В советское время народ любил фильмы «про давешние времена». Когда по ТВ шли т.н. «многосерийные фильмы» про дореволюционную эпоху, народ залипал возле своих экранов. Как пример – в фильме «Афоня» в сцене, когда на собрании разбирают очередной проступок героя, один из участников предлагает: «Давайте влепим ему выговор, да домой, а то сегодня пятая серия». И все согласно кивают, мол, пятая серия – это куда важнее морального облика слесаря-алкоголика. И в самом деле важнее. Афоня никуда не денется и как пил, так и будет пить, а фильм если и покажут ещё раз, так не ранее следующего года. Так что конечно. Что за фильм – роли не играет. Главное, что многосерийный. И скорее всего – исторический.
Но вот какая любопытная была штука в советских исторических фильмах, предназначенных для просмотра по ТВ (двух– или многосерийных).
Если фильм был про историю России и затрагивал дореволюционный период, то наряду с самим сюжетом (как правило семейной драмы), обязательно добавлялся посыл о том, как плохо и тяжко жилось т.н. «простому народу» до революции. А вот разным кулакам, купцам и прочим буржуям – очень хорошо. Собственно, и сама семейная драма чаще всего была обусловлена именно этим обстоятельством. Фильмов таких в советское время было снято немало: «Угрюм-река», «Тени исчезают в полдень», «Даурия», «Вечный зов», «Строговы», «В начале славных дел» и т.п. Всё это «про историю». Русскую историю, конечно. И все эти фильмы – драмы. И в каждом был подтекст: как плохо жилось в России до революции и как хорошо стало жить после революции (или, в случае с фильмом про Петра Первого, после прихода решительного реформатора).
Снимали, впрочем, не только про Россию. Не так уж мало было фильмов про Европу. И вот, что тоже любопытно. В них подтекста невыносимо тяжёлой жизни и социальной драмы не было. Фильмы эти были совершенно лёгкие и безмятежные. «Соломенная шляпка», «Небесные ласточки», «Мэри Поппинс, до свидания», «Трест, который лопнул». Ну а если и не безмятежные, то просто интересные, вроде «Стакана воды», без всяких там разоблачений капитализма и монархизма. Если посмотреть советские фильмы про Европу XIX века и ранее, то это была вроде как безмятежная и очень приятная для проживания территория. Нет, ну в самом деле, как приятно смотреть какую-нибудь «Соломенную шляпку» и грустить вместе с Зиновием Гердтом по поводу того, что «Наш городок не хуже самого Парижа» (фильм «Соломенная шляпка», 1974 г.).
С другой стороны, если снимались фильмы про США или Европу современную, то, напротив, там был сущий ад. Классическими в этом смысле были многосерийные фильмы «Рафферти» (1980) и «Мираж» (1983).
Получалась такая любопытная инверсия. По версии советских развлекательных телефильмов Европа и США дореволюционные (или начала XX века) были довольно неплохими для проживания. Тогда как Россия до 1918-го года была угрюмой, мрачной, жестокой и неприятной для проживания. Тогда как в 60-70-е всё наоборот, Россия (СССР) – чудесная страна без проблем (образцовым в этом смысле является многосерийный телефильм «Юркины рассветы»). Тогда как Европа и США просто задыхаются от нерешённых социальных проблем, преступности, безработицы и т.д. и т.п.
То, что США из фильмов «Рафферти» или «Мираж» или Англия в «Опасном повороте» – это сугубо мрачные страны, в которых семьи рушатся из-за власти чистогана, это понятно – советский агитпроп должен был лить помои на капиталистических конкурентов. И также понятно, почему ушаты помоев коммунисты выливали на дореволюционную историю России. Но совершенно непонятно советское телевизионное умиление по Франции XIX века («Небесные ласточки», «Соломенная шляпка»), и вообще по Западу примерно до начала 30-х годов. Например, герой Миронова в фильме «Соломенная шляпка» – это не просто буржуа, а рантье, заклеймённый всеми агитационными материалами (рантье были одним из самых обруганных типов в коммунистическом агитпропе). А в фильме этот рантье является главным и очень обаятельным героем, на стороне которого симпатии телезрителей.
И это при том, что именно в XIX веке Европу сотрясали революции, да и в США, если кто забыл, рабочее движение второй половины XIX привело к появлению праздника 1 мая. Ощущение такое, что советскому народу ненавязчиво в качестве эталона правильного устройства общества подавалась такая лубочная картинка: лёгкая буржуазная зажиточность «без всех этих современных патефонов», которая при этом не имеет ничего общего с русской культурой. Коммунистический агитпроп подозревал, что сердце советского человека подсознательно рвётся прочь из унылого СССР с его надоевшим БАМом и линялыми транспарантами «Слава КПСС». Но куда его виртуально направить? И сердце советского человека должно было находиться там – в некой выдуманной Франции первой половины XIX века, или, на худой конец, в небольшом английском городке середины 30-х годов («Мэри Поппинс»). Но уж никак не в дореволюционной России или, тем более, в западных странах 70-80-х годов.
Получилось следующее. То, что СССР энтузиазма не вызывал в 70-х годах даже у самих коммунистов – это факт. А уж про обычных людей и говорить нечего. Но и дореволюционная Россия основную массу не привлекала, поскольку коммунистический агитпроп создал довольно-таки отталкивающий и мрачный лубок из русской истории. Зато сердце среднего советского городского человека, подготовленное «любить Париж» полюбило и виртуальный Запад, ибо мрачные фильмы типа «Рафферти» никак не могли затмить обаятельных историй с Бельмондо и советские телефильмы про Европу XIX века.
У какого-то писателя 70-х годов есть рассказ по типу «Увидеть Париж и умереть». В нём некий член группы советских культурных сотрудников в Париже совершает побег. У него нет никаких планов на будущее и почти нет денег – всего на пару дней жизни. Он снимает комнатку, покупает вино и сыр. Знакомится с молодой симпатичной девушкой, оказавшейся потомком каких-то белоэмигрантов. Они вместе проводят вечер (весьма целомудренно), много говорят обо всём, пьют вино и закусывают сыром. И он счастлив. Счастлив тем, что глотнул полной грудью глоток свободного Парижа. После ухода девушки он в абсолютно счастливом состоянии совершает самоубийство. Потому что денег нет и не может быть, как он считает, никаких перспектив. И потому, что он достиг кульминации своих устремлений. То есть высшей точки счастья. А девушка… Девушка приходит в богатый дом своей бабки – бывшей русской графини – и с горящими глазами рассказывает какого замечательного русского она встретила и что он тот, кого она давно искала и они обязательно поженятся. Старинная русская графиня благословляет их брак.
И эта история, похоже, является некой квинтэссенцией того мироощущения, которое было сформировано у многих советских людей советскими телефильмами на исторические темы в 70-е – 80-е года XX века. А там уже и до краха СССР оставалось чуть-чуть.
