Театр был полон! Но, ложи не блистали. Монотонное гудение висело в пропахшем пылью воздухе. Шелест программок отдаленно напоминал Чуковскому шелест купюр. Дружно скрипя начищенными сапогами, в зал вошел взвод солдат и по команде уселся на первые два ряда. Следом, постукивая костылями и покашливая, гуськом проковылял партизанский отряд стариков и старушек, ведомый энергичным санитаром. Делегация интерната для престарелых заняла третий ряд. За ними расселась стайка хохотливых школьников, беспрерывно шуршавшая шоколадными обертками.
Петр Ильич, с интересом наблюдавший за парадом поколений, ожидал прибытия крупной партии младенцев. Однако вместо них пустующие кресла заполнялись важными профессорами, тучными бизнесменами, тощими топ-моделями, патлатыми и свитерастыми студентами. Чуковский, особо не искушенный в вопросах детского воспитания, решил, что нежная поросль, видимо, готовилась отходить ко сну.
Место Петра Ильича оказалось в самом центре партера. Высокие подлокотники, мягкий густой ворс кресла обещали Чуковскому получить от концерта истинное наслаждение. Петр Ильич огляделся. Позади него место пустовало. Слева сидело нечто, не вызывавшее у Чуковского никакого интереса. Справа… Его взгляд застыл на девушке удивительной природной красоты. Ее туго заплетенная русая коса ниспадала до самой талии, а чуть полноватые щеки горели яблочным румянцем.
Девушка заметила на себе пристальное внимание незнакомца, украдкой посмотрела на него, вспыхнула смущением и поспешно отвернулась к соседке-подружке.
Петру Ильичу стало неловко. Он порылся в карманах, подергал волосок, торчавший из носа, проверил пальцем чистоту собственного уха. Однако его правый глаз так и тянуло на сторону.
Раздавшиеся жидкие аплодисменты сняли нараставшее напряжение. Узкая, но длинная сцена быстро заполнялась оркестрантами. Зоркое око Чуковского мгновенно определило в черно-белой массе музыкантов заказанного клиента.
«Второй ряд. Третий справа. Перед ним бородатый альтист, - привычно фиксировал мозг киллера посадку артистов оркестра. – Сидит вполоборота. Правый висок обращен к залу. Область сердца прикрыта рукой и грифом скрипки. Если стрелять, то только в голову…»
Чуковский поднес к глазам полевой бинокль (театрального не нашлось) и внимательно осмотрел зону предполагаемого поражения. Не густо. Бородатый альтист то и дело раскачивал свой грузный торс, периодически закрывая мишень. «Так, чего доброго, полоркестра уложишь, прежде чем достанешь клиента», - резонно подумал Петр Ильич.
«А может его убрать в другом месте?» - спросил Чуковского его внутренний голос.
Но киллер был гораздо опытнее собственного внутреннего голоса. А если охрана? А если бронированный «Бентли» или, на худой конец (тьфу-тьфу-тьфу), «Запорожец»? А если жена стерва, а дети – отпетые мошенники, а квартира на девятом этаже и на подъезде дверь с кодовым замком? Нет, ликвидировать без особого риска его можно было только здесь, где он и не ожидает подобного «сюрприза».
Не переставая усиленно размышлять, Петр Ильич перевел бинокль вправо. В окулярах показалась огромная пуговица, затем коричневое пятно. Ба, да это родинка! Чуковский, дабы убедиться в собственной догадке, отнял от глаз бинокль: действительно, родинка! И еще где! Меж двух холмов, в долине нежной…
- Вы мешаете мне слушать, - робко прошептала красивая девушка с косой.
- Что слушать? Кого слушать? – спросил слегка опешивший Чуковский. – Меня? Но я молчу!
- Музыку…
Яблочные щечки красавицы окрасились в пунцовый цвет. Чуковский прислушался. Действительно, оркестр уже вовсю играл финал первой части второго концерта для скрипки с оркестром Иоганеса Брамса.
«Как быстро летит время!» - подумал Чуковский и вновь дернул волосок, одиноко выглядывавший из ноздри. Волосок оторвался. Петр Ильич ойкнул. Девушка укоризненно посмотрела на него и вздохнула. Брамс такого себе не позволял!
- Да, вы правы, - подтвердил ее мысль Петр Ильич и решил, что будет уместным помолчать.
Скрипачи энергично водили смычками, тромбонисты двигали кулисами, потный дирижер самозабвенно жестикулировал, помешивая своей эбонитовой палочкой бурлившее музыкальное варево. Под шумок стройных гармоний мирно посапывали солдаты, старички безуспешно пытались настроить слуховые аппараты, а школьники, уничтожив запасы шоколада, принялись за кукурузные хлопья.
Петра Ильича обволокла сладкая истома и умиротворенность. Он забыл о неприятном приключении, случившемся с ним днем. Сердце его вновь наполняла любовь к ближнему и дальнему, одушевленному и неодушевленному. И уже лысый скрипач, только что блестяще отыгравший свое соло, не казался ему таким чудовищем.
«Прости друг, брат! Я преклоняюсь перед тобой! Но работа – есть работа. Не обессудь», - мысленно обратился Чуковский к ставшему вдруг родным музыканту. И тот (надо же!) понимающе кивнул, мол – не бери в голову, дружище. И еще…
Вдруг со всех сторон послышались короткие выстрелы. Петр Ильич по привычке сунул руку во внутренний карман пиджака, где всегда носил старый, но безотказный парабеллум, и… открыл глаза...