В 1958 году мы переехали на новую квартиру. В доме напротив — находилась контора СЕЛЬПО (сельское потребительское общество), днём там чего-то считали, а вечером работал танцевальный кружок, в который ходили мои сёстры, и, естественно, брали меня с собой – мне тогда было лет шесть. Все разучивали разные танцы, и я тоже начал «танцевать» — учился отбивать ногами «ключик», скакать «вприсядку», хлопать разные хлопушки, делать «верёвочку», «ковырялочку» и т. д. Потом меня подключили к взрослым ребятам в «Матросский танец», чуть позже у меня появился сольный номер «Яблочко». Мы стали ездить «с гастролями» по колхозам и пионерским лагерям.
Видимо, наш балетмейстер – Владимир Степанович, сказал маме, что у меня есть способности. И мама повезла меня в Москву, в балетную школу Большого театра. Там меня раздели до трусов, предложили потопать и похлопать, а потом пройтись по залу. В результате решили, что моя фигура больше подходит для занятий спортом. Мама, недолго думая, повезла меня в Центральный Дом Детей Железнодорожников (ЦДДЖ). Там сказали, что приём уже закончился, но мама уговорила преподавателей, чтобы они меня «посмотрели». Началась та же история – потопай-похлопай – мне это надоело, и я сказал: «Давайте я лучше что-нибудь спляшу». Ну и сплясал «Яблочко».
Так я начал заниматься в Ансамбле, который создал и руководил им Семён Осипович Дунаевский – родной брат известного композитора Исаака Осиповича. Тогда ЦДДЖ жил в шикарном особняке Стахеева – дом 14 на Новой Басманной улице.
Шёл 1962 год (мне было 10 лет). И начались трудовые будни – два раза в неделю «классический станок» (специальные упражнения), затем разучивание разных кусочков из танцев, в субботу – постановка танцев, иногда – сводная репетиция с оркестром и хором. У нас были замечательные педагоги: Герман Николаевич Шишкин (он ставил первые танцы, в которых я участвовал – «Гусачек» и «Игра в лошадки»), Тамара Васильевна Полторанова и Виктор Степанович Соловов (они неутомимо «гоняли» нас на репетициях), Пётр Антонович Пестов (он в своё время объездил весь мир с Большим театром, исполняя партию Шута в «Лебедином озере»). Время шло… Когда мне «стукнуло» 11 лет, я уже ездил на занятия без мамы. Школьные уроки успевал делать в электричке – 45 минут до Москвы и столько же обратно. В свободное от танцев время любил поиграть в футбол (только вратарём – ноги надо было беречь), конечно, гонял на велосипеде, собирал марки и этикетки от спичечных коробков, выращивал «гупяшек» в аквариуме, играл в индейцев, ловил рыбу, катался на коньках… да всего и не вспомнишь.
В марте 1965г. Мы уже стали средней группой — слева направо: Колька Иванов, Серёжка Опарин, я, Мишка Солтан, Вовка Боженков.
Каждое лето ансамбль выезжал в лагерь для подготовки новой концертной программы ко дню железнодорожника, ну и, конечно, чтобы отдохнуть - 1963г. - Хаапсалау (Эстония), 1964г. - Ново-Хопёрск, 1965г. - Згуровка, 1966г. - Сомово (Воронеж), 1967г. – Новая Каховка, 1968г. – Винница. (может быть, что-то напутал).
Концертная бригада выезжала в совхозы, колхозы, пионерские лагеря. В каждой такой поездке было что-нибудь интересное. Так в одном из совхозов пришлось танцевать на «сцене» из сдвинутых задом двух грузовиков с откинутыми бортами, в другом нас после выступления пустили «попастись» в совхозном саду, где мы до отвала наелись абрикосов и вишни, да ещё и в лагерь привезли ребятам килограмм по 10 каждый. В одном из лагерей после танца «Чапаевцы» (тогда я уже был «Чапаем») на сцену выбежала девочка и со словами: «От пионеров лагеря имени Гагарина!» преподнесла мне букет полевых цветов – его я помню до сих пор, хотя тогда забыл его на шкафу в раздевалке.
