(Литературно-армейские истории)
Поэзия по-дуримарски, или Вы в самодеятельности участвуете?
Не виноватый я – вышло так! Чуть ли не с первых дней в воинской части я принялся заполнять стихами свой небольшой блокнот в вишнёвой обложке, что прикупил в чепке (в полковом магазинчике). Без спешки накидывал строчку за строчкой в течении дня, на перекурах. Грязно выходило, с неясным дурманом, по-дуримарски, но всё же стихи. Следом и размышлизмы-афоризмы глуповатые падали на бумагу.
Что мог тогда настрочить младой отрок с пушком усов?! Какие дельные мысли выдать?! Даже успел их кому-то почитать среди своих соратников-однополчан. До сих пор помню свое первое стихотворение, написанное в солдатские, удалые годы. «Белый подорожник Солдатогорск» – как-то так! У Юрия Шевчука вышел альбом в 1993 году «Чёрный пёс Петербург», а я, взяв его основу (слизал), переиначил на свой манер. Почему белый подорожник? Тоже всё просто как в бане. Лето. Обычное волнительное лето. Дороги в Солдатогорске (вымышленное название) почти все покрыты железобетонными плитами, вдоль которых растут подорожники. И они, бедные и несчастные, все как один, усеяны белой пылью, мелкими песчинками с мощного покрытия. Машины грузовые – «ГАЗы», «ЗИЛы – прилично разносили пыльную пелену. А таковых машин – до жути много. И я, сидящий в кузове машины... – мой первый въезд в полк в качестве ещё «запаха» – не мог не видеть эту сверкающую белую игру. Отсюда и пальнул стих.
На день третий или пятый, пребывая на карантине (она же «учебка»), в нашу роту зашёл прапорщик, по внешности почти пацан. Он нёс службу в полковом клубе, что находился в то время в посёлке, он же являлся и начальником сего заведения. Играл он, к прочему, в местном ансамбле «Надежда». И заявился к нам музыкальный товарищ в поисках талантов – авось найдётся какой самородок. Самородки моментально отыскались. Кто-то по-битловски тренькал на гитаре, кто-то голосисто пел как певец Петлюра. На меня совершенно случайно показали пальцем – якобы стихи слагаю. «Ну что же, попробую» – решил я. Прапорщик объяснил причину своего визита: они планируют дать концерт с новобранцами. Я не то чтобы хотел, но это в сто раз лучше, чем постоянно заниматься строевой и «угорать» на марш-бросках.
В стареньком ветхом клубе провели прослушивание. Впервые я себя почувствовал артистом немножко, или кем там… скоморохом? Но сцена манила – факт! Что-то в ней такое подсвечивалось, притягивало. Магнитики спрятаны под нею, наверное. Ощущение объёмности зала, а в процессе выступления объёмность нарастала до неимоверных размеров! Содрогание, рябь в душе. Раньше никогда не пробовал выступать, не грезил ни капельки. Средняя школа, где я учился, даже шанса такого не предлагала, а тут завлекли. И в какую меня авантюру втянули?! Я прочёл сразу свой «подорожник». Стихотворение подошло, а читал неважно, дрябло. Прямо как зелёный гуманоид-дистрофик. Ещё зачем-то руками махал.
– Что ещё умеешь? На гитаре?.. – спросил меня прапорщик-пацан.
– На музыкальных инструментах нет. С ним полная беда! Не овладел, – что-то такое ляпнул я.
– Ну, хоть что-нибудь?.. – рубил короткими фразами он.
– Умею кирпичи таскать, гвозди забивать… – начал уж было я жонглировать шутками, пытаясь быть чуточку свойским бодрячком. Весельчаком.
– Слушай, боец! Здесь тебе не цирк с обезьянами, а армия. И острить тебе дозволяется только во сне. Понял? – жестко выговорил прапорщик. Но его строгость показалась мне невзаправдашней, что ли, излишне напускной. Да и не к лицу ему суровость. Но всё-таки я ещё «запах», и до принятия присяги две недели, что сопоставимы с целой жизнью.
– Понял! – ответил я безмятежно, но со скользящей обидой внутри, но потом добавил: – Ну, я могу немного пародировать чужими голосами.
– А что же ты молчал-то. Сразу бы и сказал про свой навык, – засияло лицо начальника клуба, заулыбался как шаловливый ребёнок. – А кого можешь?
– Горбачёва, Ельцина, Брежнева. Вдобавок, эту, как её… Бабу Ягу, которую раньше играл артист Георгий Милляр. Этуша, Карабаса-Барабаса. Не сказать, что идеально, но похоже.
– Давай изобрази! Пародист российской эстрады.
