Тойбин К. Дом имен/ Пер. с англ. Ш. Мартыновой. - М.: Фантом Пресс, 2018. - 320 с.
Поскольку в основу романа положен сюжет известный, то я сперва по простоте своей решил двинуться прямыми путями. Взять с полки что-нибудь античное, сопоставить, да поговорить о том, насколько удачным получилось у Тойбина переосмысление.
Но возникли непредвиденные обстоятельства. Старик Еврипид со своей классикой настолько одряхлел к XXI веку, что и подойти к нему страшно. Да и какой смысл перечитывать старье, если Тойбин работает с проблемами, над которыми в Античности, как-то сильно не задумывались.
Первое что считывается в книге любым читателем – индивидуальная история. Характеры, герои, имена. Рассказ о мести, о кровавом неспокойном семействе. «Хуже семьи на свете не было» – считают некоторые. Ну это вы еще к соседям не заглядывали. Все в унисон пересказывают заслуженную судьбу Агамемнона (дрянь-человечишко, не орел), отмечают кровожадность Клитемнестры и не отстающей от нее дочурки Электры. Осуждают никакущего Ореста. Что с него взять, вечное орудие в чужих руках. Трупы, запахи, шорохи. Не дом, а Содом. «Вот так разлагалось дворянство, вот так распадалась семья». Много Шекспира. Тень отца Гамлета, тьфу, Электры с Орестом, тень их же матери. Вообще очень много «Гамлета» и «Макбета» вместе взятых. И девочки, и мальчики кровавые в глазах.
Кто-то заводит волынку о круговороте мести без начала и конца, кто-то, вроде госпожи Котенко в «Прочтении», перепутав Тойбина с Пат Баркер, об извечном перетягивании каната между мужиками и бабами. Мужики плохие, но бабы-то в романе выписаны лучше, потому что бабы всегда лучше, «яжемать» и прочие ничего не значащие, но приятные словеса.
Это все есть само собой в разной мере. Однако на глубинном уровне «Дом имен» Тойбина выстроен, как мне представляется, вокруг двух основных тем – рождения человеческой истории и памяти.
Бог умер и человек, наконец, понял, что он всегда был в одиночестве (никому нельзя доверять). Узловой момент – заря истории. Есть только силы природы и человек, преследующий свои цели.
С первых страниц мы отправляемся прямо в точку грехопадения. Ева опять срывает плод с древа познания и запускает кровавый маховик человеческой истории. Ветер дует сам по себе, и прятаться за богами отныне можно только в чисто пропагандистских целях, промывая мозги окружающим. Боги становятся элементом политической риторики, фигурой речи, не более того в затянувшейся на века драме.
Итак, действующие лица и исполнители:
Клитемнестра – чистый незамутненный гуманист, первый просветитель, мечтающий об идиллии совместного существования («станем жить уютно, все вместе, когда восстановлен порядок, … держать поводья власти…, станем гулять… по саду»), путь к которой, увы, ведет через гильотину.
Электра – воплощенный традиционализм, неоконсерватизм, представительница реакции, память памяти, называйте, как хотите.
Агамемнон – жертвенный баран («что, Агамемнон, помогли тебе твои боги?»), с крови которого начинается новая эпоха, человеческая история в известном нам виде без скидок на богов («это не я, это Артемида, ее и наказывайте»): заговоры, резня, борьба за власть с ошибками, промахами, неизменным соглашательством. С объективной, не зависящей от твоей воли логикой развития событий: «хотели как лучше, получилось как всегда». Тут тебе и рождение тоталитаризма из духа семьи – взаимодоносы на дощечках, надвигающиеся прелести полицейского государства.
Начинается взросление человечества.
А кому-то хочется остаться ребенком. И даже в определенной степени удается.
Начало истории – начало памяти. Память, пожалуй, центральная тема романа. Пепел Ифигении стучит в сердце матери. Несмотря на обещание «не забывать», помнят о ней по- настоящему лишь двое, а, может, и вовсе только один человек – Орест. Для Клитемнестры важен, скорее, обман Агамемнона.
Тойбин исследует разные аспекты памяти, и соответственно сопряженный с нею феномен забвения.
Историческое в романе вполне традиционно противопоставляется неисторическому на основе критерия памяти. Есть беспамятство естественное, беспамятство счастья, тех, кто не включен в историю в том виде, в каком она разворачивается в доме Атридов. Годы жизни Ореста, Леандра, и Митра в доме у старухи самые счастливые.
А так, память проектирует будущее («в отместку за то, что он натворил, я убью Агамемнона»). Будущее же, став настоящим требует противоположного, беспамятства. Подобное обычно бывает в политике. Весь состав памяти не слишком удобен для так называемых «великих людей», с легкостью меняющих окрас, а потому предпочитающих побольше забывать, чем помнить, и оттого постоянно переписывать историю. Это мерцание памяти/ беспамятства прекрасно показано на примере Клитемнестры, Электры, Леандра, да что там, практически всех персонажей кроме Ореста.
Кстати, о нем. Как-то так получилось, что многие рецензенты по привычке записывают Ореста в доходяги. Нет, наверное, ни одной рецензии, в которой линия Ореста не была бы признана досадным срывом. Между тем это не так. Все купились на арию Царицы ночи в исполнении Клитемнестры, и не заметили что параллельно, всем этим мрачным и виртуозным красотам звучит нечто вроде арии Вольфрама о «Вечерней звезде» (не так ярко, но просто и проникновенно). Орест наиболее сильный и цельный персонаж едва ли не во всей книге. Он воплощение здравого смысла, цельная натура новый герой, лишенный всего героического. Вот и в вопросах памяти он тяготеет не к забвению содеянного, а к блаженной ребячьей внеисторической деятельности.
Но слабеющая память и есть тот самый настойчивый запах тления, который доносится не только до Клитемнестры, до нас всех.
Память связывает все воедино, она мост между мертвыми и живыми. Ее деградация – признак того, что все в мире идет на ущерб. Уходят люди, забываются имена (это верно для того и для этого света) – что и есть смерть.
«Расскажи им» - шепчет друзьям умирающий Митр. Любой рассказ – слабая попытка остановить мгновение, удержать связь мертвого и живого.
Литература – дом имен. Но и она не вечна. Искусство слова слабо, и рано или поздно слова истлевают. Дом заваливается. Сам, или как в случае с домом Митра, по чьей-то воле. В романе Тойбина, на примерах сказок старухи, приютившей Ореста и друзей, показано как это происходит. Имена не значат уже ничего, они выветрились (а ведь события вчерашнего почти дня), и остался лишь некий царь и безымянные дочери и сыновья, с которыми произошло вроде бы такое?
Все проходит, и вонь разлагающейся памяти выветривается даже из литературы. (Так и случилось, во всяком случае у меня с Еврипидом).
И это вновь возвращает нас к теме забвения, к очистительной силе нового дня, восходящего солнца, разгоняющего сумрак прошлого, уносящего ужасы предрассветной ночи.
Избитая, вроде, исхоженная история, но Тойбин вновь написал совершенно невероятный роман.
Звучит же все это в переводе на русский потрясающе от первой до последней строчки. Выверенность, чеканность, гибкость, упругость слога. Каждое предложение словно натянутая тетива, каждое слово – стрела, готовая полететь точно в цель. Я сражен.
Сергей Морозов