В том июле жара стояла невероятная даже для этих мест. Асфальт плавился под ногами и на нем оставались маленькие ямочки от женских каблуков. Небо выцвело, как яркая ткань на солнце. А люди старались без особой надобности не передвигаться по городу, таились в тени деревьев или скрывались в помещениях у кондиционера.
«...Самый жаркий день за последние 11 лет» — сообщил голос из радиоприемника в крохотной забегаловке с машинным кофе и булочками.
11 лет назад ушла мама. «Черт, уже столько лет прошло!» — И действительно в то лето стояла ужасная жара. Он был рад возможности совместить рабочую командировку «домой» и возможность попасть «к маме». Собираясь в командировку в родной город, «Заехать на кладбище» — записал он в свой ежедневник ещё в Москве.
«Неужели я здесь не был 11 лет?!» Он не успел ответить, потому что в памяти неожиданно возникло то, чего он боялся ещё больше, чем воспоминаний о смерти матери.
Открытая балконная дверь с тонкой тюлевой занавеской. За ними душная Ереванская ночь, а здесь в темноте его спальни — она. Игриво стягивая с него простыню, она ловко накручивает ее на своё сильное загорелое тело и становится похожей на какую-то знатную даму на светском приеме. Распущенные волосы падают на лицо, когда она наклоняется за сигаретами. Он любил наблюдать за тем, как она двигалась. Казалось, каждый ее жест был продуманным и четким, как в танце. Одним движением она одергивает занавеску — вскидывает вверх руку — словно взмах на прощанье — и отодвигает штору, чтобы проскользнуть на балкон и затянуться сигаретой. Этот взмах руки он увидел так отчетливо, словно та ночь, а не душный солнечный день был реальным. И с этим видением пришла плотная мучительная тоска. Всего два года назад.
Да, они здесь были с ней два года назад. Родного города за две недели пребывания они почти не видели. Потому что почти все это время провели в постели, прерываясь только на то, чтобы спуститься куда-нибудь поесть и закупиться водой и сигаретами. Сколько бы они ни занимались любовью, сексом или просто трахались, им было мало. Засыпали они только измучив друг друга нежностью, страстью и желанием, оставшись совсем без сил. Но и после этого желание оставалось таким же острым и мучительным, как в первый раз, когда он ее увидел.
Тогда на новогоднем вечере затянутая в шелковое платье, которое совершенно неприлично обтягивало ее грудь и бёдра, она выглядела невероятно соблазнительной, даже скорее, желающей быть соблазнённой, но при этом недоступной. Протянув ему руку при знакомстве она смотрела с тем насмешливым вызовом, с которым обычно смотрят на мужчин все женщины, уверенные в своей неотразимости. А она действительно была такая. Царственная, стройная, высокая. Он наблюдал за ее движениями, как охотник за жертвой. А она делала вид, что совершенно не замечает этого, но при этом каким-то только женщинам известным способом давала понять, что видит его внимание и оно ей нравится.
Впрочем уже даже одного самого первого взгляда было достаточно, чтобы понять, что эти электрическое напряжение между ними такой силы, что если их бросит ненароком друг к другу, случится непоправимое — стихийное бедствие, отключение электроэнергии по всему району, городу или даже стране. Оберегая других, они старались находится в разных частях зала, но каждый видел и чувствовал присутствие другого. Она не могла уже потеряться среди других гостей, словно в ней был установлен чип, а в его голове — система слежения. Наверное, она и привела их в тот коридор между туалетом и кухней. Там стало понятно, что спасательная операция провалена. Разгоряченные алкоголем, они ввалились в какую-то подсобку со стиральными машинами, тряпками и порошками.
Впервые вместе с желанием он ощущал почти злобное агрессивное напряжение, словно стараясь выместить на ней все напряжение за вечер, неудачную миссию по предотвращению электрического коллапса, за ее неприличные бёдра, грудь и совершенно неприступный вид, сводивший его с ума. Хотелось разорвать это платье и ее вместе с ним. И одновременно с этим почти маниакальным чувством, он испытывал к ней такую нежность, что голова кружилась только от прикосновения к ней, ее коже, волосам, к ней ко всей.
