В это богоугодное место меня привел Макс. Он старше меня лет на десять, пять из них он провел в специальной тюрьме для малолетних. Вышел оттуда серьезной, состоявшейся личностью, с совершенно четкой профориентацией: из всего спектра профессий он окончательно и бесповоротно выбрал бандитизм.
Несколько часов назад он встретил меня на проспекте Мира и позвал прогуляться до ДК Нефтяников. Под мышкой держал четырехугольный предмет, завернутый в красную бархатную тряпку.
— Иконы поднял, — ответил он на мой вопросительный взгляд. И мы пошли.
Возле ДК его ждали некрасивые и плохо одетые мужики числом двое. Они ненадолго скрылись в фойе, после чего Макс вышел на улицу веселый и без свертка.
— Гуляем, — возвестил он. — Пошли, мне тут надо в одно место зайти — хорошему человеку грев передать на зону. У него тут подруга живет рядом.
Мы зашли в старый длинный дом с единственным подъездом. На дверях висела выцветшая, тоскливо-неприятная табличка «Опорный пункт милиции». Но удивиться я не успел — «опорка» базировалась на первом этаже, а мы шли на четвертый в самую, что ни на есть коммунальную квартиру.
Макс постучал условным стуком. Потом постучал еще раз. Примерно через минуту за дверью завозились, защелкали замки, затем створка приоткрылась. Через цепочку на нас, а точнее куда-то сквозь нас равнодушно смотрела тощая старуха в бесцветном халате.
— Свои, свои, — успокоил ее Макс. Старуха жутковато осклабилась беззубым ртом, закрыла дверь и сразу открыла ее снова — уже полностью. Из недр штанов Макс извлек внушительную пузатую бутылку с пробкой и заводской этикеткой и вручил старухе. Она взяла, не говоря ни слова, развернулась и ушла вглубь длинного коридора.
Макс направился следом, а я пошел за ним. Мы вошли в чудовищно грязную коммунальную кухню. Отсюда, прямо с кухни можно было попасть еще в две комнаты, что для коммуналок, вроде как, было нетипично. Одну стену почти полностью занимали черные от нагара газовые плиты, посередине стоял стол с изрезанной, свисающей лохмотьями клеенкой. Вдоль другой стены стоял разложенный диван, на котором спало неочевидное тело, с головой укрывшись ватником. На полу возле батареи у окна сидела девушка с младенцем, запеленутым в бесчисленное количество разноцветных тряпок — единственное цветное пятно в серо-черно-коричневой хмари. Похоже, она пыталась его баюкать. Поднапрягшись, я даже разобрал слова.
Там котик усатый по садику бродит
И козлик рогатый за котиком ходит
И лапочкой котик помадит свой ротик
А козлик седою трясет бородой...
Она гоняла это четверостишие по кругу, дитенок качался у нее на руках молча и даже не шевелился. Похоже, он заснул, а она этого не заметила — глаза у нее были закрыты.
Я предположил, что это и есть подруга хорошего человека, но, разумеется, ошибся. Макс не обратил на нее ни малейшего внимания, подошел к одной из дверей и громко постучал.
— Марина, открывай! Это Максим.
Дверь открылась и из комнаты выскользнула девушка, быстро прикрыв за собой дверь. Лет двадцати пяти, высокая, черноволосая, красивая, но страшно усталая. С огромными темными кругами под глазами, очень худая — почти прозрачная. Какое-то время она смотрела Макса, как будто не узнавая, потом взяла за руку и молча завела к себе. Дверь закрылась, и с тех пор я сижу и разглядываю коммунальную кухню.
Плита такая же грязная, как и все здесь: закопченая дочерна, по периметру засохшие коричневые брызги. А еще здесь отвратительно пахнет. Запах резкий, но смутно знакомый. Воняет уксусом и еще чем-то сладковатым, но совершенно точно несъедобным. Впрочем, все объясняется логически: плита загажена до полной невозможности, на решетках висят спекшиеся черные наросты, конфорки заляпаны коричневой дрянью, при этом газ горит на всех, кроме одной. Но именно на ней, единственной стоит кастрюля с крайне неаппетитным содержимым.
