДИМА. Может, бабушке позвонишь? Она точно знает.

НАДЯ. Она не слышит в телефон.

ДИМА. А может, поедем к ней как-нибудь?

НАДЯ. Ну, поедем, а чо. Давай всех соберем и поедем. Прикольно собрать всех родственников – двоюродных, троюродных. Как там это дерево называется, родословное? Нужно составить – ты свое, я свое. Дети пусть смотрят, это интересно. А еще, чтобы у каждого имени была небольшая история. Бабка твоя, помнишь, рассказывала, когда она комсомолкой была, ее возили на встречу с иностранными студентами, и она первый раз живого негра видела?

ДИМА. Она до этого и мертвого не видела.

НАДЯ. Приколист типа, ага. Ты прикинь, напишем «Мария Петровна» и немного про жизнь. Родилась…. Где она родилась?

ДИМА. В Павловске.

НАДЯ. Вышла замуж.

ДИМА. Отсидела.

НАДЯ. Точно. Сидела, а за что?

ДИМА. Я точно не знаю, что-то там на фабрике не то сказала, то ли деталь повредила. За вредительство, наверное, за что всех сажали.

НАДЯ. Не всех, моя не сидела, и дед не сидел.

ДИМА. А ты точно знаешь? Похоже, дед не одну ходку имел.

НАДЯ. Мои не сидели, это у тебя уголовники. Всех не сажают. Значит, было за что. Не нужно переть против, а украл – в тюрьму. Жить нужно честно, понял?

ДИМА. То есть, бензин ослиной мочой разбавлять нельзя?

НАДЯ. Немного, наверное, можно, все же разбавляют и ничего.

ДИМА. А может, они разводятся?

НАДЯ. Нет, Серега на это не пойдет, ему лень, это из дома выходить. Потом, баба нужна, а это кого-то искать, Нинка его сама сняла и женила, он бы так и лежал на диване. Мама постирает, мама накормит. А Нинка трахнет, и порядок в семье. Там что-то другое. Наверное, квартиру нашла, от мамы съезжают, достало ее жить со свекровью.

ДИМА. А наши матери как подружки, у них мир.

НАДЯ. А чо им делить? Мериться, кто из нас умнее или красивее?

ДИМА. Я умнее и красивее, ты корова безмозглая, тут даже спорить не стоит.

НАДЯ. Козел, безрогий. Иди на хрен.

ДИМА. Никуда я не пойду, забастовка. Ни на базар, ни за обоями, и полку прикручивать не буду, а будешь орать – секса не будет неделю.

НАДЯ. И что орать? Не ходи, только штаны одень, когда Нинка придет. Будешь компот, свежий сварю? Сахар кончается, а кто то мешками запасает, видел да?

(Квартира соседей.)

ПРОКУРОР. Пусть живут, как обычно.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Там все обычно, хотя они верят, что у них жизнь особенная: чувства, переживания, будущее. Какое у них будущее? Обыкновенное, если, конечно, войны не случится. Вот тогда все может пойти необыкновенно.

ПРОКУРОР. Да ну, и тогда будет, как у всех. Они же, как раз, и хотят, чтобы как у всех. Шапка – как у всех, шубу жене –как у всех.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Нет, чтобы как у людей. Я много протоколов пишу. Целый день диалоги и монологи записываешь, они такое рассказывают. Короче, к словам начинаешь присматриваться, зацепишься за фразу, и таскаешься с ней целый день. «Как у людей» у меня любимая. А еще, «чо, я же не дурак», а сам три банки огурцов у соседки вытащил из погреба. Его полдома видели, потому что погреб под фонарем.

ПРОКУРОР. А я не писатель, я читатель, я ваши дела, когда смотрю, понимаю – это же романы и повести. В каждом деле такая прорва глупости, начиная от дел мошенников с платежами, заканчивая карманниками. Карманники-то просто ремесленники, а мошенники то из себя гениев корчат, а я такие дела в стопки складываю по подобию. И в каждой стопке по десятку, все они одинаковые, обычные. Есть необычные судьбы, но это так получилось. Какой-нибудь монтер 30 лет на предприятии, а потом в один момент промазал, фазу перепутал. А может и не сам, там все повязаны. Начальник сказал, диспетчер послал, этот недослышал и поставил не так. Убило пятерых, трое калек, и при этом был в тогда на предприятии проверяющий с инвестором иностранным, и того прибило. И началось. Мужик попал в переплет, его и туда, и сюда, и тот просит помолчать, и этот денег сулит столько, что всей семье на сто лет хватит, и министр приходил, требовал, и телевидение, и газеты, и все что-то выдумывают. Жена сразу на развод, а любовница кричит: не трогайте его, я беременна. Дети, которые раз в год на день рождения звонили, на рисовались, а мужик сидит и думает: вот попал.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Он же не хотел, так получилось. То ли дело гей какой, он мучается, страдает, вбил себе в голову, что не такой, как все. А ты оглянись – гомики были, есть и будут, не перевелись они в мире. Обыкновенный гомик, что тут такого, а хочется быть не как все.

ПРОКУРОР. Не как все кто?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Иваныч, спокойно, я отвлеченно про гомиков, в качестве примера. Руки, ноги есть, в туалет ходит. Ну, трахается с мужиками и что? Это тысячелетиями происходит. Чего там необыкновенного?

ПРОКУРОР. Ты поспокойнее про геев, а то непонятно, о чем ты, мы с тобой давно знакомы, а другие могут и не понять, ты их осуждаешь или защищаешь.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да мне пофиг, я же, как пример.

ПРОКУРОР. Кругом столько обыкновенных людей, что они про педерастов не очень хотят говорить. Человек обычно не все сразу рассказывает, его надо заинтересовать. Мне кажется, я как детектор лжи. Не может тетка с базара придумать и реализовать такую схему, что в ней задействованы три предприятия, банк, таможенник и сотрудник безопасности. Ну не хватает у неё тямы, её уровень орать на грузчиков и бухать в кабаке. Она же – как все. Люди кучкуются по интересам, базарная халда, её подруга директор овощного, бывший – хозяин палаток на вокзале. Там они продавали паленый спирт и герыч буторили зубным порошком.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Самое интересное, что гебешник ни сном, ни духом, она была его любовницей по случаю. Сама звонила, в ресторан приглашала, подругам показывала, говорила – любит, служит. Он обыкновенный мужик – кормят, поят, дают. Что отказываться?

ПРОКУРОР. Он невинную рожу при аресте скорчил. Контора поднялась на дыбы, дело придумали, типа он разрабатывал международный трафик контрабанды. А там видно, что он обыкновенный мудак. Так что люди обыкновенные, а вот обстоятельства бывают необыкновенные.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Представь, сейчас газ в соседней квартире взорвется, нас плитой придавит. А когда откопают, тебя допрашивать станут, внутренняя служба будет вопросы задавать. А мы умирали вместе, что ты им скажешь? Суки, он был обыкновенным человеком? Просто обстоятельства так сложились.

ПРОКУРОР. Конкретные примеры приводишь.

(Квартира соседей.)

ГЛЕБ. Никто меня не любит, конфеток ни дает. Никто меня не хвалит, а я лучше всех. Жрать давай, есть хочу.

АННА. Говорила мама, «жрать захочет – сам придет», ты и прополз. Что, котик, кушать хочется? Так не пойдет, надо заслужить еду. Кто не работает, тот не ест, это справедливо в нашей ячейке, мы же часть общества? Служи. Голос.

ГЛЕБ. Ты красива, спору нет, ты прекрасней всех на свете, но в темнице у ворот девка красная живет, кому хочется дает.

АННА. Хам, извращенец. Будешь голодным сегодня. Быстро пой мне песню про любовь. Целуй руки, на колени.

ГЛЕБ. Я старый солдат, я не знаю слов любви. Да, я хам, я пошляк, ну что же. Пусть меня так зовут вельможи. Я, готов целовать тебя, я готов целовать песок и лежать у твоих ног. Вот ванна горячая что делает с человеком, может, не зря японцы поэтическая нация? Распаришься, выйдешь, тут тебе дева и еда. Где моя еда? Дева, отвечай.

