Phantasma dolor. #history1#ouverture
"Телефон деликатно звякнул. Он тут же проснулся и потянул руку к прикроватной тумбочке. Долго шарил, спросонья. Наконец наткнулся на скользкое, холодное. Цапнул пальцами и кинул на одеяло, рядом с собой. Разлепил глаза и полез изучать – кто разбудил. На минуту, пока шлёпал вялой ладонью по деревянной столешнице, подумалось – от неё. И в груди холонуло, сжало болезненно. И тут же отпустило. "Не позвонит, не напишет - аллес".
Пришла «напоминалка» из фитнесс-клуба. Пора платить. Глянул на стенные часы, полежал «ни о чём» пяток минут. И легко соскочил с постели. Холёное, тренированное, упругое тело – это единственное, что ещё подчинялось ему. Беспрекословно. Пока варил кофе, мазал маслом бутеры, водружал сыры и колбасы. В голове вертелось – "а если бы это была она? Да, бред. Но, если бы…"
В гардеробной снял с вешалов, не глядя, ближайшее, швырнул на диван, сомкнул раздражённо дверцы. Набитая люксовыми шмотками, она давно перестала радовать его. Даже хуже. Тихо выбешивала. Напоминая ежедневно об источнике. «Доходов». В прихожей осмотрел вид – непридирчиво, без интереса – и спустился на парковку. Три минуты на обдумывание – какую сегодня взять. И «сигналкой» - джип.
Устроившись на бежевых кожаных сиденьях, завёлся, включил музычку и отправился в город. Пока торчал в «пробках», впихивал большой белый внедорожник в «места платной стоянки» у ТЦ. Грузил продукты в тележку, платил на кассе. Утренний испуг, вперемежку с надеждой. Плавил уставший мозг. Никак не хотела уходить мысль – "но, ведь могла бы. Могла оказаться и она…"
Нет. Все аргументы – здравые, так любимые прежде им – давно закончились и обесценились. Он долго прилаживал их в странную, полную абсурда свою жизнь. Ничего не сработало. Но, желание. Чтобы всё вернулось. Ладно. Хотя бы, что-то. Было настолько сильным, до боли. Что он всё равно верил. Теперь называя это – чудом.
Как смеялся он прежде. Над её верой…
То, что ещё в молодости захотела и выбрала она. Не для себя лишь. Для него, для них, для семьи. Было не просто неочевидным и «редкоземельным». Но, из разряда – «а с какого?» И её объяснения ни разу не насыщали его логику. Все они были хлипкими. Основанными на чувствах и неприятных разуму догадках. А оттого, достойных «корзины».
Однако, она так не считала. И осталась верна цели. С одной поправкой. То, к чему она шла – невыносимо долго, мучительно и практически в одиночку. Получилось, состоялось. Даже, лучше ожидаемого. Но. Без него.
Да. Его нынешнее благосостояние. Шикарная квартира в центре, два авто, дорогущая одежда, обувка, «цацки». Путешествия, развлекаловка. Хочешь SPA, хочешь «качалка», хочешь футболы-концерты-вечеринки – любой каприз. За её. Деньги… Накормили, приодели и побаловали. Его тело. Безнадёжно убив всякое самоуважение.
С решением пожизненных финансовых проблем, у него образовалось время. И он начал думать. Правда, стимул – подумать. Образовался несколько раньше. А уж причина – и вовсе. Полтора десятка лет назад. Тогда, он никаких причин своих будущих бед. Не видел. Напротив, жил «на полную» и «ни в чём себе не отказывал».
Мог ли он, человек отягощённый, в меру образованный, устройства приличного и трогательного. Полагать, в какое чудовище превратится. Слишком? Это раньше, он бы возмутился. Назови его кто-нибудь так. Он и возмущался. Когда она в слезах, в безнадёжном отчаянии пыталась достучаться до него. И называла всяким. Не со зла – от страха, от обиды, от бессилия. А он быдловато выпячивал пузо, огрызался. Хамил – как нельзя. Как же, он – «кормилец-поилец… содержит на свои кровные бестолковых и бесполезных… а, они ещё и кобенятся, не дают папке расслабляться, как хочется…»
Многое он бы сейчас отдал. Чтобы этого позора не было. Да, поздно. Был. И с какого-то момента, настолько посвежел в памяти и уподробнился стыдными, мерзкими деталями. Которых и не помнил, и не замечал – пока делал. И которые, оказывается, никуда не исчезли. Чего каждый подлец втайне хочет. На что надеется. Но, и не только не исчезли. Но, всплыли с причинами и следствиями.