В коридоре слышатся шаги, затем в кухню заходит мужик. Классический такой дядя Вася в майке и трениках. В одной руке дядя Вася держит полиэтиленовый пакет, в другой — ту самую пузатую бутыль, которую Макс выдал старухе. Не обращая на меня внимания, он ставит ее на стол (я смог прочитать надпись — «Ангидрид уксусный») и достает из пакета предметы для священнодействия: ложку с теплоизолированной ручкой, пиалку, многоразовый шприц и фитюлю — пакетик с темно-коричневой грязью.
Ханку по ложке он размазывает сноровисто, ангидрид добавляет виртуозно, не выбирая и не прицеливаясь. В каждом движении чувствуется мастерство, отточенное опытом. Меньше, чем через минуту он уже на боевом посту у одной из горящих конфорок.
Очевидно, весть о том, что пришел человек с «ключом» облетела этаж довольно быстро. Еще три тела с тем же ритуальным набором возникают на кухне в течение пяти минут — сначала худая дерганая женщина лет сорока на вид, затем еще одна разновидность дяди Васи — лысый, в семейных трусах и желтой футболке с невнятной эмблемой, и, похоже, его сын — подросток лет эдак пятнадцати. Каждый пришел со своим собственным набором, даже отец с сыном.
Часов в комнате нет, но времени прошло уже достаточно, чтобы передать любой грев любой подруге Даже если передавать копейками по одной. Но Макс всё не появляется. А запах уксуса уже просто невыносим — он жжёт глаза. При этом насельники кухни стоят почти не шевелясь, как статуи, которым иногда нужно добавить в ложку воды. Хотя они не так уж и неподвижны: дяди васи щурятся и морщатся, подросток зажмуривается и отворачивается. И только тощая тетка стоит как утес, и по ее лицу текут слезы.
А на кухне, тем временем, появляется старуха с большим матерчатым мешком. У нее дело идет не так споро, как у остальных — руки безобразно трясутся, ханка не счищается с целлофана, а когда все удалось, она чуть не уронила бутыль с ангидридом. Старуха занимает последнюю горящую конфорку (у нее не ложка, а кружка с очень длинной ручкой), а я понимаю, что оставаться тут больше не могу. И именно в этот момент из комнаты выходит довольный Макс. Дверь за его спиной закрылась быстро и беззвучно. Он морщится.
— Чадно тут. Не скучал?
— Пошли уже отсюда, а? — я четко понимаю, что именно Макс делал за закрытыми дверями, но углубляться в тему, чтобы его упрекнуть, не готов: не по-пацански, да и небезопасно.
— Ща, погоди.
Макс еще только начал движение, а я уже понимаю, что сейчас произойдет. Так и есть: кастрюля с тухлятиной переезжает на стол, а Макс зажигает освободившуюся конфорку и встает к станку. Народ, который набился в кухню пока он предавался разврату, закончил варку и начал процесс вмазывания. Бормотание девчонки с младенцем заглушают новые звуки: кто-то шипит, уколовшись мимо убегающей вены, кто-то извергает тихие проклятия.
Уколовшись, обитатели коммуналки молча собирают свои инструменты и уходят — не видно в них ни радости, ни даже обычной химической эйфории.
Макс завершается, а старуха еще возится. Он достает пачку таблеток и крошит их в металлическую стопку.
— Макс, а зачем димедрол, — мне впервые за последние полчаса становится интересно.
— Он для тяги нужен, — не торопясь, ответствует Макс.
— А что такое тяга?
— Ну... как бы тебе объяснить... Короче, не попробуешь — не поймешь. — Он неожиданно становится очень строг. — Только ты не пробуй. Не вздумай даже. Узнаю — убью.
