«… «Шииить! Куда, демон, понёсся! Ну-ка, вертайся!» — мой вопль, поплутав по длинным витиеватым коридорам, выпал — наконец — в окно. И поплыл над городом…
Из-под двуспальной кровати вылез — в пыли и испуге — кот. Потоптал крупными, в горсть, лапами ковёр. Понурил лобастую голову и двинул ко мне — мириться.
Пятью минутами ранее, проказник и поганец, уронил на кухне блюдо со свежеиспечёнными пирогами. И, прихватив один — с капустой — в огромную, не по характеру, пасть. Помчался ховать добытое. Грохоту было изрядно. И я ворвалась в едальню стремительно и с шашкой наголо. Однако, углядела лишь длинный рыже-угольный хвост. Взметнувший, неделю не убираемую, труху времени.
Поняв мгновенно, что ушёл не пустым. Погарцевала за безобразным животным, в надежде выцапать, хотя бы капусту. Ибо, ему, кроме дорогущего сыпучего корма. И нельзя ничего. Но, попробуй, три года жри сублимированное. И не на такой разбой отчаешься!
Первая матерная тирада результата не принесла. И даже не обозначила место схрона. И я пошла в дозор. Ступая, как можно тише — напрасная трата сил, он слышит муху, в соседнем переулке — обошла скоренько все нычки. Оглядела шкафы и зауголья. Обнаружила, вчерашнего дня сворованный, кусок «бородинского». Пожёван и оставлен. Видимо, на чёрный день. Когда с очередным набегом засада выйдет. Подобрала, в карман сунула.
Учитывая, что «время — несварение желудка», принялась активничать. Задирать подолы покрывалам, на диванах и кроватях. Взывать ласково: «Ересь, моя. Выдь! Выдь, пока не поздно! Ты месяц назад схарчевал угол коврика для йоги. Тебе напомнить, что потом было? Капуста — не многим лучше. Не рискуй!» Однако, про «блюёшь» помнится намного хуже, чем про «а, что это такое — не корм?» Гад молчал и я ускорилась.
Ясное осознание, что он сейчас где-то тербанит жаренную белокачанную, с яичком и карамелизированным лучком, способствовало рождению нетривиальных идей. И я пошла в кладовку — «чёт, не по делу, дверь в чертоги приоткрыта». И — о, чудо! — из тьмы застеллаженного пространства на меня глянули два глаза. Поморгали, с досады. Прикрылись, перед рывком. И ветерок, поднятый восьмикилограммовой тушкой, охолодил мои жаркие щиколотки.
И вот тут-то, я и заорала. Когда эхо растворилось в залесёных окраинах микрорайона, я уже была возле ложа. И, внаклонку шаркая по спальне, подбирала остатки нынешнего куша. Обнаружилось — прямо сказать — немного. Уповая, что большая часть, всё-таки где-то, приткнута. А, не съедена. И — Бог даст! — я найду скраденное, раньше разбойника. Я пыл умерила и обозначилась, как «та, что ругать больше не будет».
Он считал мои мирные намерения во мгновение — так какой стаж, набегал! И выбрался из-под лежака. Весь в испуге. И пыли.
Я отряхнула капустные висяки с морды. Почесала жёлтое, яки у аллигатора, пузцо. И выдохнула: «Ну, ты сегодня дал! Калигулой! Я такого сатрапства давненько не видела. Растёшь, деду твоего!»
И выходя из комнаты, насмешливо бросила: «А, чё с мясом не взял? Там, с краю, как раз были пирожки «для хищников»… Да, и ладно... С другого-то краю, лежали — с повидлом... Вот была бы потеха!»