АННА. Мы так много говорим о любви и о еде, тебе не кажется, что нам больше не о чем поговорить? Кто говорил, что любящие могут молчать и понимать друг друга. Вот ты меня не понимаешь, я это точно знаю.

ГЛЕБ. Когда я молчу, ты сразу спрашиваешь – что молчишь? Детка, ты много на себя берешь, будь проще, молчи дольше. Я готов говорить с тобой серьезно, но не после секса, после секса я могу чмокнуть тебя в нос и все. О чем можно говорить, когда не нужны слова. Не могу молчать, когда тигру мяса не дают.

АННА. Все шуточки. Как нам быть? Я тебе серьезно говорю, надо решать, ты должен взять ответственность. Ты безответственный. Ты не слышишь меня.

ГЛЕБ. Слышу, только не понимаю, за что мне ответить тебе? За выпитую бутылку вина, что ты отложила на Новый год? Я ответил. Хотел вина – и выпил, купил точно такую же и поставил на место. Ответить, сколько мы платим за квартиру и где я беру деньги? Деньги я своровал хватает платить за квартиру и на вино хватает. Куда я спрятал не скажу, потому что тебя могут пытать, и ты выдашь нашу тайну. А не знаешь – жить легче.

АННА. Вот опять шутишь. Ответственность нужно взять за нас.

ГЛЕБ. За нас это как? За себя я только что ответил, за тебя тоже беспокоюсь. Мне что сделать, что бы эта ответственность появилась? Только четко и понятно сформулируй.

АННА. Ну что тут, котик, не понятно? Ответственность это ответственность, ты за все отвечаешь.

ГЛЕБ. Понятно. А кто у нас за что отвечает? Ты за что отвечаешь? Я за воду, газ и тепло. За мир во всем мире тоже я отвечаю. Я же, если что, пойду воевать, а пока я сдерживающий фактор как единица великой армии в запасе. За что еще ответить перед большим жюри?

АННА. Не дурачься, я про нас говорю, как ты не понимаешь. «Нас» – это не мир во всем мире, не вода и грязные носки, которые я стираю.

ГЛЕБ. Машинку включила.

АННА. Это называется – стирала. Я не об этом, ответственность это что-то главное в отношениях, ее нужно почувствовать. Она не может быть тупо реальной, как ты ее себе нарисовал. Ответственность это больше чем любовь. Вот ты думаешь, почему девушка хочет, чтобы мужчина сильный был?

ГЛЕБ. Самка потому что, ей нужно детеныша выносить и воспитать до половозрелого возраста.

АННА. Это психология животного, я говорю про духовность, про высшее существо, наделенного душой.

ГЛЕБ. А у морской свинки души нет? А у котика, у собачки которую ты ее в нос целуешь? А потом пирожки с печенью да борщ с говядиной лопаешь. Ты уж, милая, моя, разбирайся. Где душа, а где пища.

АННА. Не своди все к жратве. Не получишь еды, пока не извинишься, не докажешь, что я любимая и самая хорошая.

ГЛЕБ. Моя прелесть. Может, прикажешь – и меня плетками изобьют? Что ты сегодня ночью читала?

АННА. «Вспоминая моих несчастных шлюшек». Все вы кобели. Любовь для тебя это ничто, даже не секс, даже не совместная жизнь. Я всю молодость на тебя положила. Мне тридцать лет, я ничего не сделала и полжизни с тобой мучаюсь.

ГЛЕБ. Эй, это мужская цитата.

АННА. Да все, что было мужским, скоро станет женским. Мир перестал быть мужским, женщины, давно водят трамваи и троллейбусы, мы скоро заберем банки и министерские портфели. Женщина будет президентом мира. И земли, и мира, потому что не будет войны.

ГЛЕБ. А как вы мужиков будете делить?

АННА. Да уж договоримся как-нибудь, в лотерею разыграем. Вот только проблемы с собственностью будут. Может, вас обобществлять?

ГЛЕБ. Что?

АННА. Общими сделать. Как это правильно сказать? – как коней в колхозе, мне бабушка рассказывала.

ГЛЕБ. Воистину, ты говори там, что попало, лишь бы не было войны. Доктрина «Дурилка картонная и геополитика». Даже не так: «блондинка и новый мировой порядок». Пойдем, я кашку сварил диетическую.

АННА. С яблоками? А сахар где?

ГЛЕБ. Просто с яблоками.

(Квартира соседей.)

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Спрашиваю его – любишь ее? Он глазенки упер и молчит.

ПРОКУРОР. Как в анекдоте, парень к мужику подходит и говорит, вот мы год жили с вашей дочкой и решили попробовать пожениться. На что мужик говорит, попробовать ты уже попробовал, теперь женись.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Моя пять лет с ним жила, пока в ЗАГС не пошли, я его спрашивал – когда женитесь? А он: как скажет, так и пойдем. Я ему: ты предлагал? Он: Как захочет, так и пойдем. Это не плохо, конечно, женщину уважать, но в этом случае есть какой-то подвох, не находишь?

ПРОКУРОР. Это ты так думаешь, у тебя дочь, а вот посмотри со стороны парня? Он только на ноги встает, только зарабатывать стал, а тут раз – и кандалы на обе ноги. А если правда, не пойдет жизнь вместе? Это не с работы уволиться, если начальник дурак, не переведешься в другой район. Имущество. Я про чувства не говорю, имущество, а с ним не так просто.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Имущество это сегодня главное, всегда главное было, только сегодня еще главнее. Как только купили кольца, так сразу поделили, кто сколько дал. Я своим свадьбу делал, лучше бы склеп себе на Ваганьковском купил, дешевле бы обошлось. ****ский ритуал, ты меня прости за грубость, ну зачем эти розы и платье одноразовое? Они его сразу шампанским уделали, сзади белым, а спереди розовым. Смешно и стыдно было, дочка в слезах, жених, ее успокаивает, подружки ржут. Представь.

ПРОКУРОР. Правильные пятна на правильных местах. Да и ладно, зато весело было. Как в кино.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Весело. Жена только плакала. Спрашиваю, что ревешь? Дочку жалко. Не понимаю, что жалеть, мы ее что, на фронт отправляем? Жить будет в соседнем доме, на всем готовом, чего жалеть.

ПРОКУРОР. Ты, правда, не понимаешь женщин, они же другие, тебе сколько раз говорили, у них мозги, по-другому устроены. У тебя – где шевелится, когда полный кайф?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я не замечал.

ПРОКУРОР. А у них в животе. Ничего не поделаешь, физиология. Главное, не напрягаться, все они понимают. Понимают, что приспосабливаться нужно, и приспосабливаются. Это же они придумали – «бьет, значит любит». А то что, довела…. ноет, пилит, рычит. Ты уйди вовремя, не лезь, не доводи. Что я тебе рассказывать буду, сам знаешь, мужик первым не начинает.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Свою жизнь я понимаю, в чужой разбираюсь, но почему так получается – все время спрашиваю. Думаю, что кто-то мне расскажет, и я сразу все пойму. А с другой стороны, зачем мне это? Видишь: был человек и куда-то делся, а он же не один был. Я не один, ты не один.

ПРОКУРОР. Одиноких не бывает. Это заблуждения. Нет человека одинокого, он просто не знает, сколько вокруг людей, которым он важен. Может пока не нужен. Я даже думаю, что ненужных нет, просто ими еще не воспользовались. Они в запасе. Мы с тобой нужные, потому что работу такую выбрали, а был бы ты ассенизатор, кто бы тебя заметил.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Меня и сейчас никто не замечает, пока говно наружу не полезет. Так со всеми.

ПРОКУРОР. Нет, Миш, не со всеми. Есть такие, кто сам везде лазит, артисты например.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Эти пусть лезут, они безобидные, пока из них желтую пену не взбивают. Они отдельно от меня, а это все рядом. Живем, как во вражеском тылу.

ПРОКУРОР. В смысле?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. В том и смысл, что его нету. Кругом враги и абсолютное понимание безысходности. Не победить, а бороться надо.

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

(Двор.)

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Долго мне тут стоять? Мужик, как тебя, понятой, хочешь семечек?

ПОНЯТОЙ. Жареные? Давай.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. А кто пропал-то?

ПОНЯТОЙ. Мужик один тут жил. Вроде нормальный.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. В смысле?

ПОНЯТОЙ. Ну, нормальный, ходил тут.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Ты его что, не знал?

