Это было в конце 60- х. Мне исполнилось пять или шесть лет. В то лето мама решила отвезти меня к себе на родину в деревню. Деревня называлась Ивашково. Не ищите её на карте, деревни давно нет.
Мама была ещё молодой и симпатичной. Она успела побывать замужем и развестись. Возможно, это обстоятельство отразилось и на отношении ко мне. В деревне меня считали наполовину сиротой, и кто только не пытался меня воспитывать во время этих каникул, даже лошади и собаки. Но - обо всём по порядку.
У моего деда была пять сыновей и три дочери. Дочери жили в городе, трое сыновей погибли на фронте, двое вернулись и продолжали работать в колхозе.
Я ходил к ним по очереди. Одного звали дядя Ваня, другого дядя Вася. Дядя Ваня был похож на цветок чертополоха - такой же взъерошенный и ко всему цепляющийся. Погостив у него с мамой денёк, мы уехали.
Его брат дядя Вася, второй сын моего прадеда, не имел отличительных черт. Обычный деревенский мужик. Я отлично помню день, когда с ним познакомился. То есть, как познакомился? Он мне кивнул, увидев меня и спросил: как дела? Я сказал: хорошо. Он опять кивнул, и продолжил точить нож. Вот и всё знакомство.
В тот день, когда я к нему пришёл, дядя Вася как раз решил резать барана, и я напросился к нему посмотреть. Самого процесса умерщвления я не видел. Дядя Вася зашёл в сарай, там раздалось «бе- е!», и всё.
Потом дядя Вася снял с барана шкуру и подвесил во дворе тушу. Я подошёл и из озорства начал тыкать острым концом палки баранью тушу в живот. Раздался хлопок, какой бывает, если проткнуть надутый мяч шилом и шипение. От неожиданности я попятился назад, споткнулся и сел задом на железную щётку, валявшуюся на земле. Орущего и в слезах меня вернули бабушке.
Весь следующий день я бегал и набирался впечатлений. Вечером я решил доложить о том, что видел маме. Мама очень любила меня и гордилась, что я так бойко умею рассказывать. Но в этот раз её будто подменили. У неё был растерянный вид, она то и дело испуганно поджимала губы, пока я говорил и всё время как –то странно переводила взгляд с меня на прадеда, который сидел и облизывал ложку.
В тот вечер ужинали впятером –я, мама, прадед, прабабушка и мой двоюродный брат Миша, сын дядя Вани, который напросился к прабабушке в гости. Миша мне тоже делал знаки - выпучивал глаза и кривил губой, но я, увлеченный рассказом, ничего не видел.
К тому же дед так смешно облизывал ложку и у него так топорщились его будёновские усы, которые он будто специально отращивал для этого случая, что я никакой угрозы не ощутил.
Вдруг раздался треск, какой бывает, если сломать ложку, перед моими глазами вспыхнули искры, навроде тех, что бывают во время салюта в честь празднования дня города и я упал на пол.
В революцию мой прадед служил в дивизии Будённого, и ложка в его руке была грозным оружием. Оказавшись на полу, я почувствовал себя Деникин, Корниловым и Юденичем одновременно.
С этого момента я деда невзлюбил. Он меня наверно тоже.
Прабабка моя, хоть и была из обедневшего дворянского рода, но давно уже привыкла жить крестьянской жизнью. Зная, что может успокоить ребёнка она дала мне поиграть ангорского кролика. Кролик был просто чудо – белый, с розовыми глазками, пушистый и ласковый. Я возился с ним, пока не стемнело, а потом дал отнести его в клетку.
На следующее утро первым моим желанием было пойти и навестить кролика. Но меня отвлекла соседка дяди Васи тётя Рита. Увидев меня через забор, тётя Рита спросила: лошади не боишься? Я лошади не боялся, потому что никогда не имел с ней дела.
Тётка сказала: ну, подь сюда, всё одно без дела ходишь. Я вышел за калитку. На другой стороне улицы у забора стояла лошадь, которую держала, взяв её под узцы тётя Рита. Лошадь была из колхоза, звали эту кобылу Манька.