Было много разных танцев:
«Паровозики» (мы же — «железнодорожники»), потом был скучный «Эстонский танец», но был и весёлый «Румынский» — там, в определённый момент, мы сходились в круг, оркестр замолкал, и мы отбивали ногами ритм, приговаривая: «фае варде папедия, даце друмал ля кендия, фае варде буцуёк, даце стацкун хорол лог!» (конечно, полная бессмыслица, но прокатывало на «ура!», даже Семён не возражал).
Был ещё то ли калмыцкий, то ли гуцульский «танец пастухов», «Лунный танец», где я изображал космонавта, «Спортивная сюита», но самым известным и любимым для всего Ансамбля, конечно, был номер «Игра в Чапаевцев» (или просто «Чапаевцы»). Лет 5 бессменным «Чапаем» был Сашка Стрелков, но со временем мне довелось сменить его…
Память – интересная штука, и я помню, как перед поездкой в очередной лагерь, меня поселили в купе к «старшим». Поезд вот-вот отправится, на платформе стоит Сашкина сестра – Галина. И, вдруг Сашка с верхней полки высовывается в узкое окно, поднимает и целует сестру. И… поехали…
Чапаевцы
Позже у нас появился ещё один «коронный номер» — «Суворовцы» (его ещё называли «Мазурка»). Его ставил сам Варковицкий Владимир Александрович. Каждый раз мы загадывали, на выходе какой по счёту пары, зал начнёт аплодировать, ну а в конце зал уже аплодировал стоя.
Попытаюсь вспомнить (по-крупному), где мы выступали: Зал Чайковского, Большой зал консерватории, Дворец Съездов, ЦДКЖ, Большой Кремлёвский дворец, Одесса (в знаменитом Театре оперы и балета с нимфами на фасаде, а на теплоходе пришлось танцевать в шторм), Таллин, Киев, Воронеж, Винница, Берлин, Потсдам, Франкфурт на Одере… всего не вспомнишь.
Лагерная жизнь
В одном из лагерей, кажется в Новой Каховке, мы с ребятами вставали до подъёма, бежали на речку, делали зарядку, купались (уже были в старшей группе, и нам разрешали некоторые вольности). Однажды утром, посмотрев в окно, я увидел такую картину: на стадионе военные (причём красные и белые) прогуливают лошадей, другие с винтовками садятся в автобусы, стоит старинный чёрный автомобиль и афишная тумба.
Оказалось, что в другом крыле школы интерната, где был наш лагерь, живёт съёмочная группа фильма «Новые приключения неуловимых». Как-то нам устроили творческую встречу с ними, где Яшка пел «выкраду вместе с замками» и оборвал две струны на гитаре, а Буба рассказывал анекдоты – запомнился про «запорожец», который подпрыгивал из-за того, что водитель икал. Ксанки не было – она жила отдельно в гостинице, а Данька служил в армии. Валерка появлялся редко, а Цыган частенько играл с нами в баскетбол и знакомился с нашими девчатами.
В 1966 году мы были в местечке Сомово – это километров 30 от Воронежа.
Как-то после обеда нам сказали, что объявили штормовое предупреждение, велели закрыть все форточки и отправили на «тихий час». В то время я уже был старшим в средней группе «танце-вашек», и нам разрешалось не спать, а так – отдыхать. Когда начался шторм – ураган, о котором предупреждали, я сидел на кровати спиной к окну и читал в «Пионерской правде» повесть с продолжением «Президент каменного острова». За окном потемнело, хлынул ливень, ветер выворачивал с корнями огромные дубы вокруг стадиона, и вдруг окно за моей спиной лопнуло, и треугольный осколок стекла (сантиметров 15) воткнулся мне в левую лопатку. Я, естественно, дёрнулся вперёд, осколок вывалился, и хлынула кровь. Визжать было некогда, я заткнул рану правой рукой и побежал на третий этаж к ребятам из старшей группы. Они без разговоров подсунули мне под руку полотенце и потащили на первый этаж – в Медпункт.… Дверь в Медпункт была заперта (как потом выяснилось, медики ушли купаться, где их и застал ураган).
Уж не помню, как получилось, но перевязывала меня полотенцами красавица Этери – внучка Семёна Осиповича Дунаевского. Что было потом, помню плохо. Медики вернулись, перебинтовали, ураган кончился. На следующий день меня повезли в больницу в Воронеж – помню ревущие потоки воды (Воронеж ведь – на горе), машины, по стёкла залитые водой. В больнице меня положили на операционный стол на живот, а сами ушли совещаться. Прямо передо мной стоял стеклянный шкаф со всевозможными хирургическими инструментами вплоть до пилы и топора – короче, было весело.