ПОНЯТОЙ. Да знал, видел – ходит.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. А что делал?

ПОНЯТОЙ. А я откуда знаю.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Работал где?

ПОНЯТОЙ. А я откуда знаю? Сахаром, наверное, торговал. Тут в подвале складывал.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Ты где живешь?

ПОНЯТОЙ. Тут.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Вынеси попить. А?

ПОНЯТОЙ. Подожди.

(Квартира соседей.)

ВАСИЛИЙ. Помнишь, я ворону видел? Вороны, оказывается, чуть ли не самые умные птицы. И веселиться умеют, дурачиться, и человека обмануть могут. Они такие умные, потому что рядом с человеком живут.

РАЯ. А если далеко от человека, то глупые? Все умные, и даже курица. Это люди бывают глупыми.

ВАСИЛИЙ. Я не об этом, я про ворон. Они на человека за кого его считают, за хищника или за всеядного? Вороны цыплят таскают, всё блестящее тащат. И живут не стаями, а группами, и главное – всеядные.

РАЯ. Блестящее таскают сороки.

ВАСИЛИЙ. Что-то я запутался, кто из них кто. Сорока это белобока, белая с черным. На хвосте, вести приносит. Ворон это «черный ворон, что ты вьешься над моею головой». А ворона серая. Я про серых говорю. Они как люди, хитрые.

РАЯ. Вась, что тебе далась ворона эта. Хитрые, смелые, всеядные, только с крыльями. Если с голубями сравнивать, то голубь сизый, а ворона серая, она на крысу похожа. Ты еще про крыс порассуждай, какие они умные и как долго с человеком живут.

ВАСИЛИЙ. Крысы тоже предвестник беды.

РАЯ. Какой еще беды, о чем ты, родной, не стоит убиваться и ждать беды. Беда придет, когда Господь даст. И он же даст всё пережить.

ВАСИЛИЙ. Не согласен я с тобой, если не быть готовым, то можно и помереть, а так можно приготовиться, а Господь, он милостив, знаки дает, и нужно их понимать. Ворона это неспроста. Помнишь у меня кошелек в троллейбусе украли. Я тогда почувствовал, ключи убрал, а кошелек не спрятал подальше и что, украли.

РАЯ. Хорошо, женщины его подобрали, и позвонил тебе.

ВАСИЛИЙ. Документы не взяли, карту не взяли, только деньги забрали. Это мы с тобой говорим «повезло», а на самом-то деле Бог помог. Я это точно знаю, потому что не все люди злые, есть и добрые, отзывчивые. А знаки надо уметь читать. Ворона не просто так, если к бунту это одно, а если к голоду?

РАЯ. Голод и революция это одно и то же, какой теперь голод в наше изобилие, только денег нет. Все есть, а денег нет. тут и до революции недалеко.

ВАСИЛИЙ. Может, наша зависть и есть мерило революции: не хватает терпения. Нет, не терпения, – смирения. А революция - грабь награбленное. У кого награбили? У народа своего награбили и думают: «хватит у народа смирения или нет». А народ крови попробует, уже не остановится, нет в нем столько смирения, чтобы с голоду пухнуть, копейки на ладошке считать, на последнее родителей хоронить. Затопчет их народ, разорвет в клочья вместе с женами и детьми.

РАЯ. Детей жалко, дети не причем.

ВАСИЛИЙ. Как это не причем. Ладно, когда мал совсем и не разумеет, а когда подрос и все понимает, что отец и мать живут не так, как рассказывают в школе. Нет тут справедливости, а есть стяжательство и воровство, и тут строго можно с детей спросить: воспользовался награбленным или отказался и путем праведным пошел. Иной папаша всё для детей делает, школу дорогую, водителя, дом и бирюльки разные, а ребенок вырастет и поймет, что прелесть жизни не в богатстве, а в справедливости.

РАЯ. Да, конечно. Справедливость, она теперь, родненький мой, не та, что при наших родителях была, теперь справедливость другая, коммерческая. Стою у окна, смотрю на улицу – дети играют, все равны, а родители важничают. Маленькому все едино, в какие штаны писать.

ВАСИЛИЙ. Все же к революции или к голоду. Ворона. А что крысы? Они первыми бегут только с корабля, а во время смуты первыми прячутся в подвалы. Крысы ныне, моя дорогая, глубоко зарылись, не видать их. Тоже, наверное, не к добру. Может, присядешь ко мне? Устала, поди, с утра на ногах, притомилась, хорошая. Как же без тебя мир мой будет?

РАЯ. А что это без меня? Мы же договаривались: умрем в один день, и похоронят нас вместе.

ВАСИЛИЙ. Да и, правда, зачем мне такие хлопоты, хоронить-то тебя. Пусть другие напрягаются.

(Квартира соседей.)

ПРОКУРОР. Я маленьким жил у хлебозавода. В школу идешь – хлебом пахнет, перед сном откроешь окно проветрить комнату – запах ромовых баб, как даст, чуть слюной не захлебнешься.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А я у канифольно -терпентинной фабрики жил.

ПРОКУРОР. И чем пахло?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Скипидаром. Говорили, если им жопу (пятки) мазать, бегать будешь, как заведенный. Я не пробовал. Но пахло сильно, обычно зимой по утрам, когда дым от печей скапливался в низинке. Такая вонь стояла, а мне нравилось, елками пахло.

ПРОКУРОР. Мы, пацанами лазили в окошко, через которое хлеб подают в машину, выпрашивали булку. Тетки добрые иногда давали, а некоторые гнали. Пару раз мы воровали булку, хватали и бежать. Зачем нам это надо было? Хлеб вкусный, горячий, мягкий. Но воровать зачем? И понимали, что не хорошо делаем, и боялись, но лезли, дураки.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я учился недалеко от табачной фабрики, мы сигареты просили. Мужики давали закурить, могли и пачку вынести, а бабы никогда. Гнали нас, рано, говорили, курить. Когда постарше стал, я там контрабанду покупал. Те же сигареты, только дешевле. А табаком от фабрики пахло не сильно.

ПРОКУРОР. У меня дядя на гуталиновой фабрике работает.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. У него этого гуталина завались. Помнишь, анекдот про Вовочку? Учительница говорит: один да один сколько будет? Вовочка: не знаю. Она: где у тебя папа работает? Вовочка: на мясокомбинате? Училка: один килограмм мяса да один килограмм мяса сколько будет? Вовочка: не знаю. Он килограммами не носит. А как? Вовочка: ляжками. Одна ляжка плюс одна ляжка сколько будет? Жопа, Марь Ивановна. Ты давно на предприятии был, сейчас что выносят?

ПРОКУРОР. Мимо молокозавода хожу, он от дома недалеко, покупаю их сметану в магазине напротив. Может бабы кефир и таскают. А может нет. Смысл тащить, все в магазине есть.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не скажи, тут бесплатно. Если домой несет и сама ест, значит, качественно. Как их называли?

ПРОКУРОР. Несуны. Сколько слов разных досталось. Передовики, несуны, летуны,

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Тунеядцы, и хулиганы, и кто-то еще.

ПРОКУРОР. Ну, граждане алкоголики, хулиганы и тунеядцы.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Все что-нибудь в детстве стибрили или хулиганил, но почему некоторым достаточно одного раза, а другим нет? Мозги у всех примерно одинаково работают, и всем одинаково объясняют, что такое хорошо, что такое плохо. И вот я ловлю хулиганов.

ПРОКУРОР. Что с тобой? Это же просто один убегает, а другой догоняет, так мир устроен: ты убегаешь, я догоняю и наоборот.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. И какого черта нельзя идти рядом а не бежать? Если бы взять и сделать всех честными.

ПРОКУРОР. Тебе что, работать надоело?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Мне все надоело, вообще насмерть надоело. Вставать утром надоело, бриться надоело, даже завтракать надоело. Окончательно надоело, главное думать и переживать надоело. А перестать не могу, не могу я быть овощем, не получается. Иду по улице, думаю: почему не убрано, мусор выношу, думаю: почему грязно. Иду в магазин, думаю: почему дорого. На работу приду, думаю: зачем, зачем он дурак полез в палатку за бутылкой, и теперь ему дадут три года. Надоело все, от начала до конца.