Принялся я изображать голосом одного за другим. Со мною прибывшие коллеги-самородки начали ржать как лошади, держась за животы. «Смеются – значит, что-то получается» – подумалось мне. И вроде руководителю пришлось по вкусу. И подобным макаром я и угодил на предстоящее мероприятие, на концерт, приуроченный ко дню нашей присяги. Репетиции сменялись репетициями, где я маленько натаскался читать с выражением свои кракозябры. Удивлял большинство моих однополчан один мелкотравчатый шпиндель: обычно в полку если и объявлялся какой сочинитель стихов, то он строчил про тяготы службы, как якобы солдату хочется на «дембель» – домой. Про войну – тоже в обязательном порядке «ломали перья». Крутили простецкие, как носки, стихи. А я, понимаешь ли, не от мира сего, упавший будто с Плутона, вдруг принялся ляпать… лапать про сам городок, про его особинки. Да с присущей мне кудрявостью. Не всяк понимал и осязал мои вирши. Для меня сегодняшнего – вирши! Про саму музыкальную тусовку нет смысла писать подробно, ибо ничего в ней сверхчудного нет. Да, я читывал пару стихов и пару пародий, тексты к которым сам же и написал, с некоторыми правками прапорщика. А юморить я любил всегда! Есть, знаете ли, тяга к этому, но об этом я напишу в следующей главе. Курьёзен ещё один ингредиент: моя писанина больше нравилась офицерскому составу. Почему-то! И что они там находили?
За всю армейскую службу пришлось мне участвовать в самодеятельности раза четыре. Нас, служивых, не особо баловали: КВНов не устраивали, капустников избегали, «батлы»… – не знали, что это за зверь. Нет, смешные номера-сценки присутствовали, но не в отдельной программе. К тому же они редки как отпуск старослужащего. Помимо выступлений со сцены, мне довелось на последнем своём концерте сидеть в кресле режиссёра, с «дубинкой в руках». Облечили властью. Пришлось самому набирать команду с умениями. Но занятный наскрёб опыт. И безумно весело, к тому же. В довершении пару слов скажу, что я навсегда запомнил свои первые ощущения на сцене. Перед тобой будто нет зрителей, во всяком случае, лица размыты как одно большое пятно. Зал в полутьме… в полупьяной тьме. И ты читаешь, говоришь что-то дальше – в космос, за переделами собственного сознания. А может, и нет никого и ничего: только ты и сцена! И она несёт тебя ввысь, приподнимая на ту высоту, какую сам изберёшь. Предела нет. Потолка нет. Стен нет. Только твой рвущийся вольный голос. Катарсис.
Служить надо с юмором!
Напомню читателю, на всякий случай, ещё разок! Я как человек, испорченный произведениями Ильфа и Петрова, не мог не пуститься во все тяжкие юмора в годы своей службы. Понятно, что при «дедах» особо не пошутишь – схлопочешь тут же удар в грудину. По сленговому выражению – прокачают душу. Единственное, между прочим, у нас было эдакое физическое воздействие на молодое поколение бойцов. Рукоприкладство, если грубо выразиться. Но не жёстко злобствовали. Так, по-детски в грудь: с юморочком и слегка. Но не будем о том! Ну его в тартарары!
Стоял степенный летний день. Дождь не баловал своим присутствием, солнце поигрывало в прятки, таясь за кудрявыми ленивыми облаками. Душновато. Сонливо. Наш очередной наряд в карауле, в промышленной зоне, поблизости безмолвствовала хозяйка-тайга. Её пихтовые, еловые верхушки деревьев повсюду выглядывали за спинами построек, словно соглядатаи. В тот день мы заливали горячим гудроном крышу караульного здания, разжижая его предварительно в специальной железной печурке, что стояла на территории караула. Несли службу и одновременно выполняли как бы хозяйственные работы. Я являлся помощником начальника караула (уже с лычками на плечах), а начальником караула некий лейтенант Болдырев.
Про него немного скажу поподробнее, ибо это крайне существенно. Он пришёл в полк до названного летнего денёчка – зимой. С другими молодыми лейтенантами с института военной кафедры. Кто-то из них просто проходил обязательную службу, кто-то планировал остаться надолго. Мы их называли «витьками». Балдырев принадлежал к тем, кто видел своё будущее в погонах офицера. Ходили слухи: чтобы держать соответствующую осанку, он спал на досках, положив их на кровать вместо матраса в своей небольшой комнатёнке общежития. Поначалу он служил как все: немного показной строгости, немного пытался влезть в солдатскую душу, изображая свойского человека, рубаху-парня. Но спустя несколько месяцев с ним стали происходить какие-то непонятные метаморфозы. Его характер шёл на уклон. Лейтенант принялся дурить самым настоящим образом. Попутно терял всякое доверие как со стороны солдат и сержантов, так и офицеров, что смотрели на него округлёнными глазами. Он мог прямо на разводе на плацу, в присутствии штабных офицеров дать команду нашей роте, скажем, – «воздух», что не приемлемо никак. Это всё равно что во время праздничного строевого смотра дать команду «разойдись» или «отжаться». Мог дать команду «отжаться» сержантскому составу во время строевой «прогулки» перед сном. Придумал лейтенант и новую команду – «на пол-оборота кругом марш», от неё мухи особенно хохотали. По-всякому мог выпендриться, выражаясь не литературным словом. Лоск офицера с него спадал постепенно. Над ним не только посмеивались, но и крутили пальцем у виска.
