Решающим для семьи Цыбиных был 1946 год. Владимир Дмитриевич в автобиографии писал: «В 1946 году, когда братья пришли с войны, и им и мне нужно было учиться дальше, мы переехали в среднеазиатский городок Токмак – место ссыльных со всей страны. Учителя наши – бывшие профессора Москвы и Ленинграда, ученые-зеки, давали нам завышенные знания. Я учился и работал в поле, а окончив школу, поехал на урановые шахты в Прииссыккулье как завербованный. Перед этим меня и отца моего, и сестру (двоюродную) восемь раз (!!) давил домовой – выдавливал...».
В шахтах, хотя он и проработал недолго, с ним случился трагический случай, который поэт помнил до конца жизни.
Однажды в шахте произошел обвал. Он был зажат со своим напарником-стариком между двух обрушившихся огромных глыб. Так получилось, что старик оказался у него на плечах.
И волею судьбы Цыбин три дня держал его на себе. Что это были за дни, он не любил говорить, но когда их откопали, они уже были без сознания. Может быть, именно в тех шахтах и закалялась воля казачьего поэта Цыбина, становилась душа отзывчивой к чужому горю и открытой людям. Он умел и любил делать добро. Скольким молодым талантам он помог пробиться сквозь казенщину совдеповской системы – сегодня трудно посчитать.
Вдова Цыбина Ада Мефодьевна вспомнила на поминках один очень интересный эпизод из жизни поэта. Когда он учился в Литинституте, несколько студентов оказалось на берегу озера; один из них – студент из Монголии – утонул. Рядом было несколько человек (в том числе и хорошо известные ныне поэты). Они были в шоке. Один только Цыбин не раздумывая кинулся в воду, ныряя много раз (почти до потери сознания), достал утопленника.
...О голодном 1946 годе Цыбин напишет в своей последней книге «Крестный путь»:
Мать вызвали на суд,
В избе братишки хворы,
Иду – меня спасут
Заманные просторы.
Иду с сумой пустой,
В ладони сжав талоны, –
Гляжу – в сорок шестой,
Словно в глаза Горгоны...
(«Метель вмерзает в грудь...»)
Потом была работа на заводе до 1953 года, и тогда же он отправляется в Москву и становится студентом Литературного института. Учился он в семинаре сегодня уже основательно подзабытого поэта Василия Андреевича Журавлева на «отлично» и даже был именным стипендиатом.
Диплом с отличием ему вручил ректор Литинститута Виталий Михайлович Озеров 21 июня 1958 года. Об этом времени он напишет в автобиографии: «После учебы уехал к себе в Семиречье, где написал книгу стихов «Медовуха», изданную годом позже после первой моей книги – «Родительницы степи». И теперь остался в Москве, уже навсегда. Работал в издательстве «Молодая гвардия» (1960 – 1962), а затем в журнале «Молодая гвардия», заведующим отделом поэзии в течение пяти лет...».
Именно в эти годы к нему приходит слава поэта самобытного, идущего от традиций корневой русской поэзии. Он стал продолжателем славных традиций Сергея Есенина и Павла Васильева, причем создал свой неповторимый поэтический мир. Тому доказательство – около 40 книг его оригинальных произведений и около тридцати – переводов; я уж не говорю о многочисленных журнальных публикациях в России и за рубежом. Творчество Цыбина требует отдельного, очень серьезного анализа и разговора.
Еще в юности он задумался об устройстве мира и пришел к мысли, что атеистическая модель – это бесовщина, вранье. В своей записной книжке он отметил довольно интересный эпизод из той своей ранней жизни: «Люди в большинстве своем не смерти боятся, а того, что будет после. Жил такой человек в Токмаке – Матюхин. Человек недоброй жизни – жег иконы по своей коммунистической вере, был, как говорят, когда-то в органах. Отец у него был колдун. – «Во что веришь?» – спрашивал он отца в раскольничьи хрущевские времена. – «В дерево верю, положим», – уклоняется колдун от своей правды. – «Дерево – бессознательно, так сказать, неодушевленный мир». – «Но в нем живет леший, и я с ним разговариваю». – «Чушь, суеверие. Они ум и мрак». – «А ты загляни в обрыв ночи». – «Глядел. Там ничего, вот уже 60 лет смотрю». Колдун умер древним и, оказалось, с крестом на шее. А после и сын перед смертью чего-то испугался, затосковал, попросил, чтобы под крестом похоронили на всякий случай. Надели ему перед смертью новый беленький крестик. Крестик почернел на мертвом, пока наемная плакальщица отпевала. Легли рядом отец и сын, люди будто бы слышали шум в их могиле. Либо спорят, либо дерутся. Кресты свалились на землю – черные – колдуны. В бездну ушли их голоса. Такие умирают намертво. У кого нет жизни времени – нет и вечности».
Именно в этом Цыбин больше всего винил существовавший строй, который обокрал каждого из нас, отрицая веру в бессмертную душу и сделав нас (пусть и против нашей воли) Богоотступниками. Он не раз говорил мне: «Без Государя Императора Русь – вдова».
Не верил он и перестройщикам из обанкротившегося ЦК. В своей записной книжке он отметил: «Горбачевская «перестройка» – строительство хаоса, насильственное выпадение из истории и традиции. Выдавленные из истории, мы лишаемся источника психологической энергии. Традиция – стабилизирующая энергия истории. Вот и живем без «вчера», а значит и без «завтра». Кочевники по ничему... До XX века мечта была вестью Бога. Когда мечта захотела стать делом, она стала бесноватой. И вот самая бесплотная должна была воплотиться в жизнь через кровь и ложь. Не тянуться вверх, а стлаться по горизонтали. Теперь люди боятся мечтать: а вдруг она отвердеет из ничего, и выйдет снова – уродец. Так большая часть человечества (почти все) лишило себя гениальной энергии мечты».
О советском времени Цыбин записал в своем блокноте: «Души без веры не бывает. Бог душу растит в человеке. Наше советское время породило массы людей, отрицающих душу в себе (А где она, эта душа? – привычный и глупый вопрос), и потому: одни люди умирают в небеса, другие за прегрешения – во тьму преисподней. И только эти и подобные им – в никуда и в ничто. Они, как животные («от обезьяны человек родился»), – в прах, ибо души в них нет. И нечему отчалить от тела».
Самым большим грехом большевиков он считал: «Страшное, обвальное одиночество – жить без Бога. Самый великий грех 1917 года – сделать народ одиноким в мире».
Ощущения студенческих лет я записывал в дневнике. Недавно за 1982 год я нашел такую запись: «Чем поразил меня Цыбин? Пожалуй, именно тем, что он человек сильной воли. Он идет своей дорогой. Он убежден в своей правоте, вернее, в правоте своей модели мира, созданной им самим. Он вырабатывает подспудно желание работать и за работой на земле нашей видеть небо, учит понимать, что это не безликая облачная масса, а у нее есть свои оттенки. Вот в чем полезность школы большого мастера».
Окончание здесь
Начало очерка здесь
Project: Moloko Author: Полушин Владимир