ПРОКУРОР. Может, любовницу завести?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Какую любовницу, чтобы проблем было еще больше? От любовниц одни хлопоты, проходил я это. Да надоели мне бабы, у них ко мне претензии.

ПРОКУРОР. В смысле – претензии?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да не эти претензии. Им от меня общение нужно. Да знаешь ты все, бабы они и на луне бабы. Надоели.

ПРОКУРОР. Может в отпуск?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не поможет, надоело все так, что и в отпуск не хочется. Вставать по утрам все равно придется, вот в чем проблема.

ПРОКУРОР. Да ну их.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Кого?

ПРОКУРОР. Всех.

(Квартира соседей.)

ГЛЕБ. Ань, пойдешь в магазин? Прогуляйся по Абрикосовой, пройдись по Виноградной.

АННА. На рынок, что ли, сходить.

ГЛЕБ. Это песня, дальше там и на Тенистой, и по Луговой. На Луговой в моем городе была психушка. И все на этих словах переглядывались как заговорщики.

АННА. Как?

ГЛЕБ. Типа мы знаем что почем.

АННА. А ты там лежал что ли?

ГЛЕБ. Я лежал на Силикатном.

АННА. Где?

ГЛЕБ. Зачем тебе знать, Ты не хочешь в магазин? Купишь себе носочки теплые, пижаму новую, очки солнцезащитные.

АННА. Что-то, наверное, не хочу, а ты со мной пойдешь?

ГЛЕБ. Я тебя зачем выпроваживаю? Чтобы ты отдохнула, подумала, какой я козел, не пошел с тобой – и у тебя настроение поднимется. Придешь, расскажешь, будет о чем поговорить. С тобой там что-нибудь приключится. Например, ты забудешь номер карты и станешь долго тупить у кассы, все тетки в очереди будут на тебя шипеть. Очередь, как гадюка, растянется на километр. В каждой женщине должна быть змея, это больше чем ты. Здорово я придумал?

АННА. Про змею не ты придумал. Не пойду одна. Что тебе, лень что ли?

ГЛЕБ. Лень. Не просто лень, а невыносимая лень. И скука. Однажды было скучно, я придумал развлечение: попадал в гости к незнакомым людям. Обычно это хорошо кончалось, весело.

АННА. В смысле?

ГЛЕБ. Например, залезал в багажник машины на стоянке супермаркета, к какой нибудь девушке, потом разыгрывал сюжет, что меня бандиты засунули связанного.

АННА. Как – связанного?

ГЛЕБ. Залезаешь в багажник, руки сам себе связываешь впереди, рот заклеишь и все – ты жертва.

АННА. Вот оно что, жертва, пожалейте меня, спасите, а потом доверчивая девушка оказывалась жертвой обмана.

ГЛЕБ. Не всегда, иногда и другие истории получались. Но, как правило, обходилось.

АННА. Что обходилось?

ГЛЕБ. Люди добрые. Было пару раз напряженно, но для этого и придумывалось. Скучно было и одиноко.

АННА. Да что ты знаешь про одиночество. Это не твоя болезнь, ты маньяк. Одиночество это реальная болезнь, когда есть люди вокруг, а тебя в их жизни нет, вот что это. Ты когда со своими одноклассниками познакомился?

ГЛЕБ. Как когда? В класс зашел и познакомился.

АННА. А я с некоторыми пять лет не говорила. Не знала, как, они меня не замечали. Даже за хвост не дергали – не было меня. Это одиночество. Учительница только спросит, и все, а то и не спросит неделю. Что меня спрашивать, у меня и так отличные отметки. Нет меня. У тебя грамота есть?

ГЛЕБ. Были какие-то – за участие, за победу.

АННА. У меня нет ни одной, потому что меня никто не видит, ни в школе, ни в университете, меня одногруппники на пьянки ни разу не приглашали, я пустое место.

ГЛЕБ. Я тебя увидел, значит не пустое. Ты хорошая, красивая, умная, немного психованная извращенка, а так ничего себе даже, современная девушка. Может, тебе с такими способностями воровать по мелочи для развлечения?

АННА. А я раз воровала коньяк из магазина. На меня даже не подумали, охранник меня не замечал. Как-то передо мной две лохушки бутылку водки попытались вынести, их сразу поймали, а я спокойно взяла бутылку коньяка дорогую и пошла. Нет меня, понимаешь?

ГЛЕБ. Понимаю. В магазин пойдешь? Посидишь в кафе в уголочке, на мир позлишься. А может тебе в террористки? Сколько таких невидимок по миру бродит, страдает от одиночества. Вы же удобные революционерки вам конспирация не нужна. Взяла листовки или бомбу и пошла спокойно.

АННА. Ой, какой умный. Если бы я могла. Я же соседа боюсь встретить на лестнице, а ты про революцию. Там мужики злые, грубые, бородатые. Почему террористы и революционеры бородатые? Почему революционеры и террористы – почти одно и то же?

ГЛЕБ. Революционеры придумали террор, так что это одно и то же, уголовники редко террором занимаются. Только в кино, мой метрожопик.

АННА. Опять. Почему я метрожопик?

ГЛЕБ. Тебя же мерили, у тебя в бедрах ровно метр. Кто ты после этого?

АННА. Не пойду я в магазин. Я не современна, буду читать книги а потм в парк не пойду. Там маньяк.

ГЛЕБ. И он полюбит тебя, от чистого сердца.

(Квартира соседей.)

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я как-то был привлечен в оцепление, за городом один особняк окружили и стояли долго, ждали. Подошел начальник и говорит: только молчите, где были. Всем, говорит, сверхурочные дадим и по сто грамм. Секретности нагнал и только все испортил. Так бы стояли по кустам, анекдоты рассказывали, а так шепотом давай вопросы задавать, кто там да что там, мафия или секта. Не поверишь, даже страшно стало. В туалет за сосну отошел, и спиной страшно повернуться к лесу. Я ничего не видел, говорили что видели, как туда заходили, я не об этом, я как пример страха привел. Стоило сказать – и все напугались. Я вроде бы не из трусливых, а есть где животный страх, как он появляется, не понятно.

ПРОКУРОР. Его культивируют. Воспитывают, это целая школа. Методика простая: с детства тебе привили самые простые страхи. Сначала мама пугала бабайкой, потом злым дядей и даже милиционером. Всегда пугали, когда-то цыганами, потом террористами. И с каждым возрастом страшные знаки меняются. Подрос – испугают хулиганами в темной подворотне или заразной болезнью, чтобы не трахался. Вырос – давай пугать тебя инфляцией и дефолтом. Обязательно несколько раз испугают войной: «а что, если завтра война, она никого не жалеет, мимо не пройдет» – и конец, ты уже в депрессии, и на хрена копить и строить если завтра война. А еще на дорогах миллионы гибнут в автокатастрофах, так что трясись и бойся. С помощью страха легко и удобно манипулировать человеком, а тем более это же на массу рассчитано, толпой манипулировать проще, она думать не успевает. Ты говоришь «заговорщики». Попадалось мне однажды дело профессиональной заговорщицы. Она, говорят, участвовала, чуть ли не во всех государственных заговорах, но взять ее на этом не могли, придумали взять за тунеядство и бродяжничество. Дело завели, задержали, как по закону положено, продержали год в следственном изоляторе, она и там заговор устроила, так что весь изолятор взбунтовался, пришлось начальника менять. Знаешь, чем страшна была для режима, и не только нашего, но и прошлого, и позапрошлого? Она правду говорила. То, что чувствовала, то и говорила. Ее «правдой маткой» называли. Вот ты и подумай, почему она всем была не в жилу.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Что тут думать. Правда, она всем не в жилу, потому, что одного от чистой правды ломает, другого прет, а третий кони двинет. Правда должна быть дозированная и каждому по рецепту. Сколько правды надо знать, столько каждому и отмерять. Заговорщики, это же тайное общество, они зачем-то собираются. А они как решают, что одному можно доверять, а другому нет? Не пойму, как они друг друга не боятся?

