На очередной почтовой станции поручик застрял. Проезжавший фельдъегерь забрал годных лошадей, из оставшихся кобыла должна была вот-вот ожеребиться, ещё одна лошадь охромела.
Поручик с досады пошел проверить. Точно, в стойле кобыла с раздутым животом тяжело вздыхала и терпеливо ждала родов, но серый в яблоках конь по соседству нетерпеливо переступал ногами и все норовил просунуть к ним голову между жердями.
– Врешь, что хромая! – бросил офицер смотрителю.
– Может и не хромая, – согласился смотритель, – может пужливая. Волки ее гоняли –насилу ушла, с тех пор и охромела. Как ехать куда – припадать на правую ногу начинает.
Служитель открыл денник, конь благодарно всхрапнул, бодро вышел и побежал по двору. Служитель снял со стены хомут, и конь, все это время на бегу косивший на него взглядом, словно споткнулся, захромал и остановился.
–Ветеринар подъедет, пусть лечит, а к службе не годен, так на мясо его, – заметил смотритель, глянул на поручика и, решив пошутить, добавил: –а шкуру на военный барабан.
Поручик развернулся и пошел в комнаты для проезжающих. Слова смотрителя вертелись в голове. "Лошадь на правую ногу хромает, и я на правую. Как он сказал? К службе негоден – на мясо, а шкуру на военный барабан! Вот мерзавец!"
В большой комнате на столе стоял холодный самовар, на печи свалили на просушку тряпье и оно, пока сохло, воняло премерзко. Три малые комнаты, двери из которых выходили в большую, заняли застрявшие здесь, как и он, проезжающие. Служитель показал с порога в какой из комнат остановился купец с женой, какую занял пехотный капитан, и где разместился чиновник. Недолго думая, поручик постучал к капитану. Ему не ответили. Он чуть приоткрыл дверь, в комнате было темно и тихо. "Наверно, спит", – подумал поручик и осторожно зашел.
– Тс-с-с! – прошипел кто-то.
Поручик замер. Чиркнула спичка. Свет высветил усатого с выпученными глазами лысого капитана на кровати. Тот быстро зажег три свечи на канделябре, схватил свернутую в трубку книжку, замахнулся ей и скомандовал:
– Огонь! – и принялся лихорадочно со всей силы лупить книжкой слева и справа от себя, покрикивая, – бери выше! Заноси! Правее! Картечью! Ага! Канальи! –торжествующе закричал он. –Побежали!
Капитан поднес подсвечник ближе к кровати. Несколько раздавленных клопов остались на простыне, остальные доползли до края и попадали на пол.
Закончив битву, капитан поставил канделябр.
–Позвольте представиться, –поднялся он и назвал себя.
Представился и поручик.
Комната была узкой как пенал, две кровати, одну из которых занял капитан, вторая свободная с набитым сеном тюфяком. Между ними запертый на замок сундук.
Поручик опустился на свободную кровать. Сено в тюфяке давно перемололось в пыль, едва он сел, нестерпимо зачесалось в носу и захотелось чихнуть.
Капитан бросил на сундук книжку, та немедленно раскрутилась. "Геометрия" – значилось на обложке.
– Пускай к купцу всей стаей ползут, –проворчал капитан, – там супруга в теле, на всех хватит. А то нашли, с кого кровь пить, со служивого. И так, сколько лет пьют все, кому только не лень. Куда, господин поручик, ехать изволите?
– В Санкт-Петербург, в академию.
– Не в Михайловскую? –насторожился капитан.
– Нет-с, в медико-хирургическую, по ранению.
– Тогда ладно, а я вот тоже в Санкт-Петербург только в Михайловскую академию, на экзамен. Верите ли, господин поручик, черкесов не боялся, а экзамена боюсь!
– Что ж, артиллеристом быть почетно, сам подумывал поступать когда-то.
– Вы подумывали, а я и поступал, –вздохнул капитан, – еще в года молодые, куда только поступать не пытался, и в главное инженерное училище пытался, и в морской кадетский корпус, на артиллериста, везде экзамен держал.
Поручик не стал и спрашивать, и так понятно, что не поступил никуда капитан, иначе не оказался бы в пехоте. Но тому вопросы и не нужны были.
– Чтобы поступить или родительские заслуги нужны, или полгода в специальном пансионе готовиться. А пансион, я вам скажу, дело дорогое. В любой гостинице дешевле. В нем и кормят плохо, и холодно, зимой на дровах экономят, печей не топят. Зато пансионеры за полгода все экзаменационные работы перерешают, те же преподаватели к ним и ходят. Поднатаскают их, глаза в глаза, а потом у них же и экзамены принимают. И попробуй со стороны пробейся! Так и оказался в пехоте. Хотел, было, потом в кавалерию перебраться, только при переводе за лошадь и амуницию заплатить надо, а лишних денег никогда нет. Да и в кавалерии этой, заболеет лошадь – плати, подковать – снова плати. Теперь появилась возможность в артиллерию перейти, да велено экзамен держать. В полку-то просто, бери выше, бери ниже, да фейерверкер при пушке не первый год, сам все знает. И стреляли раньше просто в направлении противника, а теперь велено точно стрелять, по цели. Экзамен этот придумали. Надо готовиться, учебников набрал и, верите ли, смотрю в книгу и ничего не понимаю...
Лысый капитан жалобно глянул на него. Не дождался ответа и вздохнул.
– На старости лет придумали экзамен! Расскажи им про гипотенузу наравне с прапорщиками. Ну да, орден на груди, перекрестился, зажмурился и с Богом! Авось проскочит!..
Капитан, ища поддержки, снова с надеждой посмотрел на поручика. Тот поднялся.