- Два часа эту заразу ловила, -стала жаловаться мне тётка, потому что я был правнуком председателя. – У неё жеребёнок, так она, бестия, не хочет от него уходить. Ф-у…еле поймала. А мне в район надо, детям обнову и тетрадей школьных купить. Собралась уже ехать, а вспомнила, что горшок с щами в печи забыла. Подержишь её пять минут? Я сейчас в дом и назад вернусь.
Я кивнул. Чего такого подержать лошадь? Я взял Маньку под узцы, как показала тётя Рита. Кобыла была масти цвета не взошедшей опары, у неё был мирный вид и она не вызывала, по крайней мере внешне, никаких опасений.
Я, конечно, не знал, что Манька, половину сознательной жизни прожившая в колхозе, отлично разбиралась в людях и сразу поняла, что та голопузая мелюзга, которую к ней приставили, это не очень серьёзно. Я думаю, она даже заржала про себя, увидев меня, как это умеют делать только лошади.
И действительно, не успела тётка скрыться в доме, лошадь, покосившись на меня, дёрнула для пробы наверх мордой, потом, увидев, что я испугался, дёрнула ещё раз, уже уверенней и окончательно выдернув повод из моих детских ручек, спокойно побежала назад к жеребёнку.
- Ты чего?...Ах, ты же, бестия! – Заголосила выскочившая из дома тётя Рита. - Ты зачем?! Э-эх! А, говорил не боишься! Ох, ты ж, беда –то! Чего ж мне её теперь, опять два часа ловить?!
И тётка побежала вслед за лошадью. Мне, конечно, было неприятно, что я испугался. Но с другой стороны, я теперь точно знал, что боюсь лошадей.
Сходив и угостившись вкусными щами, приготовленными прабабушкой, я опять вышел на улицу. Деревенская улица лежала передо мной тихая и прибитая, как накрытая пыльной простынёй выпившая баба. Это безобразие надо было исправить. Размахивая руками, как деревенский ханыга, я стал бить улицу наотмашь, показывая, какую зверскую любовь к ней испытываю.
Вдруг я увидел собаку, лежащую прямо посередине дороги. Потом я узнал, что это был пёс породы доберман по кличке Джим. Между прочим, именно такой собаке и с таким именем, принадлежавшей актёру Качалову, Есенин посвятил свои стихи. Высунув язык, пёс мирно грелся на солнце. Не зная тогда ещё ничего ни про Качалова ни про Есенина, я всё же решил, что Джим просто обязан дать мне на счастье лапу.
Моё желание поздороваться с ним за лапу, пёс спокойно удовлетворил. Но потом когда –то я стал гладить его против шерсти, радуясь похожему на кошачье урчанью, которое доносилось из его покрытой чёрной шерстью утробы, Джим вдруг вскочил тяпнул меня за щеку и оттолкнув от себя лапами, улёгся обратно.
Истекая кровью, я с рёвом побежал обратно домой. Мама, увидев меня, чуть не упала в обморок. Она подумала, что на деревню напали сбежавшие из зоны арестанты.
Выяснив постепенно, что произошло, мама пошла к прадеду. Он в это время сидел в правлении и рулил колхозом. Нападение животных на человека в деревне считалось делом не очень чрезвычайным и он сказал маме, что разберётся с этим позже.
Но затем, передумав, дед, нахмурившись, надел картуз и вышел на улицу.
Быстро выяснилось, что собака принадлежала его сыну, всё тому же дядя Васе. Прадед сказал дяде Васе: выбирай, ты или он. Дело в том, что на Джима уже не раз жаловались жители деревни, потому что он бегал по деревне без намордника, не раз кусая скотину и людей.
Дядя Вася молча снял со стены ружьё, взял Джима и пошёл в лес. Больше собаку никто не видел.
Так я спас жителей деревни от собачьего террора.