ПРОКУРОР. Боятся, поэтому у них, как правило, и не получается ничего, кто-нибудь предаст. Есть, конечно, группы фанатиков, но это редкость в мире чистогана. Секты это серьезно, я давно не встречал серьезных сект. Помню, в Японии была, серьезно подошли к делу, только непонятно зачем стали убивать людей. После этого конец секте, разоблачат и всех пересадят.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Может им понятно, ты на секту смотришь со стороны здравого рассудка, тебе кажется, что секта это или духовность на безвозмездной основе или зарабатывание денег. Ты знаешь, что все секты в первую очередь отбирают имущество, всё, что нажито непосильным трудом, отдают лидеру на общее сектантское дело.

ПРОКУРОР. А как еще? На что секта будет существовать? Я в командировке был там, секта есть в деревне, он себя Сыном Бога называет, и все верят. А почему бы и нет, вот только – он раньше полицейским был и Сыном Бога стал уже взрослым. Осознал.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я на Кавказе был и там видел народ, который поверил, что все от Бога.

ПРОКУРОР. И в Сибири верят, что все от Бога и Бог у всех почти один. А те и другие готовы за Бога убивать.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Почему бы не поверить бывшему менту, что он вдруг понял, что стал Сыном Божьим. Мы же верим, что девочка израильская от Святого Духа родила. Если Бог может сына родить, то он может сразу послать его дух проявиться. Тем более, рожать не нужно. Снизошел и все.

ПРОКУРОР. Ты что городишь, одумайся. Еретик, в церковь ходишь?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ты меня не пугай, хожу иногда, кого помянуть. Мимо иду –захочется подумать – зайду. Посижу.

ПРОКУРОР. Ты это в какую церковь ходишь?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да у меня по дороге справа церковь, а слева костел. Весной, когда сосульки с солнечной стороны, я в костел захожу, потому что по их стороне иду, а когда метель, то в православную, потому что с другой стороны наметает сугроб. Мне все равно, что мечеть, что костел. Я с богом по своему говорю, если он все создал, то все понимает, не важно, как молиться.

ПРОКУРОР. Спорить не стану, я же тоже из сектантов. Мы секта не древняя, но с историей. У нас большая сила была, а теперь нас почти нет, и скоро совсем не будет.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Серьезно?

ПРОКУРОР. Шучу я. Я бывший комсомольский работник, комсомольцами были миллионы, а я элита, как теперь говорят. Уходит старшее поколение, а я уже не так много застал, но наши еще держатся. И во власти, и в деловых.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я подумал, ты о чем-то серьезном. А это у вас не секта, это группировка воров и приспособленцев, ложа. Тайная организация. Бога в вас нет, продали вы Ленина, он комсомольцам не нужен был, власть нужна.

ПРОКУРОР. Чихали мы на Ленина, это была работа. Я верил в социальную справедливость, недолго. (Пауза) Я дома молюсь, чтобы никто не видел, я с Богом вслух говорю.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Думаешь, не услышит?

ПРОКУРОР. Услышит. Я с Богу только правду говорю, глупо врать или скрывать. Я дома иконки поставил, распятие, церковный уголок. Встану, поговорю с Богом – и легче. Я пока говорю, ни о чем не думаю. Говорю, как заведенный. А если бы я так в храме говорил, меня бы с работы выперли.

СЛЕДОВАТЕЛЬ.У вас же не запрещается.

ПРОКУРОР. Так я же всё ему говорю. И о том, и о другом, я про все на свете говорю, а работа у меня не вагоны разгружать. Так что я с Богом один на один.

(Квартира соседей.)

ДИМА. Гречка подорожала, вот козлы гребаные. Гречка какого черта, она что, привозная?

НАДЯ. Идиот, блин, ну мозг включай. Гречу вырастить – бензин нужен.

ДИМА. Солярку.

НАДЯ. Пусть солярку. Трактор надо, а трактор чё – наш? Трактор буржуйский, вот и купи его не за рубли. Проституток не напасешься.

ДИМА. Каких?

НАДЯ. Валютных, каких. Кто эту валюту для страны добывает, шахтеры что ли?

ДИМА. Ржака, мать. Проститутки все давно за рубли работают на нефтяников, за олигархами девки в очередь выстроились от Москвы до Колымы.

НАДЯ. Так что греча, булка – все дорожает. А что дешевеет? С этим миром все только и дорожает, я ничего не дешевеет.

ДИМА. Мандарины.

НАДЯ. Точно. Мандарины и бананы, наверное. Я не помню, сколько они стоили, но сейчас не дорого.

ДИМА. А картошка тоже подорожала?

НАДЯ. Нет, блин. Солярка твоя дорожает, а картошка нет?

ДИМА. Что жрать будем?

НАДЯ. Ты не бойся, с голоду не умрешь. У мамок в погребах на пару лет хватит.

ДИМА. Ага. В 17-м году некоторые тоже так думали, а потом оказалось, что ни хлеба, ни сахара. Может, мешок сахара купим? У нового соседа, из магазина не тащить, он сам привезет.

НАДЯ. Ты варенье прошлогоднее сначала доешь, а потом покупай хоть два мешка.

ДИМА. А может, брагу на варенье поставить?

НАДЯ. Какую брагу? Я тебе поставлю, обдрищишься с браги по самое не хочу.

ДИМА. Чо это?

НАДЯ. Да задолбал. То водки, то пива, то брага. Других идей нет?

ДИМА. Покурим?

НАДЯ. Еще не легче: набухаться, накуриться, вот праздник жизни. Может, в зоопарк пойдешь?

ДИМА. Что я там не видел?

НАДЯ. На своих посмотришь, на баранов. А то в горы вали, там такие, как ты, пасутся.

ДИМА. Горы это круто. Шурпы из баранинки это ништяк. Я бы поехал в горы, там нет этой мерзоты, люди чище, прешь вверх и не думаешь, красота.

НАДЯ. А тут ты думаешь?

ДИМА. Думаю: кинуть в тебя тапком или заткнуться и обидеться. Чо ты такая дерзкая? Горы - сурово. Наденешь рюкзак и 200 км за десять дней, через 11 перевалов. Залезешь на три тысячи метров – круто нереально. Вечером у костра сидишь – устал, но шикарно. Мужик должен в горы ходить

НАДЯ. А настоящий мужик в армию.

ДИМА. Нахрена в это рабство. Я стрелять научился еще в школе, на машине ездить тоже. Строем ходил с детского сада, какого хрена мне в армии делать. Вот ты прикинь дура: если меня сейчас в армию призовут, оружие дадут, форму наденут и скажут «иди строем» – я чо, не смогу? Смогу так же, как Серега, который два года под машиной в армии лежал. Тех, кто должен из ракет стрелять, их в училищах учили, тех, кто на самолетах летает, тоже. А патроны подносить, ума много не надо. Ты мне голову не сверли, я без армии настоящий мужик, проверь.

НАДЯ. Ну - ну. Отец у меня в армии служил, говорит, лучшие годы были. До сих пор вспоминает, как он на Дальнем Востоке был, у них там все чирьями покрылись.

ДИМА. Пойти в армию, чтобы сдохнуть. Пусть за деньги Родину защищают. Менты нас за бабки стерегут, фсбэшники за бабки от шпионов Родину охраняют, а солдатики – за долг. Хрен в дышло, чтобы голова не качалась.

НАДЯ. Это еще как?

ДИМА. А так, как есть, главное, чтобы голова не качалась. Твое место на кухне шуршать и помалкивать. Серега придет – с его телкой потрещишь и все, разговорилась.

НАДЯ. А сковородкой по мозгам?

ДИМА. Вот, любовь досталась, и не ответишь адекватно.

НАДЯ. А возьми меня в горы?

ДИМА. Поехали.

(Квартира соседей.)

ПРОКУРОР. Если бы я клад нашел, я бы на пенсию ушел. Я бы и сейчас пошел, да деньги нужны. Сосут все, как из скважины. Как сказал юморист, «я человек-банк». Хоть бы занимали, в кредит брали, а то: дай, дай, дай. Подарки покупай, еду покупай, на машину дай. Не хватает.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А я про что. Клад это, по-моему, единственное спасение. Я давно немного идиотом прикидываюсь, это полезно. Если ты в меру ненормальный, то тебе много прощают. На работе думают, что одержимый, но при этом хороший работник, и делу не мешает, зато, когда надо, дурака включил, и все в ажуре.