Но вернёмся к нашему караулу, где Болдырев был просто в ударе. Сейчас сложно вспомнить все детали досконально, но кое-что отложилось в копилке памяти. Причины размыты, но он как-то заставил наряд караула вытаскивать все кровати с матрасами и одеялами на улицу. Постоянно устраивал построения и отчитывал нас то и дело. «Слониками» нас гонял, то есть бегали в противогазах вокруг караульного здания. И это в разгар работы на крыше. Но мы что? Мы ржали, угорали – такого ранее никогда в караулах не происходило. Тем более, поблизости гражданские: могли увидеть наши «цирковые номера». Но и мстили ему немножко по-своему за устроенный «праздник» души и тела. К примеру, все офицеры, что дежурили в караулах во время обеда… а случалось, что привозили из полка кашу, обычно перловку и овсянку не ели, а только горку мясного гуляша. Они, вечно сидящие в начкарке (в комнате начальника караула) особенно подчёркивали этот пунктик – в его тарелку не накладывать каши. Ну, не ел офицерский состав злаковые блюда, хоть ты тресни! И на сей раз Болдыреву за его недобрые фокусы по моей указке положили в тарелку огромную гору перловой каши – аж дым шёл, и один крохотный кусочек говядины у краешка тарелки. Да и не мясо будто, а крохотный паучок. Когда ему на стол поставили это чудо – крик, рык стоял просто львиный в «начкарке». Опять построение, опять «слоники». А я отжимался…
К ночи веселее стало. Прямо как Новый Год! Нет, сам Болдырев завалился спать – дрых как убитый. А мы продолжали караульную службу. Хотя враки полные. Служба тоже замерла… заснула беспробудным сном. Все, буквально все, с часов двенадцати ночи до самого утра дрыхли. Дрыхли люди, стоящие на посту, спала бодрствующая смена, спал я, спал разводящий. Смена ночью, положенная через два часа, не производилась. В штаб полка должны были идти звонки с караула через каждый час с коротким докладом, что всё нормалёк, служба идёт. Но никто не звонил, и из штаба не звонили, как нарочно. Такого отродясь не случалось, а тут уставшие, озверевшие от событий, происходящих накануне, прямо-таки свалились, приняв горизонтальное положение. Разбудил меня телефонный звонок в «начкарке» … звонили с поста часовые, ошарашенные тем, что их не сменили. Все всполошились, засуетились как тараканы. Я пытался быстро соображать – кого тогда сейчас на смену кидать, ведь всё смешалось – кони, люди, бойцы видимого фронта. Снова у нас поднялся тихий ржач, ведь Болдырев спал как ни в чём не бывало. Он и не узнал, что его караульный наряд в тот день просто забил на всё. Следующий день шёл обычным чередом: бодрствующая смена возилась с покрытием крыши, я крутился рядом, следя за огнём печурки. И так до вечера, пока не приехали нас сменить из другой роты.
Но этим не всё закончилось. Я забыл добавить, что за два часа до приезда наших сменщиков я взялся за составление «боевого листка». Каждый наряд вынужден по окончании дежурства составлять соответствующую бумагу якобы как прошла служба за сутки: замечания, нарушения и прочие сухие формальности. Скукотень, одним словом! Обычно, конечно, эту бумажку на тетрадном листке в клеточку составлял какой-нибудь рядовой, владеющий красивым почерком. Но я решил вставить своё «словцо». Мне же жутко хотелось писать… привет Ильфу и Петрову! Логично предположить, что я написал его в своей стилистике, с нетипичной и для меня сатирой. Но без перегибов, не переходя на личности. И без нытья. Страшно уж хотелось осветить наше «весёлое караулье», что случилось одним прекрасным летним днём. Закончив своё художество, я положил его в свой сержантский планшет с мыслями: «Будь что будет!» Возможно, до меня никто подобного не делал. Никто не ломал чёткую структуру бытия армии. Но, скорее, во мне сейчас гордость-гордыня поёт. Всего лишь.
Алексей ЧУГУНОВ
Продолжение следует…
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!