Вернувшись из районной поликлиники, куда меня возили всё на той же колхозной полуторке, и где мне сделали укол и залепили пластырем ранки, я сразу хотел пойти в сарай к кролику, но меня задержал мой двоюродный брат Миша.
Миша был старше меня лет на пять и своим возрастом вызывал у меня доверие. Спросив у меня, как щека и получив ответ «нормально», Миша по –хозяйски сказал:
- Пойдём в огород, посмотрим, не поспело ли чего.
Мы пошли с ним. Оказалось, что в огороде к тому времени много чего поспело. Во- первых, поспела брюква. Но брюква мне не понравилась и, откусив от неё немного, я бросил её на грядку с морковью.
Морковь мне больше понравилась. Горох, малина и яблоки вообще произвёл фурор. Вскоре я признался Мише, что у меня заболел живот и мне надо в туалет. Я уже направился было к зелёному домику с вырезанным на двери сердечком, но Миша мне сказал:
- Зачем куда –то ходить? Садись прямо тут.
И демонстрируя, как надо делать, он снял штаны и сел возле грядки.
- А разве так можно? - Спросил я, воспитанный в городе мальчик.
- Конечно, это уже удобрение! – Уверенно сказал Миша.
Миша был старше меня и я, поверив ему, сел.
Мы так некоторое время сидели, пока из дома, увидев нас в окно, не выскочила прабабушка и не погналась за нами обоими с вожжами в руке.
- Я вам покажу, как гадить у меня в огороде! –Кричала она. - Я вам покажу!
Миша убежал, а мне слегка досталось вожжами. Плача больше от обиды, чем от боли, я стал объяснял бабушке, что не хотел садиться, просто Миша сказал, что так нужно, потому что это навоз. Тряся в воздухе вожжами, бабушка, стала кричать вслед Мише: иди домой, пострел, и скажи матери, чтоб она тебя выпорола! Пусть лучше уж она, чем я. Не так сильно будет.
Мишин дом был недалеко, в соседней деревне, и его не надо было провожать, он знал дорогу.
С Мишей потом мы встретились много лет спустя в Москве, когда вернувшись из армии без ноги, он заехал к нам в гости. Но это уже совсем другая история.
Бабушка, после ухода Миши, успокоив меня, сказала:
- Ладно, пошли в дом, у меня для тебя есть вкусненькое.
- Что вкусненькое? – Спросил я.
- А вот узнаешь, сказал прабабушка.
Мы пришли в дом, где в самом деле вкусно пахло. На столе стояли тарелки, и в них дымился суп. Межу печкой и дверным косяком была натянута проволока. На проволоке висела и сохла белая кроличья шкурка. Я посмотрел на шкурку, на суп, опять на шкурку, всё понял и упал в обморок.
Ночью я обмочил бабушкину перину. Она не ругалась, но я всё равно прабабушку невзлюбил. К тому же бить детей вожжами не педагогично.
С этого момента моя жизнь в деревне стала для меня невыносимо скучной. Миша ушёл и больше не приходил. С прабабушкой я не общался. Прадед вечно пропадал в колхозе.
Мама постоянно куда –то отлучалась, наверно с целью наладить личную жизнь.
Единственная собака, с которой я мог играть, - ну, как играть, - нет, нет, да и состроишь ей рожу, чтобы послушать, как она хрипло заходится от лая, так вот, эта собака, бешеного нрава сторожевой наш пёс по кличке Букет, прослышав видно, как опасно со мной иметь дело, стоило мне подойти к нему, сразу начинал прятаться от меня в своей будке.
И вот тут появилась Катя. Катя была дочерью дяди Васи. Как –то поначалу я её не заметил. Вернее, заметил, но не обратил внимания.
В первый же вечер, выйдя на улицу, я видел стоящих возле деревенской полуторки детей. Они ждали, пока шофёр пообедает. Я думал, что они хотят прокатиться и встал вместе с ними. Но детей никто и не думал катать. Вышел шофёр, завёл машину, и Катька давай орать: «нюхайте, нюхайте дым из выхлопной трубы! О, как я обожаю этот запах»! Сумасшедшая, что с неё взять. У нас такого аромата в городе –даже ждать не надо, чтобы шофёр пообедал. Выходи к дороге и нюхай, сколько влезет.