ПРОКУРОР. Хорошо тебе, но все же не могут быть психами, как ты.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А ты попробуй, сейчас самое время, уже возраст позволяет, и с работы не уволят, дадут до пенсии доработать. Я про клад этот 35 лет знаю и езжу его искать. Это же не золото-брильянты, это книги религиозные. Но ты знаешь, наверное.

ПРОКУРОР. Слышал, его коммунисты разогнали.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Монастырь очень далеко в горах, туда сейчас не просто добраться. Монахов было человек десять тире пятнадцать в лучшие годы. Библиотека была самая крутая, потому что монастырь для себя построил Митрополит московский и коломенский, и был у него подручный, переводчик и писатель. Некоторые свидетели пишут, что в библиотеке было 700 томов. И вопрос, как их вывезти из глухомани. А потом, на книгах были знаки, ну штампы, книг этих больше никто не видел нигде. Так что ответ простой: они где-то их спрятали.

ПРОКУРОР. 700 книг, даже современных, это немало 30 современных книг средних это метр на полке. Сколько же это в кубометрах?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Это не только много, это еще и тяжело. Денег это много стоит, но, наверное, еще круче то, что это книги.

ПРОКУРОР. Благородно. Есть результаты?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Есть слухи, сплетни – фактов нет. Есть логика, а вещественных доказательств, что библиотека там, нет. Тоже на пенсию хочу, поехал бы надолго искать. Далеко же это еще.

ПРОКУРОР. А я просто хочу на пенсию. Дача, сад. Я там у себя вишню посадил.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вишневый сад.

ПРОКУРОР. Ну, еще и клубника, малина разная.

(Квартира соседей.)

ГЛЕБ. Спектакль помнишь, «Продавщица», кажется, назывался. Я его вчера вспомнил. Стою у витрины Бриони и понимаю, что рот открыл, голову наклонил, как собака на косточку. Абсолютно бессознательно – стою, смотрю. Зачем туда заходить? Мне не надо. Я там себя ущемлено чувствую. Стою и думаю: зачем мне этот магазин? И завис на мысли – унижает меня это или нет.

АННА. А спектакль причем?

ГЛЕБ. Там продавщица была из бутика мужской одежды. Помнишь? У нее мысль такая, что мужики, которые заходят к ним, униженные, или хотят всех унизить. Другого не дано, ты позволяешь себе, или нет. Я точно не помню, но мысль интересная. Если бы манекен рукой махнул, я, наверное, как щенок, наклонил бы головой в другую сторону. Интересно, у них камера там есть?

АННА. У них камеры есть уже в примерочных. Камеры сейчас везде. О, кино придумала, один день под камерами наблюдения.

ГЛЕБ. А дома?

АННА. А три веб-камеры вокруг на тебя не смотрят? А ты уверен, что телевизор на тебя не смотрит? Я не уверена. Думаю, что в него, может, камера встроена, и он наблюдает.

ГЛЕБ. Кто – «он»?

АННА. Тебе не страшно, что за тобой Бог наблюдает? Почему ты переживаешь, что кто-то еще может смотреть? Мне насрать.

ГЛЕБ. Началось. Почему «насрать» надо говорить, скажи «мне все равно», «меня не колышет», «чихать». «Пофиг». Столько слов нормальных, а ты фекально выражаешься.

АННА. Ладно, котик, не буду. Но мне, все равно, смотрят за мной или нет. Даже когда мы сексом занимаемся. Мы же красивенькие и мило это делаем. На пляже мы почти голые ходим. Сморкаемся на улице, чихаем. Может чих и не так пахнет, как пук, но в кино запах не передается. Пусть смотрят, как я пукаю ночью под одеялом.

ГЛЕБ. Ань. Твое кино не про любовь.

АННА. Да про любовь, конечно. Но это же документальное кино. Только все должно быть точно. Я утром вышла, за мной камера на парадном смотрит. Я в трамвай села – камера в трамвае. Чтобы не скучно было на меня смотреть десять минут, пока я еду, картинка меняется и показывает трамвай, на котором я еду, с панорамами города. Я вышла –камера на доме напротив остановки показывает, я в кафе захожу – там камера сразу меня снимает. Понятно, да? То есть, все время меня ведут камеры наблюдения. Назвать «Большой брат». Не, это тупое название. Я подумаю над названием.

ГЛЕБ. Чем проще история, тем глобальнее замысел. А еще мне нравится, когда с главным героем ничего не происходит, а вокруг такое творится, что жутко становится. Ты же не видишь, как за тобой на заднем сидении в трамвае парень с девушкой целуются, или ругаются. Или как в углу бомж писает. Варке школьники телефон у девчонки отбирают. Или, пока ты в трамвае ехала, на переходе тетку с тележкой сбили. В кафе, в которое ты зашла за крайним столом наркотой торгуют типа незаметно. А когда ты выходишь из кабинета, например подружки, которая в управе районной работает, она трусы поправляет, потому что к нее начальник заходил.

АННА. Опять ты все на баб свел, я про кино. А может, есть уже такое кино? Ты посмотри. Современное искусство такое, нельзя быть вторичным.

ГЛЕБ. Ой, да ладно, про любовь можно. Пусть цветут все цветы. Вот ты, мой цветочек, цвети и плодоноси.

АННА. Это еще что за намеки такие? Сейчас расплачусь, будешь знать.

ГЛЕБ. Иди ты, книжку почитай.

(Квартира соседей.)

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Она такая женщина, что дух захватывает, я когда к ней подхожу, наглядеться не могу – меня распирает от восторга. Представь: губы, как жопка у макаки, огромные, красные. На лице, даже нос пропал, глаза черным обведены, ошметки весят, челка обесцвеченная. Я очень это люблю, это же не подделаешь. И сиськи.

ПРОКУРОР. А что же еще? Я думал, ты не скажешь. В женщине главное грудь.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не. Там сиськи главнее всего, даже задница на пятом месте. Сиськи – как два баскетбольных мяча. Как будто их прилепили, не половинки от мяча, а по целому мячику, они вздыбились шарами. Она их засунет в узкую кофточку леопардовой расцветки и все – готова в бой. Она так и говорит: вперед, на баррикады.

ПРОКУРОР. На базаре работает?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. В банке. Заходишь, а там такой таран – все, конец финансовому благополучию. Я прикидываю, они ее специально держат. Это бабский банк. Как они между собой уживаются, это, наверное, увлекательная история. Я туда по делу зашел. А теперь для развлечения хожу. Куплю цветы – и к ней на работу, чтобы все видели. Там сразу в пространстве наэлектризованность повышается.

ПРОКУРОР. Провокатор. Это, извращение – замутить такой расклад. Что-то в этом есть ненормальное.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я её коллег видел, это еще тот контингент. Слушай, сиськи её это из области идиотизма. Я спросил однажды свою, хочешь грудь как арбуз? А у моей нормальные титьки, она вроде бы не страдала никогда. Она посмотрела и говорит: тебе зачем? И такую маску надела, я понял: сейчас убьет, и не понятно, из-за чего.

ПРОКУРОР. Ты её оскорбил до самых печенок. Она считала, что тебя её грудь устраивает, что ты её любишь. А теперь она думает, что тебе другие груди нужны, и всё – ты сделал из нее психопатку, если она тебя зарежет, я не удивлюсь. А еще она для начала тебе рога наставит, чтобы проверить на другом мужике, как ее титьки, нормальные или нет. Вот ты себе проблем придумал. Взрослый дядька, сколько ты с ней живешь?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Всю жизнь. Да как живу, последнее время чаще один, к ним наездами Дети взрослые уже. Да ладно, она все понимает, я же не просто так спросил, мне интересно было, что она думает.

ПРОКУРОР. И что выяснил?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ага. Прошло какое-то время, она затеяла издалека: смотри у этой актрисы какая ненатуральная грудь, и стоит неестественно, не красиво и ходить с таким рюкзаком не просто, спина болит, наверное. Я помалкиваю, поддакиваю, когда требует. Да? говорит. Я – «да», говорю. И она дальше: и трогать её нормальному мужику противно, она же резиновая. Ага, говорю, наверное, не трогал, не знаю. И тут её прорвало. Ах, ты заорала, кобель старый, насмотрелся порухи. Молодую надо, с силиконом. Я ей: милая, родная, я же с точки зрения этики и эстетики. Тут мне и за эстетику сказали, и в этикет погрузили с головой. Не думал, что у женщин такая больная тема – сиськи.