Теперь, в его мозгах цепочка «захотел-сделал-получил удовольствие». Весомо дополнилась звеньями «…-разобрался-осознал-расплатился…» И он точно знал. После «расплатился» идёт ещё что-то. Страшное, несносное, лютое…
Когда она ушла. Он вздохнул с облегчением. Последние лет десять были мучительны для обоих. Они делали вид, хранили молчания и соблюдали приличия. Но, оставшись наедине, расходились по комнатам и погружались каждый в своё. Да, даже и эти десять. Были не ровными. Сначала она ещё спорила, кричала, пыталась объяснить. И, главное. Хотела узнать и понять – за что? Но, год от года, спрашивала и колко реагировала. Всё реже. А, потом, и вовсе перестала. Иногда, он слышал сдавленные горькие рыдания. Из её комнаты. Но, делал вид, что не слышит.
Что-что, а «делать вид» он научился славно. Когда его загул только набирал силу. И коллеги начали догадываться. Что не «всё ладно в Датском Королевстве». Делал вид, что он – прекрасный семьянин. Коллеги не верили – своим глазам, обычно, доверяешь больше. Чем чьим-то россказням. Но, не спорили. Когда что-то скрывать уже было абсолютно бессмысленно. Он принялся делать вид – крутого мачо, альфа-самца. Получалось ещё хуже. Но, коллеги. Снова, не спорили.
Появляясь в семье, он делал вид. Заботливого папаши и работящего мужа. На большее уже и не тянул. Но, семья. Тоже не верила. Он, почему-то, долго, на «голубом глазу». Полагал что маленькая дочь ничего не замечает. А заметив, не поймёт. Однако. Замечала малышка много больше положенного. А, поняла. Всё.
Что ни она, ни мать её. Ему больше не нужны.
Если бы его тогда. Спросили – так ли это? Он бы даже не догнал, о чём идёт речь. Он давал семейству деньги – только теперь он с ужасом осознал, что жить на такие деньги невозможно. И вопрос – как она умудрялась и кормить себя и дочь, и одеть, и на развлечения какие-то крохи сэкономить. Терзал его регулярно.
К этой теме. Спонтанно и рвотно пару лет назад ему припомнился случай. Дело было зимой. Ближе к вечеру. Он, как обычно, кобелировал в любимом маркетинге. Где обитала пассия. А жена с дочурой зашли к нему на работу. То ли денег взять, то ли проведать. Были радостными и задорными. Шутили, подкалывали. Перекинулись словцами со знакомыми. Знакомые – вот ведь гадость! – были уже в курсе, происходящего. Минут через пятнадцать семья утопала, оставив за собой шлейф безмятежности и маленького, уютного счастья. А ещё через полчаса, любимая ядовито прошлась, при скоплении «жаб» из того же отдела. О внешнем виде «его девочек». Что, мол, бедно одеты, не модно, безвкусно. И ему. Стало стыдно…
Этот стыд. Теперь жёг его постоянно… Ему бы тогда оборвать мерзавку, встать грудью за своих. А, он затушевался, сник и забрезговал. Мерзота!
К тому ж, делишки свои он обтяпывал, как ему казалось, складно и не броско. То, что вся фирма шепталась на каждом углу. И несла далеко в запредельные массы. Он отбрёхивал и клал.
«Не пойман – не вор!» Да, и ловить его никто не собирался. На это был и расчёт. Интеллигентная, породистая супруга. Ни в телефоны не лезла, ни слежки не приставляла. Даже, расспросы вела деликатно. Вроде как – «соври поубедительнее, я поверю». Так он и этим. Не заморачивался. Единожды отрезав: «Тебе надо. Ты и доказывай!» Оборвал все её надежды, когда-либо узнать правду.
Так что, в целом. В собственных глазах, он был законопослушным гражданином. И, примерным мужем и отцом. Человеком - при семье, при бизнесе. И при «огромной, неземной любви»…
От себя не скроешь - мысли развестись и начать заново. Конечно, были. И долго… Ему внезапно привиделось. Что эта – громкая, сочная, томная брюнетка. И есть – его половинка. Такая шустрая на запретное. Сговорчивая и броская. А, броское он любил всегда. А, уж то, на что «губы раскатали» многие – тем паче. Как борзая – и заяц не важен, важно оказаться первым… Но, затеявшиеся тяжкие разборки с женой. Её посеревшее от животного ужаса лицо, он вряд ли когда-нибудь уже забудет. Всего лишь туманная фраза, брошенная им невзначай, тёплым осенним вечером, возле офиса – «нам надо поговорить». И она. «Умерла».
Даже он. Даже тогда. Понял. Это. И не смог.
Не смог. В то – дерзкое, подлое, злое - время. Просто добить её.