Короче, поначалу мы с ней не сдружились. Но зато теперь, приглядевшись, я вдруг понял, какая она смешная. Катя была рыжая и дико непоседливая. Она бы наверно и за пряник ни минуты не простояла на месте. Лицо у неё было похоже кукурузную кашу, в которую для вкуса добавили простоквашу. Едва познакомившись поближе, мы стали всюду ходить вместе. Вернее, она начала таскать меня везде за собой.
Как -то я рассказал Кате про Маньку и про то, как она от меня убежала. Он засмеялась и сказала:
- Манька? И ты её испугался? Манька, самая смирная кобыла в колхозе, её любой ребёнок оседлать может. Вот – Мальчик, это да! Хочешь, я тебе покажу Мальчика?
Я, конечно, согласился, тем более, что мальчика обычно показывают девочке, а не наоборот.
Мальчиком оказался вороной колхозный конь, высокий и нервный. Он всё время всхрапывал, танцевал на месте и прядал ушами. Рядом с ним я ощутил себя Дюймовочкой, оказавшейся впервые на приёме у гинеколога.
Катя погладила коня, потом спросила:
- Хочешь прокатиться?
Я с сомнением покачал головой.
Катя презрительно сощурила глаза и сказала:
- Ты что, боишься? Ты же мужчина!
Нет, это я сейчас пишу так: «она сказала… ты же мужчина…». Но, конечно, так не было. Есть такие девочки, которым и говорить мальчикам ничего не надо. Им достаточно на них посмотреть сверху вниз и сразу ясно, что они тебе этим хотят сказать. Катя именно так на меня посмотрела – чуть –чуть насмешливо и чуть -чуть презрительно. Это было для меня уже слишком, и я сказал: «хорошо».
Катя помогла мне влезть на Мальчика и вывела его из конюшни во двор. Потом Катя шлёпнула Мальчика по заду, и он пошёл. Сначала он шёл очень медленно. Но потом Катя свистнула и он вдруг прибавил шагу. Катя опять свистнула и он побежал. А потом понёсся.
Я думаю, он бежал, как это делал, если его выпускали одного – дико и беззаботно, иногда подскакивая и лягая воображаемого противника, но меня он на себе однозначно не чувствовал. Немного побегав на лужайке возле колхозного стойла, Мальчик вдруг рванул к лесу.
В первый момент я даже не понял, чего он хочет. Я только потом сообразил, что Мальчик решил меня с себя счистить, как некоторые животные счищают с себя паразитов – навсегда и безвозвратно.
Хорошо, что в последний момент, увидев мчащуюся мне навстречу толстую березовую ветку, под которой Мальчик решил меня на всём скаку пронести, я прижался к его шее и так спасся, а то бы жизнь моя, дорогие читатели, оборвалась ещё в раннем детстве и вы бы этого рассказа не прочитали.
Вовремя распознав задумку Мальчика, я, получается, обманул судьбу. Однако всё дальнейшее было, как страшный сон: мне трясло, кидало, болтало и побрасывало, как халат, зацепившуюся за последний вагон поезда.
Не знаю, как, но я всё же ехал, судорожно вцепившись коню в шею, пока, наконец не упал в полном изнеможении, на что –то мягкое внизу.
Очнулся я в стоге колхозного сена, возле которого мой конь остановился перекусить. Рядом со мной стояла скучающая Катя.
- А как ты гладил моего Джима? – Спросила она, присаживаясь рядом.
Я ей показал.
- Дурак, -сказала она. – Никто не любит, чтобы их гладили против шерсти.
Увидев, что у меня уже наворачиваются слёзы и я готов заплакать, Катя тоже вдруг заплакала. Так мы и проревели с ней некоторое время; Катя, видимо, оплакивая своего Джима, а я свою одинокую, неправедную, безнадзорную жизнь :
- Слушай, а хочешь мёда? – Вдруг спросила Катя.
