О прошлом пишут много. Но от прошлого чаще всего в романах одна видимость. Не более того. То, что нынче называется историческими романами, походит не то на басни Крылова (сплошные аллегории), не то на литературный вариант сериальной продукции канала «Россия».
По большому счету исторический роман устарел. Отношение к нему как к декорации, популярность исторических инсценировок особенно во второразрядной литературе (детектив, дамские романы) лишнее тому свидетельство. Историческое становится приправой, гарниром к основному блюду.
В связи с этим вопрос: зачем сегодня читать о деяниях старины глубокой? Основные сведения по любому эпизоду истории есть в Сети. Бери, не хочу: займет меньше времени, а информации можно набрать гораздо больше, чем в водянистом романе на четыреста страниц. В глаза бросаются все недостатки классического исторического романа – реферативность, вторичность по отношению к научным первоисточникам (не лучше ли приступить к ним непосредственно?), скованность сюжета и общая авторская несвобода – шаг в сторону и это уже альтернативная история, то есть фантастика.
По большому счету исторический роман стал не более чем раскраской, новеллизация нон-фикшна, пищей для незрелых умов, для тех, кому подавай историю в картинках. Но и тут ознакомление необязательно. С картинкой лучше справляется кино и телевидение. Документальные, аналитические программы, ток-шоу. А уж сколько понаписано на интернетных форумах, так за всю жизнь не перечесть. И с каким жаром, с какой блистательной драматургией шли и идут там дискуссии.
А исторический роман что это? Так, затянувшийся донельзя монолог.
Тем не менее некоторые поводы для исторической романистики еще имеются. Их немного: упомянутые уже пестрые картинки, необычный антураж, «белые пятна истории», «забытые герои», неординарные исторические концепции.
Обращение от всемирно-исторических личностей к индивидам, обычным, воспроизводящим, с повышением их статуса в глазах читателя до значительных – вещь ныне широко распространенная (см., например, «Зимнюю дорогу» Юзефовича), равно как и попытки обратить внимание на неизвестное и малоизученное в прошлом (романы Алексея Иванова как попытка такого рода, на Западе же и того больше – бесконечный поток книг о различных периодах колониальной истории незнаменитых стран). Однако все эти попытки имеют смысл, лишь постольку, поскольку за ними стоит либо определенная историософия, либо некое нравственное назидание.
Миланович Д. Пир князя Владимира/ Пер. с сербск. Л. Савельевой. - М.: РИПОЛ классик, Пальмира, 2018. - 255 с.
При всей традиционности «Пира князя Владимира» (это проявляется, прежде всего, в принципиальной классической формуле исторических корней современности, а не привычной уже по современным романам практике опрокидывания современности в историю), роман Миланович отличается, к примеру, от романа украинского писателя Семена Скляренко «Владимир», написанного в середине XX века, тем, что определяющим в нем является не столько желание рассказать общеизвестные факты о князе Владимире и крещении Руси, сколько убедить читателей в некоторых принципиальных положениях мировоззренческого характера.
Да, в событийном плане речь идет о крещении. Всю книгу читателя подготавливают к этому центральному событию, умело дискредитируя языческое варварство. Не впадая в излишний натурализм, не демонстрируя излишней предубежденности, автор показывает: не по-людски так жить, ох, не по-людски, в безумии, безудерже и беспамятстве.
В содержательном же отношении речь идет о воскресении и бессмертии. Роман начинается с похорон, а заканчивается картиной расцвета и возрождения. Эта прогрессистская логика от алогичных похоронных ладей, плывущих в пустоту, к идее вечной жизни, задает тон всему роману. Проблемы смерти и бессмертии, мучившие будущего великого князя с детства, и подталкивают Владимира к судьбоносному решению.
Фактически это книга о торжестве христианства не над язычеством, нет (невелика победа), над идеей смерти, забвения, идеей отсутствия преемственности.
По первой части, классическому историческому роману, это еще не так заметно. Следование событиям исторической хроники (княжение в Новгороде, эпизод с Рогнедой, выбор религии и т.д.), неизбежные (для атмосферности) заигрывания со снами, видениями и чудесами разного рода, мешают разглядеть главное.
Гораздо очевиднее мотив воскресения становится в части второй, выполненной в традиции близкой к магическому реализму, где действие совершенно неожиданно для читателя переносится в наши дни, и последний вдруг понимает, что христианство, даже ослабшее и потерявшееся в современную эпоху, вбирает в себя здоровые соки, бродившие в язычестве.
Как Владимир неясно, на ощупь пробирался к храму, так и современный человек не вдруг осознает важность веры для его существования.
В логическом плане части образуют собой некое единство. В целом понятен замысел -противопоставить две исторических эпохи не столько чисто формально, по годам, но и стилистически. Показать, как интерес к великим людям и событиям сменяется не менее значимой личной, семейной историей. Проза XX века, обычная тональность исторического романного повествования, вдруг прерывается, отбрасывается, и на смену ей приходит современная манера.
Ход оригинальный. Даже слишком. Потому что художественной, эстетической цельности в итоге Миланович добиться не удается.
Не слишком помогает этому попытка сшить настоящее и прошлое воедино с помощью древних артефактов, путешествующих из прошлое в будущее (могильный камень, серьга Святослава, перстень Владимира, монета) – слишком прямолинейно и мелодраматично. Контраст между частями довольно резкий. Избавиться от чувства, что они примыкают друг к другу чисто пространственно, механически невозможно. История Марики, ее дочери и внучки, ее села воспринимается как совершенно другое произведение. Перескок с глобально-исторического на личное - тоже слишком крутой спуск с заоблачных высот с точки зрения читательского восприятия.
Логически опять-таки понятно, что древнерусский сюжет повторяется в современной Сербии. Почему бы и нет? Каждое событие христианской истории творится в вечности, а значит здесь и сейчас тоже.
Но вот как это решено в книге, вызывает недоумение.
Привычная официозная картинка храмового возрождения, этого нынешнего локомотива истории во второй части не подкреплена никакой аргументацией, притом, что с первой частью на это счет все в порядке – время подтвердило историческую правоту князя Владимира. Убедительный и тонкий автор первой части вдруг становится слишком пристрастным и заинтересованным во второй. По-человечески это понятно. С точки литературы, вряд ли, неприемлемо.
Тем не менее, предпринятый Миланович эксперимент любопытен. В целом же, несмотря на неоднозначные авторские решения и залихватские эксперименты с формой, «Пир князя Владимира» нельзя назвать неудачной книгой. Она ценна отстаиваемой идеей живой истории, редким по нынешним временам чувством исторического оптимизма. Выгодно отличается от наших местных литературных поделок на исторические темы, которые грешат этнографизмом, невероятно паточны и патетичны, сусальны, и так и норовят выглядеть в плане стиля и языка старше памятников древнерусской литературы.
Сдержанная, элегантная первая часть книги красноречиво свидетельствует возможности традиционного исторического романа еще не исчерпаны, в руках умелого автора, он по-прежнему увлекает и завораживает.
Сергей Морозов