Вряд ли это можно было поставить ему в заслугу. Потом, долгие почти пятнадцать лет он добивал её. Словами, молчанием, ненавистью, брезгливостью, равнодушием. Убивал за несостоявшееся, за оставленное, за не оприходованное. За поблазнившую надежду. Устроить своё, на крови ближних…
Когда она ушла, у неё уже всё получилось. Всё образовалось как-то хапком. И мгновенно перешло в лавину. Лавину удач, успехов, чудес. Уходила она женщиной богатой, с реализованными мечтами, исполненными обязательствами. Оставила ему на счету денег – «больше ничего не должна». И уехала.
Они перестали общаться совсем. Дочь иногда звонила – через силу, из вежливости. Он слышал это в трубке. Но, ничем не интересовалась – «привет-пока». Про мать не говорила ни слова. Где, как, с кем…
Дочь и мать были и остались необыкновенно близки. Изначально похожие по характеру, взглядам, ценностям. Пережив многое, стояли спина-к спине, насмерть. И если по началу, когда угар сошёл и он вернулся в старое гнездо. У него были иллюзии и даже попытки вбить клин. Оттяпать уже выросшую, умненькую, завидную дочь себе. Обаять, подкупить, зажалобить. То, довольно скоро, он допёр – ни хрена! Это – во истину, её девочка! А ничего её - продажным быть не может.
Пока покупал «трёшку», выбирал «тачки». Набивал шмотьём шкафы. Пока тратить халявное было в кайф. Особо ни о чём не размышлялось. По сути, он продолжал жить так же. Как жил последние многие годы. Хвастал немногим оставшимся приятелям достатком и возможностями. Качал бицепс-трицепс на тренажёрах. Подправлял, подорванное на бесчисленных корпоративах здоровье. Крепко спал, вкусно ел. О жене старался не вспоминать – «всё… кончено… жить дальше…»
Даже стал подумывать о новом бизнесе. Крутил идеи, прикидывал, рассчитывал…
Перелом. Случился внезапно и ни с чего. Он до мельчайшего помнил этот день. Почасово. Но, больше всего, чётче и оглушительнее. Врезался момент переворота.
Летним погожим днём. После визита в автосалон. Он несколько замялся возле своей серебристой бэхи – убирал в барсетку документы. И когда уже открывал дверцу, услышал знакомый голос. Тягучее: «Привет…» Мгновенно вывело его на стар-ап. В подвздошье сжалось, толкнулось и понеслось тёплым искрящимся ветерком вверх. По груди – к горлу, по спине – к затылку. И пока он оборачивался, привычный – как у «собаки Павлова» - мужичий рефлекс уже отформатировал грядущую случку и гарантированные оргазмы. Однако. Оказавшись лицом к окликнувшей. Он замер, затупил и испугался. Ветерок приткнулся в гортани и сжал её. Залил горячим свинцом. И тут же потекла тошнота. Сначала слабая, еле заметная. Потом, всё сильнее, сильнее…
Перед ним стояла и жеманничала тётка. Обрюзгшая телесами и поплывшая лицом. Лишние десять кг никого не красят. Но, тут – были все двадцать. И раньше не тонкая, она пошла вширь и вниз. Зад набряк и завис гигантской грушей. Титьки выпучились и боролись с гравитацией явно из последних сил. И исключительно мощью корректирующего белья. Он не видел её лет шесть. И метаморфозы, произошедшие с «любовью всей жизни». Потрясли его и ослепили.
Но, не это перевернуло мир. Пока он стоял, опершись поджарым, накаченным бедром о крыло. Доил из себя улыбки. Что-то дежурное спрашивал. Что-то неважное отвечал. Он увидел. Он увидел её всю. Вместе с грудями, ягодицами, нелепым нарядом, дешёвой косметикой, дурными духами. Обувью распродажной, облупившимся маникюром, небрежно прокрашенными дряблыми губами, резкими морщинами, пористой кожей. Он увидел её начинку. Манкие взгляды, глупые улыбочки, слова с чужих языков. Он очевидно знал. Что его тупо клеят. Клеят, оттого что задница его атлетична и подпирает «шестую ха-бэху», за восемь «лямов». Оттого что парфюм его эксклюзивен, а ботинки «ручной работы». Оттого что весь он полыхает деньгами и подкормленной, прирученной похотью. И его – как лоха – можно приблизить. Когда перспективен. И отдалить. Когда вернулся в семью.
Его пользовали. И пятнашку лет назад. И теперь. Намеривались.
Она ещё что-то щебетала. Он молча развернулся, сел в машину и рванул со стоянки. Пока нёсся по городу, петляя, визжа тормозами, ахово закладывая виражи. В голове всё яснело, яснело. И когда на тихой, безлюдной улочке. Возле раскидистого клёна. Его выворачивало наизнанку. Всем, что было съедено и выпито – аж, дня за три до. И когда дикой ломотой в затылке наконец-то был доставлен «ветерок», в место назначения. И когда жизненный расклад начал разворачиваться во всю широту и во все глубины. Собственные степени подлости и преступной глупости. Начали обретать реальные и зримые формы и масштабы.