Проглотив комок, стоявший в горле, я сказал: «да, очень».
- Пошли, - вытерев слёзы, сказала она.
Мы прибежали к бабушкиному дому, потихоньку забрались по лестнице на чердак и заперлись там.
- Слышишь, жужжат? –Спросила она.
Я прислушался, потом сказал:
- Слышу.
- Я их ещё позавчера приметила, - сказала Катя. – Они себе тут под крышей гнездо свили. Дикие. Но мёд у них вкусный. Давай найдём палку.
Мы нашли длинную жердь, которая валялась на чердаке. Катя сказала:
- Я сейчас их гнездо собью, а потом мы их мёд возьмём.
- Хорошо, -кивнул я.
Катя выглянула с чердака, пошуршала немного там и вдруг быстро ретировавшись обратно, заперла дверь.
- Сбила? - Спросил я.
Она кивнула:
- Всё. Теперь надо ждать.
Мы стали ждать, когда пчёлы разлетятся, чтобы поесть мёда.
Но шло время, а пчёлы не успокаивались. Мы уже даже поспали с Катей, чтобы скоротать время, а пчёлы всё жужжали за дверью. Начало темнеть. Я стал жаловаться Кате, что хочу есть, что соскучился по маме и что мне надо в туалет так, что нет сил терпеть. А Катя всё шикала и говорила:
- Потерпи! Ты что, не мужчина?
Наконец снизу раздался голос дедушки:
- Эй, кто там на чердаке?
Мы с Катей заорали (вернее, в основном я один):
-Да, да, мы здесь! Скорее, вытащите нас!
Заскрипела лестница. Что –то долго пшикало снаружи и вместе с этим разнёсся по чердаку запах дыма. Потом появился дед в защитной сетке с дымарем в руке. Он сказал:
- Ну, выходите пчеловоды.
Я спросил:
- А мёд остался?
- Какой мёд? – Отводя в сторону дымарь, спросил дед, и посмотрел на Катю.
Она покраснела.
- Это ещё случая не было, чтобы осы мёд давали. – Сказал дед.
Вечером прадед всё же принёс откуда- то мёда – душистого и ещё в сотах. Мы с Катькой ели и я с гордостью думал про нас с ней, что мы вполне после стольких подвигов заслужили такое угощение.
Ещё через пару дней мы с мамой засобирались обратно домой, в город, и все нас пришли провожать. Даже дядя Вася. Я очень обрадовался, увидев у него на руках щенка овчарки, которого ему подарил знакомый милиционер –кинолог из города. Щенка звали Джим.
На станцию в районный центр мы ехали на Маньке. Телега скрипела под нами. Пылила дорога, стрекотали кузнечики, жгло солнце. Возница, пожилой кучер по имени Кузьма Андреич, время от времени, отведя руку с зажатым в ней кнутом в сторону, показывал его Маньке. Косясь на кнут, Манька прибавляла ходу.
- Какая умная, - говорила мама.
- Да разве она умная! - Говорил я, - Вот Мальчик, он умный!
Но мама не понимала, о чём я. А рассказывать ей про Мальчика мне не хотелось, а то бы она упала с телеги, на которой мы ехали.
Ехать на лошади до станции было долго и скучно. И я спросил у Кузьмы Андреича:
- Она может быстрей? – Показав на Маньку.
- Да может, чё ей, - вяло ответил наш кучер.
- Можно я ей тоже кнут покажу? - Спросил я его опять через некоторое время.
Кузьма Андреич дал мне кнут. Я показал Маньке его и раз, и два, и три. Едва завидев у морды кнут, Манька начинала бежать быстрее. Тут мне пришло в голову ускорить движение, так сказать максимально, и я уже занёс кнут, чтобы огреть Маньку по -настоящему. Но Кузьма Андреич, увидев это, отобрал у меня кнут и сказал:
- Не балуй.