Но каким бы резким он ни был, она поддавалась каждому его движению. Он хватал ее за волосы, а она подставляла ему шею, он подтягивал вверх ее платье, а она прогибалась в пояснице, держал ее за бёдра, а она упиралась в стиральную машину. Сколько прошло времени? — вечность или несколько минут — он ещё не знал, что вокруг неё портится время, то ускоряясь, то останавливаясь. —
Уснув в четыре, он в шесть утра мог проснутся от запаха кофе, который она принесла в постель. Совершенно голая сидела на краю кровати, свесив одну ногу, и густо намазывала маслом с джемом тост, уткнувшись в новости. Заметив его взгляд, она совершенно буднично рассказывала о последних судебных заседаниях, ошибках адвоката или интересных нюансах дела. Ее голос был глубоким, формулировки четкими, словно сейчас она была не в его постели, а в кабинете судьи в строгом костюме.
Это заводило невероятно. Он убирал журнал и кофе, сгребал всю ее, словно желая раздавить. Она выдыхала с низким грудным стоном и становилась легкой, податливой. Не было адвоката в строгом костюме, в его руках была похотливая самка, которую хотелось разобрать, залезть в самые глубокие, влажные места. Глубже и ещё глубже, словно там внутри была разгадка. Но она не таилась, она поддавалась на каждое его движение, открывалась ему все больше и больше и смотрела в глаза. И казалось, что на какое-то мгновенье он близок к разгадке, ощущение невероятного счастья и тепла заставляло биться его сердце с такой силой, что ему хотелось вытолкнуть из себя воздух, закричать. А она смотрела прямо на него или даже глубже в него, в самое его естество и ее тело начинало двигаться в своём ритме. Она закрывала лицо руками.
«Зачем ты прячешь лицо? — Когда я кончаю, я гримасничаю. — Все гримасничают» И они оба закатывались счастливым смехом, в котором было так много воздуха.
Той ночью они не спали. Как и все ночи, проведённые вместе, эта так же была утомительна и бесконечна. Но дни становились тягостными и превращались в настоящий кошмар. На смену покорности приходила ирония, а на смену подчинения — независимость.
— Мне пора, — в голосе не было ни сожаления, ни недавнего безрассудства. — Она смотрела на часы. Я ещё не все дела просмотрела...
Она всегда уходила внезапно. Ожидание ее возвращения — мучительно. Она не принимала его аргументы всерьёз и смеялась глубоким грудным смехом.
— Мужчины до конца дней остаются малышами...
— Girls are always want to have fun...
— О да! Сегодня в суде у меня было 10 часов самой жесткой радости и веселья!
— Не в этом дело! А в том, что ты ничего не хочешь в своей жизни поменять из-за меня!
Дальше следовали абсолютно бессмысленные слова о глупости, пустых словах. После таких ссор их секс был особенно страстным, хоть и более расчетливым. Словно он добирал все то, что не смог высказать в ссоре. И она была покорней, чем обычно.
А днём наваливалась та же мука. Она подолгу не отвечала на сообщения, которые он ей присылал. Их эротический характер сменялся на требовательный, холодный и даже отчаянный. Пока наконец он не почувствовал, что сдаётся. Нервы были на пределе. Работа забирала остатки сил и нервных клеток.
И она стала более раздражительной. Все больше говорила о проблемах на и уходила спать одна. И он учился ее не ждать.
«Почему ты не можешь просто хотя бы на секунду начать просто жить? Ты хочешь, чтобы тебя любили, но ты сам отталкиваешь» —
Писала она ему в личку
«Я уже ничего не хочу...»
Он старался забыть, аккуратно вычеркивая из памяти все, что было с ней связано. Но она всегда вот так неожиданно возвращалась. И ведь в жизни было так же. Появлялась на пороге его маленькой квартиры и вносила совершенный хаос. Меняла ход времени и порядок дня.
***
В горле пересохло, а виски сдавило с обеих сторон. «Душно. Похоже, я перегреваюсь» — он начал глазами искать место с кондиционером. Но на маленьких улочках в этом районе города не было ничего, кроме лавки сапожника, задернутой выцветшей шторкой.
Он пересёк улицу и за углом дома увидел аккуратную вывеску, сделанную на европейский манер. «Sweet boutique» написано курсивом на белом пластике. А чуть выше маленькими печатными буквами латиницей же — cafe. Вечером, видимо, вывеска подсвечивалась.
В другое время он обязательно прошёл бы стороной. Пафосные названия раздражали его не меньше надписей на латыни. Сразу видно, что владельцы заведения стараются казаться, чем-то иным, другим миром, привезённым из-за границы. Так раньше ребята в школе хвастались жвачками — вроде как причастны к тому — лучшему, «не нашенскому». Но сейчас эта вывеска говорила об одном — там есть кондиционер.