Если бы он мог. Он бы запил. Но, именно попоишные вечеринки, так легко и приятно расслабляющие мораль, чувство долга, приоритеты. Ставшие для него когда-то отдушиной, а теперь проклятием. Мутью поднявшиеся со дна. Освежившие и окрасившие всевозможные архивы содеянного. Затопившие совесть дерьмом и ядом. Колом выворачивали в его глотке любой алкоголь. Он давился, кашлял, блевал.
С этого дня. Жизнь двинулась вспять.
Повадились происходить нетипичные вещи. Социум оказался куда более любознательным, осведомлённым и разговорчивым. Нежели он представлял раньше. Общие знакомые донесли инфу о бывшей. А, бывшие коллеги уточнили его биографию в прошлом.
Первые, не без удовольствия, рассказали. Что жена в основном живёт за границей. У неё три места обитания. Кои она попеременно навещает. Что жизнью довольна, выглядит прекрасно, помолодела. Что ухажёров - тьма. И – почему бы нет…
Вторые, с ещё большим удовольствием поведали. Что пассия в те, затёртые времена. Обхаживала и доила не его одного. А, как минимум, троих. И выбирала дотошно – кого на перины пускать. Не хотела продешевить. Что хлесталась не раз по пьяни – «мол, держит его в кулаке… и ежели она захочет, он хоть сейчас семью бросит…» Что шалава она ещё та, пробы негде. А, уж какая подлая сука – слов нет!
Чем больше выгребалось подробностей. Чем конкретнее и цельнее вырисовывалась картинка. Тем страшнее и горше ему становилось. Он замкнулся. Старых знакомцев обходил краями - стыд затравил. Новых не заводил. Не до того… Полюбил тишину, одиночество и покой. Там, в своих мечтах и воспоминаниях. Он забирался в такую даль. Догреховную и светлую. В такие юношеские дебри пускался.
И однажды, мимолётно подумав о событии тридцатилетней лежалости. В грудине – закаменевшей обломками, выгоревшей до золы. Почувствовал лёгкое, еле уловимое тепло. Словно, кто-то, безнадёжно забытый им и оставленный. Вспомнил о нём. Он расплакался. И остатний день ходил, как неприкаянный…
До того дня. Он не знал, что такое фантомные боли. Не приходилось. Теперь. Время настало.
Саднило и болело там, где вообще болеть нечему. Малейший спуск в прошлое, вызывал спазматическую боль по всему телу и замирал в груди. Жарил и давил. Будто там, где у всех нормальных, любящих людей живёт душа. Что-то выбаливало, выскабливалось, отрывалось, отковыривалось, перерождалось. Сильнее всего организм реагировал на воспоминания о кутежах и попойках. О стыдных, потных тисканьях по коридорам, курилкам, базам отдыха. В служебных авто и на прогулочных катерах. О том, что желал исполнить. О том, что исполнить удалось. И если раньше этот пережитый опыт имел привкус гусарства и удали. И мысленные экскурсы в те времена имели приятный эротический окрас. То, теперь всё это именовалось позорным балластом и чёрной страницей жизни.
В какой-то момент его ткнуло – болит то, что могло быть. Но, не случилось. Семья – дружная, крепкая, счастливая. Женщина – одна на всю жизнь. Любовь – невозможно уникальная, а потому незаменимая. У него это. Могло быть. Но, он всё пропил и продал. Провеселил.
Сделанное открытие ещё больше отяготило и утопило в грязи…
На самом деле. Он знал. Что есть крошечный, почти нереальный шанс. Попытаться вернуть, наладить. Именно, он. Подпитывал его веру. В чудо.
Все пыточные годы его загула и её долготерпения. В скандалах звучало – «вернись и исправь». Пока он был – «прав, прав, конечно, прав». Он даже и не думал об этом. А, вот как жизнь взяла в клещи, начал вертеть мысль. И так, и этак. Если бы он только знал, каким образом «сделать возврат»…
Вечерело. Из Burmester-ровых динамиков неслось печально и вкрадчиво: «Знать бы хотя бы где ты и с кем ты…». Он тормознул. Вывернул «Крузер» на рыхлую пригородную обочину. Навалился грудью на руль. Слёз давно не было. Был холод, пустота и одиночество. Он мычал, покачиваясь. Вторил словам: «…как-то надо же жить, хлеб жевать, воду пить…»
Жить не хотелось. Никак. Ни за чем.
Всё, что ему надо было в жизни. Исчезло. Оставив лишь phantasma dolor. А те, кто – как слишком запоздало выяснилось – и составляли суть его бытия. Растворились в пространстве и времени. И он для них. Стал лишь призраком. Фантомом. Не оставив после себя. Ничего. Даже, боли…"