В конце концов консилиум с рентгеном решили, что осколку не повезло – не дошёл до сердца сантиметра три (помешала лопатка), и доктора, покопавшись в моей дырке в поисках стекла и не найдя его, просто заштопали дырку, а потом заклеили, и, уже сидячему, вкололи в живот 10 уколов против столбняка.
В лагере все переживали из-за меня – скоро Отчётный концерт (чуть ли не во Дворце съездов), а другого «Чапаева» нет, что делать? Но всё прошло нормально, когда мы вернулись в Москву, и я сказал встречавшей меня Маме, что нужно сразу идти в поликлинику (я так и знала), вкатили ещё 10, правда сестричка постеснялась и вколола всё в руку. А Отчётный концерт с новой программой прошёл, как всегда, «на ура!». У нас были замечательные вожатые – Женя Самоварова – она не расставалась с гитарой и знала множество туристских песен (она-то и научила меня тем трём аккордам, которыми я пользуюсь до сих пор), Слава Байрачный из «Орлёнка», помню, разбудили его в 3 часа ночи, увидев «летающую тарелку», он протёр очки и присмотревшись сказал: «Пардон, мадам, это же Луна».
Курьёзы
Конечно, были смешные моменты, например, во время выступления у кого-то развязался шнурок (хотя, это не смешно, а даже опасно). Однажды, во время выступления во Дворце Съездов у меня (Чапаева), когда всё саблями «рубили» мне по ногам, а я должен был подпрыгивать 16 тактов, прижимая колени к груди (чтобы не «отрубили» ноги), оторвалась пуговица, на которой держались мои бриджи – так что, до конца номера пришлось придерживать их руками. Сабли у всех «чапаевцев» были сделаны из фанеры, и только у меня была особая сабля (из нержавейки), которая однажды улетела в оркестровую яму (потом я всегда привязывал её к руке шнурком).
Нос к носу
Довелось лицезреть известных людей:
Валентина Толкунова жила тогда (если не ошибаюсь) в Подрезково (Октябрьская ж.д), тогда уже была с косой, и мы частенько ездили с ней на занятия в одной электричке.
Мы выступали в первом отделении концерта в ЦДКЖ, в раздевалку пришёл какой-то паренёк и стал говорить, что мы заняли его комнату (чуть до драки не дошло). А потом мы его увидели во втором отделении концерта – это был Борис Амарантов.
С Иосифом Кобзоном на каком-то из концертов мы стояли рядышком за кулисами (каждый ждал своего выхода), позже встретились ещё раз — в Останкино, на съёмках «Голубого огонька» — он там чего-то пел с нашим хором, а мы тоже что-то изображали. Отработав своё, мы пошли гулять по всей студии и в одной из комнат (над которой, как потом выяснилось, горела надпись «Не входить – идёт съёмка») увидели Вадима Мулермана, который, сидя у очага, пел «два окна со двора и развесистый клён».
Кремлёвская Ёлка
1967 год был юбилейным – год пятидесятилетия Октябрьской революции. Нам посчастливилось все зимние каникулы работать на главной Ёлке страны. Нас было человек 10, и мы участвовали в Новогоднем представлении. Мы были «мальчишами-кибальчишами» и по ходу действия прогоняли «дуремарчиков» (ребят из циркового училища). Постановщиком «Кибальчишей» была известный балетмейстер Щаховская Галина Александровна. Почему-то этот танец так и не прижился в ансамбле – не вписывался в тематику, что ли, хотя.
Первым делом нужно было оформить пропуска в Большой Кремлёвский дворец, и мы пошли фотографироваться. Там был такой автомат – садишься прямо (как написано в инструкции) и смотришь перед собой, а через пару минут получаешь готовые фотки. Наш хохмач и весельчак Толик Петушенков и тут отличился – развалился на стуле и откинул голову назад, ну автомат и снял его снизу вверх, так, что видно было только подбородок и нос. Так Толик потом и ходил с этой фотографией на пропуске. Где мы только не были с этими пропусками: без очереди катались на горках в Тайнинском саду, ходили по всем закоулкам Кремля, где на каждом повороте стоял солдатик, но пропуск «открывал все двери», однажды пришли в Грановитую палата, а в другой раз – в банкетный зал Дворца съездов. По утрам, минуя длиннющий хвост очереди на входе, показываешь пропуск милиционеру – он отдаёт честь и пропускает (приятно).