Он не ошибся. Колокольчик у двери оповестил о его приходе и кондиционионер обдал утомленного путника антифризовой прохладой. Кафе было чистым, белым, уютным. На витрине красовались разного размера пирожные — с ягодами, кремом, орехами, безе. Над кофейным аппаратом висела грифельная доска, на которой мелом были написаны цены.
На звук колокольчика из-за шкафа показалась средних лет женщина. Ее волосы были собраны в пучок и прикрыты белым головным убором, явно не армянского происхождения.
— Добрый день! — от ее улыбки стало ещё прохладней. — Кофе? Пирожное? Как раз только привезли свежие. Эклеры, трубочки, медовик, наполеон...
Да! Он любил сладкое, любил так же как в детстве, когда мама готовила самые вкусные на свете торты, печенье, хворост....
— ... и микадо. У нас самый вкусный в городе.
Микадо. Самый вкусный в городе микадо готовила Мама. Дом с самого раннего утра наполняли ароматы ванили и шоколада от печёных коржей. Печь в жару было невозможно. Поэтому мама вставала в пять утра, чтобы приготовить коржи и успеть к завтраку пропитать торт. Она ставила его на специальную фарфоровую тарелку. И он знал, что на завтра он будет ещё вкуснее, но сейчас — свежий-свежий, ещё не пропитанный и немного суховатый он таял во рту....
— Точно лучший? Уж поверьте, я в них разбираюсь.
— Настоящего гурмана видно сразу. Я бы вам не предложила, если бы не была уверена в качестве и вкусе.
— Придётся рискнуть.
— Поверьте, не пожалеете, — сказала она и вставила ключ в кассу. — Садитесь, я вам сейчас принесу.
Он сел к окну. Кондиционер работал на полную и казалось, что и на улице не жарко, и в тени деревьев так же прохладно, как здесь.
Продавщица-официантка поставила перед ним тарелку с Микадо, а под чашку с кофе положила бумажную резную салфетку. От этого стало уютно, как когда-то дома.
— Приятного аппетита, — сказала она интригующим голосом. Во взгляде читалось нетерпение, какое испытывают женщины, когда пробуют их гастрономические творения.
Он вилкой отрезал кусок торта и положил в рот. Жрица кулинарии смотрела на его с небольшим прищуром и улыбкой, наблюдая за его реакцией.
«Это очень сексуально, черт возьми! Сколько ей лет? Вероятно чуть больше пятидесяти. Старше всего лет на пять...»
— Черт, это тот самый мамин Микадо!
Продавщица выдохнула и победно улыбнулась:
— Я говорила...
Армен не слушал ее. В голове поднялся шум, который словно перенёс его в прошлое, мир его детства. Залитый солнцем двор, запах горячей хвои и тушеного с овощами мяса. Мамина широкая, тёплая, сухая ладонь, вытирающая его слезы... и даже голос: утешающий, ласковый... В какой момент эти руки стали ее руками, мягкими, чуть влажными? Она любила обнимать его за плечи, прислонившись к его спине. И он чувствовал себя так же как дома, в уюте, безопасности, как сейчас.
Он достал телефон и открыл ее профиль в соцсетях. Последний пост был опубликован вчера вечером. Она в тонком летнем платье на фоне башен Сити. Улыбается так, словно счастлива. «Когда работа закончена и впереди отпуск!»
Он увидел, как она это писала, улыбаясь своим мыслям. Эта банальная подпись трогала ещё больше, чем ее улыбка. Он почувствовал ее всю как раньше, до этих ссор и пререканий, хлопанья дверьми и слез.
Он открыл личные сообщения. Поставил курсор в поле набора текста и смотрел, как он мигает.
— Вам все понравилось? — услышал он низкий голос хозяйки.
— Да! Отличный торт.
Его тарелка была пустой. Он допил последний глоток кофе.
— У нас всегда все свежее. Приходите ещё.
— Обязательно зайду!
Он кивнул ей на прощанье, а она улыбнулась. Этой довольной улыбкой женщины, умеющей доставить удовольствие.
Снова жара обволокла со всех сторон. Он почувствовал, что недоволен собой. Эта последняя фраза — лишь форма вежливости, но зачем обещать, то, что никогда не сделаешь. А он никогда никому ничего не обещал. И это было правильно.
Спокойный он направился в сторону офиса. Ещё тридцать минут до встречи. Он прийдет заранее, чтобы подготовиться. Никому не обещать. Удовлетворённый он пошёл по этой жаре, его одинокая фигура почти не отбрасывала тени. После полудня всегда так.