Он наматывает на иголку ватного петуха и выбирает дозу. Она значительно больше обычной. Примерно вдвое. Рассовав принадлежности по карманам, Макс снова поворачивается ко мне.
— Две минуты, Костян. Вот сейчас вообще две минуты, — скороговоркой произносит он и снова скрывается в комнате.
— Сынок, не поставишь? — подает голос старуха. Я поворачиваюсь и вижу протянутый шприц. Лицо ее перекошено, беззубый рот приоткрыт и пахнет оттуда смрадно.
— Не, бабуль, я внутривенные не умею, — вру я. — Вот, ребят попроси.
В кухню как раз заходит очередная группа жаждущих — на этот раз молодых и сплошь мужского пола.
— Тоже мне, бабуль, — бормочет старуха, отворачиваясь. — Мне сорок семь, между прочим..
Ее бормотание прерывается грохотом. Наркоманы вскидываются и замирают, как дикие звери. Но сделать ничего не успевают — комната наполняется людьми в форме. Всех, кто был в кухне на ногах, загоняют в угол у окна.
— Готовим документы для проверки. — Это капитан милиции, очевидно, старший в группе. Усталый усатый дядька. Такой же дядя Вася, только в форме. Двое его подчиненных встают караулить нас, еще трое срывают ватник с лежащего, рывком поднимают на ноги и начинают бить. Субтильный мужичок, похоже, не очень понимает на каком свете он находится, но сразу видно, что к таким передрягам он привык: еще не открыв глаза он очень правильно группируется, чтобы удары приходились не по самым чувствительным местам. Впрочем, бьют его недолго — буквально через минуту он, уже в наручниках, покидает помещение. Капитан поворачивается к нам.
— Приготовили документы?
Все молчат, и я понимаю, что говорить придется мне.
— Нет у нас документов.
— Ну и хрен с вами, — неожиданно резюмирует капитан и вдруг начинает принюхиваться. — Что за вонь тут?
— Дык варочная же, товарищ капитан, — поясняет подчиненный — молоденький прыщавый ментик. — Наркотиками тащит.
— Х..тиками, — рифмует капитан. — Ты меня, сопляк, еще учить будешь как ханка пахнет.
Он внимательно оглядывает комнату, и его взгляд останавливается на девушке, которая все еще сидит и бормочет свою бесконечную колыбельную.
— Подними бабу, — командует он, и другой мент, чуть постарше, подходит к ней и пытается ее поднять. Сначала она не реагирует, потом пытается встать, но ей неудобно. Она передает сверток и поднимается спиной вверх, руками цепляясь за батарею. Мент берет ребенка, но вдруг отшатывается и роняет его на пол. А я убедился, что «побелел как полотно» — это не фигура речи.
— Семеныч... Он уже разлагается..
— Я ж говорил — воняет, — капитан Семеныч фантастически невозмутим.
В этот момент девушка, которой все таки удалось подняться на ноги, бросается на мента. Он все еще бледный, его покачивает и он не готов принять атаку. В руке барышни откуда-то появился солидный кухонный нож.
Среагировать не успел никто — кроме Макса, который все-таки вышел из комнаты. Он делает молниеносный, невероятно длинный прыжок, ловит девушку за запястье, после чего скручивается вместе с ней и с грохотом падает на пол.
Когда девушку подняли на ноги, она снова стала тиха и бестрепетна. Два мента держат ее за руки, но даже мне очевидно, что это уже лишнее. Семеныч вообще повернулся к ней спиной и что-то неразборчиво бубнит в рацию. Макс, блестя глазами, отряхивает штаны и делает мне знаки, что пора бы уже и свалить, не дожидаясь благодарностей от стражей правопорядка. Остальные уже убрались по-тихому, прихватив с собой бутыль с ангидридом.
А я смотрю на девушку, которую держат менты. Она покачивается, глаза ее закрыты, а губы шевелятся.
Там котик усатый по садику бродит
И козлик рогатый за котиком ходит
И лапочкой котик помадит свой ротик
А козлик седою трясет бородой...