Нас в первый раз повели показать комнату, где мы будем переодеваться, поднимались по лестнице, вокруг стены отделаны дубом с гербом, и вообще, Кремль. И вдруг в одной из комнат в кресле развалился «белогвардеец», ноги на столе, в руках гитара, и он поёт «за царя, за Родину, за веру…». Потом выяснилось, что нашими соседями были ребята из театра «Маски и шпаги» — они в представлении изображали бой «красных» и «белых», причём рубились на настоящих боевых саблях – только искры летели.
Представления проходили в Георгиевском зале, мы туда проходили через известный всем Зал заседаний. Так и работали – две, а иногда три «ёлки» в день. Дедом Морозом был, естественно, Хвыля Александр Леопольдович (Морозко). Помню, как он наступив на полу своей шубы с грохотом упал, но тут же поднялся, ворча в микрофон: «Опять эта Баба-яга камушков насыпала». Снегурочка, когда было представление для организаторов ёлки, вместо фразы: «К нам гости – Баба-Яга и Змей Горыныч», говорила: «К нам гости из Министерства культуры и из ВЦСПС». На этом представлении выступал сам Олег Попов.
Вот так и прошли те зимние каникулы… На заработанные 72 рубля я купил часы «Ракета».
«Билет в детство»
С нами поехал наш балетмейстер Виктор Степанович Соловов (за глаза — Степаныч), жили в Судаке в гостинице на первом этаже, как-то в 2 часа ночи мы вылезли через окно и пошли купаться, вдруг нас поймал луч прожектора, и появились пограничники с автоматами (там была пограничная зона). В свободное от съёмок время мы лазили по старой Генуэзской крепости, пропадали на каменистом пляже, купались, загорали, короче, отдыхали. Тогда некоторые из нас уже покуривали, для чего прятались за тиром, который был тут же на пляже. Стояла там и бочка с вином (у нас обычно из таких бочек квас продают). Был случай, когда стоя в очереди к этой бочке, я услышал сзади голос Степаныча: «Вы крайний?», деваться было некуда, но настоящий педагог сделал вид, что мы незнакомы.
Заметив наши похождения в сторону тира, он как-то поинтересовался, чего мы там делаем. Стреляем – ответил я. «А давай на спор – каждый по 10 выстрелов, кто проиграет, платит». Пошли, взяли по 10 пулек. Степаныч (бывший кавалерист) сделал два-три пристрелочных выстрела по бумажным мишеням и стал то укладывать «уток», то запускать «мельницу», то сшибать «бомбы», отстрелялся. Я же, промазав 9 выстрелов, наблюдал за всем этим. «Чего не стреляешь?» – спросил он – «Последний для себя» – ответил я, заряжая винтовку. Все ждали… На мишень села муха, я говорю: «Вон муха» и, не целясь, навскидку выстрелил – вместо мухи осталась дырка. Степанычу пришлось раскошелиться. Но этим всё не закончилось – Степаныч «завёлся». На следующий день было новое соревнование – с трёх выстрелов сбить, установленный на спичке, коробок.
Первым выстрелом я попал в коробок левее спички миллиметра на 3, а вторым сломал спичку. Я долго хранил этот коробок, но потом он куда-то пропал. Съёмки закончились, мы возвращались в Москву. В одном с нами вагоне ехали аквалангисты (ещё на вокзале я обратил на них внимание – к ластам были приделаны длинные куски фанеры). Ехали весело – они в другом конце вагона пели разные песенки, жена Степаныча купила нам втихаря пачку «Столичных» и угощала нас кофе, а когда аквалангисты исполнили «Хибины», попросила меня списать слова. А слова были такие:
В Тундре есть много мест,
Что скрываются за тучей,
На плато Расвумчорр
Нас туманы злые мучат,
На плато – апатит,
Его надо добывать,
Апатит твою, Хибины, мать!
Нет у нас сигарет,
Курим мы «Байкал» вонючий,
На плато Расвумчорр
Нас туманы злые мучат,
Эту жизнь нам в Хибинах
Давно пора кончать
Апатит твою, Хибины, мать!