ПРОКУРОР. У меня дочь заявила еще на первом курсе: дайте денег, я грудь увеличу, у меня маленькая, на меня не смотрят. Я в осадок выпал, спрашиваю: кто не смотрит? Она – «парни». Говорю, а надо, чтобы все пялились на твою грудь? Папа, ты ничего не понимаешь, ты устарел. Сколько, говорю, стоит грудь вставить. Я знал, что не дешево, но чтобы столько. Давай, говорю, тебе машину куплю, у нее еще не было. И все на тебя смотреть будут, особенно парни твои. Папа, верещит, машинами мальчики меряются. Тут до меня дошло. Они сиськами меряются, у кого круче. Надо до такого дожить. Мозгами меряетесь. Она: "Мне мозги не нужны, я девочка". Так и вышло, я ей машину потом купил, она быстро себе дебила, отыскала, он сейчас у нее на побегушках.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Грудь сделала?

ПРОКУРОР. Теперь зачем, теперь она перед подружками другим хвастается. Колечками, камушками. Я успокоился, не лезу, пусть живут. Теперь пацана воспитываю, он на гитаре играет, стихи сочиняет, песни поет, в художку ходит. Фотоаппарат купили, он им кино снимает. Живет себе в компьютере. Тебя в школе заставляли подстригаться?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Нет, я сам все время был в меру подстрижен.

ПРОКУРОР. А меня гоняли. А их сейчас нет. И за юбки короткие не гоняют, и в джинсах разрешают. Нормальная жизнь. Никакого дресс-кода. Слушай, а в банке же дресс-код, как эта твоя знакомая, с губами и мячами, в леопарде?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Она в отделе по обслуживанию вип-клиентов работает. Там своя хитрая схема.

ПРОКУРОР. В смысле, чем халдообразнее, тем эффективнее работа?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Иваныч, ну почти. Чем базарнее, тем привлекательнее или отвлекательнее.

ПРОКУРОР. Сиськи, говоришь. Это серьезно. Надо это произносить задумчиво, глаза к потолку поднимать. Сиськи, говоришь.

(Квартира соседей.)

ДИМА. Нин, а Нин. Позвони Сереге, скажи, чтобы не ходили, давай отменим, не хочу я никого. Давай так просто дома побудем. Мы и так дома- не бываем, на работу каждый день, в выходной гости или дела. Давай поваляемся.

НИНА. А уборку делать?

ДИМА. Опять ты тазик поставишь посреди комнаты и перешагивай его. Че тебе уборка? Чисто у нас. Хочешь, я попылесосю и всё. Давай без уборки сегодня. Ложись, я добрый, на диван тебя пущу, рядом полежишь. Можешь меня по пузу погладить даже.

НИНА. Чо валяться, и так полжизни спим и ничо не делаем.

ДИМА. А чо тебе делать? Все же нормально. Дома чисто, еда готова, трусы с носками постираны. Ложись, отдохни, не разводи суету. Была бы грязища по колено, а то почти стерильно. Полку я прикручу завтра, точно говорю. Далась она тебе. Иди, полежи.

НИНА. Не могу я так валяться и ничего не делать.

ДИМА. Телевизор смотри, это же дело.

НИНА. Во завел. Телевизор, диван, пиво.

ДИМА. Пиво было бы хорошо. Сгоняй в холодильник. Выходной, можно ничего не делать. Вот балет по телику идет.

НИНА. Помер кто?

ДИМА. Почему?

НИНА. Мама так говорит, когда балет по телеку кажут. Не знаю, почему, говорит и все. Скачут в этом балете телки плоские, что там смотреть, и мужики с обтянутыми членами. Выпирает у них, даже не прилично. А правда, они все там педики?

ДИМА. Я откуда знаю, я ни разу на балет не ходил. Он и тут-то нудный, а в театре совсем уснешь. Я на опере был, нас классом водили на сказку про петушка, ну, про царицу. Я ни одного слова не понял, слов не разобрать. А потом я узнал, что композитор был педиком

НИНА. Они там чо, все что ли?

ДИМА. Да мне плевать, все или через одного, ты же про балет начала.

НИНА. Я начала? Ты первый начал. Мне опера тоже не нравится, а вот оперетта – здорово.

ДИМА. Оперетта это когда девки ноги задирают. Классно, весело. Вот радостно, не то, что эти в драме, особенно эти разные современные режиссеры. Оперетта – я понимаю. Без женщин жить чо-то там нельзя. Ля-ля-ля-ля. И мотивчик прикольный. Слушай, а современные оперетты есть? А то все Кальман, Фельцман и Дунаевский Исаак.

НИНА. Ты антисемит, так нельзя к людям. Почему ты такой расист?

ДИМА. Ты чо, я их даже жидами не назвал, были бы они черножопые какие и я бы сказал на них «чурки» – тогда расист. Тут-то я ничо не сказал. Шварцман-Кацман. Даже не обозвал, просто спросил – есть оперетты на современную тему. Например, мужик в гараже, к нему жена приходит, а у него ее сестра карбюратор чинит, и они начинают петь и танцевать.

НИНА. Это мюзикл, «Чикаго» там, «Кошки», «Мама Мия», в «Норд осте» про летчиков помнишь было?

ДИМА. А чем отличается?

НИНА. Ну, оперетта - комедия, а мюзикл может быть и трагедией. Помнишь, «Калину красную» смотрели? Это мюзикл, а «Принцесса цирка» – оперетта, там про любовь и Пеликан смешной.

ДИМА. А «Молочник Шалом Алейхам», там чо трагедия или комедия?

НИНА. Какая там комедия, там угнетение бедного еврейского народа и песни слезливые.

ДИМА. Поэтому они революцию замутили.

НИНА. Антисемит, никакой терпимости.

ДИМА. Толерантности щас говорят.

НИНА. Ага, толерантности к евреям.

ДИМА. А чо я им сделал? Зря их на эстраду пустили, пусть бы в драме играли, а то смеются над несчастными.

НИНА. Ты успокойся, понесло, лежи спокойно, а то укушу.

ДИМА. Только попробуй, как дам пивной кружкой по башке. Я те Мюнхен покажу.

НИНА. Я же говорила, нацик противный и педиков не любишь.

ДИМА. Думай, чо говоришь. Совсем сбрендила со своей терпимостью, и я терпилой должен стать, ты секи, я тебе не петушок-золотой гребешок. Раскукарекалась, пиво неси.

НИНА. Щас вот и побежала. «Давай», «вставай», «неси». Урод. Фашист, Бандера, бандерлог .

(Квартира соседей.)

ПРОКУРОР. Про баб поговорили, про работу тоже. Может, про политику? А то скучно.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Еду в такси, заговорили случайно о президенте, таксист такой: да задолбали эти презедентарасты. Я ему: а вы не боитесь при незнакомых людях такое говорить? А он: а типа, уже нельзя? Таксисты, это тебе не бабки у подъезда.

ПРОКУРОР. Бабки всякие встречаются.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Таксисты разные и мнения разные, зато они информированные. Радио слушают, с людьми говорят. Я редко с таксистами говорю, но иногда, когда надо, я сажусь в тачку и завожу разговор. Это же информбюро.

ПРОКУРОР. В политике каждый таксист разбирается. Всё знают, всё понимают, только их в депутаты не выдвигают.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А раньше депутатами были даже ткачихи, слесари, железнодорожники и парикмахерши. Там одна депутатка, у нее такая странная прическа, думаю: у нее должна быть своя парикмахерша. А может она сама из бывших? Ты местных депутатов знаешь?

ПРОКУРОР. Совсем местных, на уровне города, почти всех. А тех, кто в столице, одного. Я все равно на выборы хожу.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я тоже хожу. Мне приятель рассказывал, в компании сидит и говорит: завтра на выборы, а ему: все уже сходили. Как? – спрашивает. Досрочно все проголосовали. Зачем? Они ему: так сказали.

