‑ Привет, Наташка!
‑ Мариш, привет!
Как давно мы не виделись! Бывшая однокурсница бежит навстречу, нагруженная сумками, как вьючная лошадь...
Симпатичная миниатюрная Маринка, кружившая когда-то головы мальчишкам с нашего курса, похудела и поблекла, и постарела, и одета небрежно, без старания. Наверно, за время с нашей последней встречи я тоже изменилась не в лучшую сторону, но себя «со стороны», к счастью, не видно.
Она еще и расстроена, только что не плачет.
‑ Что с тобой? Дети в порядке?
‑ Да, более-менее! В пределах допуска! Представь, в кафешке сейчас с одним поцапалась! Пора бы уже и привыкнуть, но … обидно же!
Чувствуется, что ей надо выговориться. Подходим к скамейке и садимся. Она пристраивает свои сумки и начинает рассказывать:
‑ В общем, захожу я это сегодня в кафе. Хорошее такое кафе, уютное. Симпатичная девочка за стойкой улыбается, просит проходить. Сумки мне, правда, мешают. Видишь, одна здоровая, а две – поменьше, но тяжелые.
Сумки у нее, в самом деле, тяжелые и неудобные.
‑ Но все-таки одной рукой поднос беру, ставлю на него салатик с соленой семгой, чай с лимоном, блины с французским таким названием… Забыла… А, с жульеном! Все собираюсь уточнить, что это такое, жульен этот самый, да все некогда. Что-то с грибами и курицей, кажется. Есть можно, если голодный. А я – голодная, с утра, кроме чая, ничего во рту не было. Первое я не ем принципиально. Да и руки после сумок дрожат, расплещу же все, пока до рта донесу!
А поднос-то тяжелый! Думаю: «Боже, помоги до свободного стола его дотащить! Уроню же!»
Но нет, не уронила. Поставила на стол, и сама села наконец-то!
Куртку на стойку напротив повесила, ‑ посматривать за ней надо. Народ, правда, кругом все интеллигентный, но кто их знает! Студенты, клерки, медработники – тут больница неподалеку, так они на обед сюда бегают. Улицу хорошо видно, окна широкие. Машины несутся, люди куда-то бегут. Сижу, отдыхиваюсь… Как ты думаешь, отдыхиваюсь – это неологизм или какое-то безграмотное безобразие?
‑ Наверно, безобразие все-таки, но…
‑ Ну, отдышалась наконец-то, можно есть. Напротив девочка сидит, миленькая такая. Я, кстати, подойдя, разрешения сесть у нее спросила, ‑ она ничего против не имела. Сидит, ждет парня своего, наверно, улыбается. А тут и он, с подносом. Высокий, худой, а глаза-то сердитые!
‑ Чего ты ее сюда пустила, ‑ говорит. ‑ Чего я на нее смотреть должен?
" Это он что, про меня, что ли?" –думаю. ‑ "Да, про меня, оказывается. Надо же! Сердится и выговаривает ей, выговаривает…"
‑ Да не сердитесь, молодой человек, ‑ говорю. - Места за столом всем хватит! (Если скажу, что разрешения спросила у девочки, прежде чем сесть, так он ее совсем загрызет).
Беру вилку, начинаю есть. Салат неплохой, похоже, свежий, и рыба вкусная. На парня стараюсь не глядеть. А он все никак успокоиться не может.
‑ Шла бы ты, Чуча, – говорит, – в-о-он за тот стол, там тоже место есть.
Я сначала не поняла, что это он меня какой-то Чучей назвал. А когда дошло до меня, так мне обидно стало! Ты помнишь, как на меня парни заглядывались? А этот – Чуча! Имечко-то какое!
Маринка чуть не плачет. Рот у нее обиженно кривится.
‑ Да послала бы ты его подальше, ‑ говорю, ‑ наркомана обкуренного!
Но интеллигентная Маринка и раньше не умела никого «посылать», и до сегодня этому так и не научилась.
‑ Я старая и страшная, да? – спрашивает она жалобно.
‑ Ты милая, симпатичная и добрая, поэтому на тебе все ездят. Только ты устала, и тебе надо отдохнуть! – говорю я.
‑ Нет, так транзит глория мунди! – говорит Маринка. Я – Чуча!
На глазах у нее слезы.
Если бы я встретила этого парня, я бы его убила! А вы?