Расвумчорр очень крут
Неприступные вершины,
Камни вниз нас зовут,
Но пока ещё мы живы,
Если с плато упасть,
То костей уж не собрать
Апатит твою, Хибины, мать!
Уезжая домой,
Всей экзотикою сыта,
И на память возьмём
Мы кусочек апатита,
Чтоб Хибины потом
Нам с улыбкой вспоминать
Апатит твою, Хибины, мать!
На этой весёлой ноте и закончилось наше южное путешествие.
В Москве съёмки продолжились – снимали выпускной бал. Нас специально обучали танцевать вальс – оказывается всё не так просто. Подобрали костюмы, кому «летучую мышь», кому фрак с цилиндром (аля «Онегин»), кому ещё что. Я был гусаром, однажды после съёмок я забыл смыть усы, которые мне нарисовала наша гримёрша Нона (очень милая девочка, она ездила с нами и на юг), так и ехал в метро, пока не увидел своё отражение в стекле. Бал снимали во Дворце культуры завода «Серп и Молот». Наша раздевалка находилась на третьем этаже, а окна выходили прямо на крышу. Как-то мы в костюмах XIX века вылезли на крышу и махали пассажирам проезжающей электрички, они все прилипли к окнам и чуть её не перевернули.
Потом опять поехали в Кратово, где снимали рассвет после бала. Мы с Любой Гусевой изображали влюблённых – на опушке берёзовой рощи я срывал ромашки и дарил ей, брезжил рассвет, потом мы пошли через поле, где колосилась высокая рожь, которая в конце-концов нас скрыла… Всё ещё подшучивали – чего вы там во ржи делали? Всё когда-то кончается – закончились и съёмки. Киношники занялись монтажом, и через какое-то время нас пригласили на первый просмотр в Останкино.
Фильм получился классный! Красочный, музыкальный и песенный. На том месте, где мы с Любой растворились во ржи, плёнка оборвалась, и зал погрузился во тьму (было очень смешно). Заканчивался фильм тоже весело – Люба идёт по рельсу, я держу её за руку, в следующем кадре несётся скорый поезд, и хор поёт «Эх! Хорошо в стране Советской жить!».
Позже «Билет в детство» несколько раз показывали по телевизору. Очень жаль, что в своё время ЦДДЖ не купил это фильм. Мои попытки найти его в интернете закончились ничем. Очень жаль!
Гастроли в ГДР
В октябре 1968 года концертная бригада поехала на гастроли в тогдашнюю Германскую Демократическую Республику. Жили в местечке Кляйн-васер-бург (Маленькое водное поместье). Разъезжали для выступления по разным городам, запомнился Берлин, Потсдам и Франкфурт на Одере. Разные экскурсии – Бранденбургские ворота, какой-то мрачный мемориал, Рейхстаг, знаменитый берлинский зоопарк Тирпарк, где просто так разгуливали павлины, Трептовпарк с памятником «Солдату с девочкой спасённой на руках».
С «армией» мне повезло. Мне уже шёл 18-й год, в ансамбле я появлялся уже редко – школа, экзамены. Как-то Степаныч – сказал: «Саня, придёт повестка из военкомата – сразу звони мне – будешь служить в ансамбле Московского военного округа»… Пришла повестка, я позвонил – ответили, что Виктор Степанович болеет, а домашнего телефона они дать не могут (нельзя).
Провожали меня родные и друзья – когда, по меркам родных, нам было «хватит», Кипин (Крапивин Игорь) выставил на стол бутылку «Солнцедара» с надписью на этикетке: «Пусть наша дружба будет крепче этого вина и разлуки»… Потом на электричке добрались до Химок, попрощались, и после прожарки одежды я попал на распределительный пункт. Где, наверное, спал на какой-то деревянной лавке. Утром прошёл майор, забирая у всех пирожки, колбасу, варёных кур – ну всё «что вам не понадобится». Потом позвали строиться во дворе, и к нашему нестройному строю вышел сержант с чемоданом: «Направо! Шагом-м-м марш! А-раз, а-раз, а-раз-два-три». А на чемодане по диагонали было написано: «Туркмения», и девять суток в эшелоне, а потом два года в танковых войсках в Кара-кумах…