ПРОКУРОР. В этот раз они перестарались. Солдатиков и полиции не хватит для следующих выборов, вообще никто не придет. У меня раньше все старухи и старики ходили, а теперь дома сидят. Что, говорю, голосовали? Они: а пенсию добавили? А продукты подешевели? Пусть, сначала сделает что-нибудь, а то помирать страшно, не на что хоронить будет. Тебе хорошо, тебя, если прихлопнут, то за государственный счет закопают, а нам на какие шиши?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Что старики. Молодежь вся хочет в чиновники, там стабильность. С этой стабильностью носятся как с худой торбой. Какая стабильность, если инфляция, покупательная способность падает, кредиты растут. Ты в Америке был?

ПРОКУРОР. Кто же меня теперь пустит. Я обыкновенный прокурор, а меня за границу не пускают. Мне там нечего делать, но из принципа. Я не понял, кто меня не пускает: они или наши, тут сговор.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да никакого сговора, кому ты там нужен. Что у тебя есть, чтобы вывозить, а что ты знаешь, совсем не военная тайна. Я тоже не был, но мне интересно: там тоже все о политике говорят или это нам втирают. Всю жизнь слышу: Америка, Америка. Мне раньше интересно было, про международную политику, а потом я подумал: а где у нас внутренняя политика?

ПРОКУРОР. Что-то делают.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Труба? Труба качает, но как качает и куда?

ПРОКУРОР. Что-то они отдают в казну, иначе бы совсем плохо было.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. А сейчас хорошо? Пока всем миром детям на лечение за границу будем собирать, значит, плохо.

ПРОКУРОР. А почему медицина такая дорогая? Ладно, первый томограф дорогой был, а потом они, как компьютеры, должны дешеветь. Что сложного в УЗИ? Да ничего, они их давно штампуют. Ладно бы врачам платили, плюс сёстрам, плюс палата, кровать, лекарства, но не так же это дорого. Бешеные деньги. Я теперь боюсь болеть?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Боится он. Весь мир боится.

(Квартира соседей.)

РАЯ. Василек, мне кажется, тебе надо на курорт съездить. Отдохнуть, полечиться, водички минеральной попить. А то ты грустный в последнее время, все тебя предчувствия гложут. Может, не стоит на ночь читать труды марксистов? Вредно лежа читать.

ВАСИЛИЙ. Да что ты, мой Рай земной, разве же это вредно, я же недолго, всего по полчасика, чтобы засыпалось легче. Ты же читаешь женские романы и ничего тебе. Бывает, конечно, задумаешься, зависнешь. Встанешь, смотришь в одну точку. Ничего этой молодежи не делается. И кино она смотрит ужасное, и книг не читает, и в театр мало ходит, все время в компьютере – и не вымирает. Послушаешь некоторых, так вполне рассудительные, ну, глупые житейски, все думают, когда вырастут все у них будет, а сами уже взрослые. Вот соседку видел, девочка, а приглядись – взрослая женщина, рожать пора.

РАЯ. Ты приглядывался? Я, конечно, не Нинка, но если что, тоже молчать не стану. Грехи, если что, отмолю, Господь все простит, а уж такое точно простит. Иди-ка, прочти Отче наш, глядя в угол на икону, постой на коленях. Василечёк, ты пойми, я женщина слабая, ученая, университетом замученная, только нашла путь свой в этой мирской темноте, а ты меня в грех извергнуть хочешь.

ВАСИЛИЙ. Родненькая, что ж ты, я же не про то совсем, я про ответственность. Я хотел сказать, что молодежь-то все маленькими прикидывается, а Гайдар в их возрасте уже полком командовал.

РАЯ. Где-то я это уже сегодня слышала. Ты еще вспомни, что Карениной было 30 лет. Она под поезд бросилась зрелой женщиной.

ВАСИЛИЙ. А может, 27?

РАЯ. Как же тебе не ясно, что с образованной, воспитанной женщиной нужно обходиться нежно, она как лучинка: горит, трепещет, чуть не так повернул и погасла. Я только что Бога нашла, поняла, что не собой надо жить, а котиками да собачками.

ВАСИЛИЙ. Давай вегетарианцами станем. Совсем, навсегда. Может Господь, где завещал, не ешь животину, а то сам животным станешь. Дедушка мой кроликов держал и овечек, а на лето бычка брали. Куры были, а вот поросят не держали. Про зоопарк подумал: вот же держат там зверюшек, и даже научное объяснение этому зверству нашли. Помнишь про дельфинов? Такие умные, говорит дрессировщик дельфину, может, даже умнее людей. А дельфин отвечает: Умнее, поэтому не держим людей в неволе. Точно я перестану мясо есть.

РАЯ. Васенька, что за блажь. Так устроен человек, он всеядный. Так Господь сотворил.

ВАСИЛИЙ. Господь всё сотворил. Если мы животных не будем есть, то и молока не надо пить. Не для человека у нее молоко, а для теленка. И растения есть нельзя. Господь их создал, чтобы они плодились и размножались, и пшеничка, и яблочко. А мы их срываем, едим, вызреть не даем, мы их беременность прерываем. Ох, грешно человеку жить. Грешно и совестно должно быть перед миром. Это же война.

РАЯ. А ты не думай. Молись, живи, ходи в гараж к товарищам. В баню по выходным, можешь выпить в меру. Живи в мире.

ВАСИЛИЙ. Как в мире жить, когда мира нет.

РАЯ. Мира нет в мире, а в душе должен мир быть. Ты смирись.

ВАСИЛИЙ. Картошку нельзя есть, а в клубнику, наверное, можно, она усами размножается. Зачем ей ягодка тогда? Если травоядные нужны для хищников, а хищники нужны для того, чтобы травоядных не становилось много, а то вымрут от голода…. Теорию регуляции. А человек зачем? Что регулирует? Непонятно, и с Господом непонятно, ошибка какая-то. Нет от этого во мне покоя, зачем жизнь моя? Рай, хочешь кошку завести?

РАЯ. Я бы с радостью, пусть живут в любви, тепле и сытости с нами, радуют нас.

ВАСИЛИЙ. Мы, люди, нужны для кошек, чтобы они жили в тепле и любви. Любовь -, может, для неё человек. Я слышал, что кошки нас чем - то заражают, мы носители этой заразы, без неё кошки не могут. Может, это и есть любовь, а как побочный эффект она передается на все другое. Я тебе говорил, что арбузы люблю, а колбасу нет. Вот отчего так? Почему блондинок не люблю, а брюнеток очень даже?

РАЯ. Вася, ты лучше про кошечек рассуждай.

ВАСИЛИЙ. Собак не так любят. Любят, но кошки это другое, они сосредоточение любви, любовь можно в котиках считать.

РАЯ. Эх, любимый, все ты подвергаешь критическому анализу, ты бы верил в любовь, в судьбу, в жизнь. Сын Божий через любовь к нам пришел. От любви и погиб. Чрезмерная, не контролируемая у нас любовь. Но она во славу Создателя. Я, почему сегодня такая добрая, потому что не болит ничего. И душа не болит.

ВАСИЛИЙ. Это, радость моя, правда. Хорошо, что не болит у тебя ничегошеньки. И у меня не болит. Свербит на сердце предчувствие беды и всё. Это ворона виновата. Помнишь, ворона летела? Вот почему не чайка?

РАЯ. Чайки у нас не водятся.

ВАСИЛИЙ. А лучше бы журавль в небе или синица на окно села.

РАЯ. Голубь белый, знак Господень.

(Квартира соседей.)

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. А что этот мужик делал, который пропал?

ПОНЯТОЙ. Да жил несколько месяцев, я его почти и не видел.

ПОНЯТАЯ. Что встал, так целый день стоять и будешь что ли? Обед стынет. «Своя игра» начинается. Иди, давай, я греть не буду.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Я тоже не буду их ждать, хватит. Скажу, что вызвали. Жил, говоришь, а работал кем, не знаешь?

ПОНЯТОЙ. Точно не знаю, говорят, торговал сахарам. Сахар всем нужен. Я видел в передаче, он как наркотик, в смысле, человеку и не нужен для здоровья, но нас на него торгаши иностранные подсадили.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Я без сахара чай пью. А с чего это ты взял, что он сахарам торговал?

ПОНЯТОЙ. Он из машины его в подвал таскал. Я видел. Пойду я. Моя обедать зовет.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Давай.

ПОНЯТОЙ. Ага. Будь.

Конец.