– Пойду, распоряжусь, чтобы самовар раздули, – сказал он и вышел.
Чаю ему не хотелось, но и слушать капитана про его неудавшуюся жизнь, смотреть на его битву с клопами желания не было. Из своей комнаты в общую вышла дородная купчиха в халате, зевая, переваливаясь с ноги на ногу, словно утка, прошла во двор. Из оставшейся приоткрытой двери доносился густой храп.
Поручик постучал в третью комнату, которую занял проезжавший чиновник.
– Да-да! – ответил кто-то торопливо.
Поручик зашел. Такая же комната, только вместо сундука между кроватями столик, какой-то взъерошенный господин в нательной рубашке лихорадочно писал что-то при свете свечи.
Офицер тихо, чтобы не помешать, сел на свободную кровать.
Чиновник строчил, едва успевая макать перо в заменявшую чернильницу помадную банку, плечом он подался вперед, словно закрывая написанное от постороннего взгляда.
"Хоть молчит!" – только подумал поручик, как тот неловко махнул пером, поставив кляксу.
– Фу ты!– пробормотал он, поднял исписанный лист, держа его вертикально, – что у нас на станциях ни бумаги хорошей, ни чернильниц, ни пера толкового. И всегда, если опишешься, так непременно в конце страницы.
Положив лист на кровать исписанной стороной вниз, он достал и положил перед собой чистый лист бумаги и только тогда повернулся к вошедшему.
–Поверите ли, господин поручик, вот так из-за одной кляксы все желание пропадет...
– Вы, видимо, поэт? Так простите, ежели помешал, отогнал, так сказать, музу, спугнул...
– Я похож на поэта? – удивился чиновник и рукой поправил непослушные волосы, – я, уж позвольте, коллежский асессор! По табели о рангах – майор! Мне стихи или другое какое баловство не по чину...
– Вот уж не хотел вас обидеть, право, хотя у нас в корпусе есть подполковник, так он стихи ладно слагает.
Поручик говорил, разглядывая соседа. Чиновник был мелок, сутул, к тому же, узкое вытянутое лицо было слегка наклонено к плечу, и взгляд слегка косил и не понять, на тебя он смотрит или куда-то вдаль. Волосы торчали во все стороны, как пух на одуванчике. Казалось, подуешь на его голову, и улетят.
Они были одногодки, поручик смотрел на него с недоумением и завистью. Вот же, такой военного врача не пройдет, а – майор. Прикидывал: если уволят по ранению, придется место искать, какой секрет есть, как там у них на гражданской службе с такими физиономиями, да с косоглазием в чины выходят?
– Что ж, получу надворного советника, свободнее со временем станет, может и начну баловаться, а пока серьезных дел хватает. Прожект готовлю. По вашей части. По военной, причем кавказской!
– Так вы по военному ведомству?
– Нет-с, но свои соображения по усмирению горцев имею. Шутка ли, столько лет война, а где победа?
Чиновник вскочил и принялся расхаживать по комнате от стола до двери, три шага туда и три обратно.
– Как же дело исправить? – из вежливости поинтересовался поручик. Видел же, что чиновнику самому не терпится рассказать.
– Скоро узнаете! Как указы пойдут, – коллежский асессор остановился и выдержал паузу. – Отправил я на имя его величества ряд прожектов по управлению. Думаю, лет в пять разрешить дело.
Чиновник снова стал расхаживать и перечислять, загибая пальцы:
– Первый прожект: забирать детей из семей горцев, перемешать их с детьми казаков и учить вместе, чтобы с младых ногтей друзья, кунаки были.
Второй: огородить их! Где водой, где забором, где ров вырыть. Окопать бестий! Пускай друг друга поедом едят, пока сами себя не изведут!
Чиновник сел и стукнул ладонью с растопыренными пальцами плашмя по столику. Дрогнуло пламя свечи.
– Третий – торговлей их искусить. Продавать им товар задешево или даром отдавать, а потом покупать у них то же самое, но дорого! Что ж им грабить, разбойничать, если так дают?! Выделить из них самых опасных. И к себе приблизить. Чины им жаловать, ордена, подарки. Пусть с этими чинами среди своих и правят, у себя, в горах. Ну а не получится –на то последний прожект есть! В пьянство их ввести!
Коллежский асессор быстрым движением сунул руку под стол, достал почти пустую бутылку и стакан, такой высокий и широкий, что налитое вино поместилось на дне, едва покрыв его. Рука его дрожала, горлышко стучало по краю стакана. Выпил его просто и легко, будто воду. После чего поводил в воздухе пустой бутылкой.
– Пьян черкес – рука шашку не держит, на коня не залезть, из ружья не прицелиться. Нам победа, а казне прибыток!
"Э, да он сам пьян!" – подумал поручик и спросил:
– И когда же, дозвольте узнать, горцев поить начнут?
– Сначала в Петербурге мои прожекты изучали, в сенате их отметили и переслали в Тифлис. С резолюцией благожелательной! Думаю, уже скоро... Человек! – закричал он, в сторону двери, тряхнув пустую, заменявшую чернильницу помадную банку. – Неси вина, листов побольше, чернил и чернильницу нормальную! А то я с Кавказом разберусь, и тогда по почтовому ведомству такую бумагу сочиню и отправлю – век меня помнить будешь!
– Я потороплю, – поднялся поручик, а чиновник уже повернулся к нему спиной, достал из-под тюфяка исписанные листы и при свете свечи жадно перечитывал напиисанное ранее.
Офицер постоял в большой комнате, брезгливо втянул носом дурной от тряпья на печи воздух. Из комнаты, занятой купцом, доносился густой храп. Купчиха в халате только сейчас прошла мимо него, возвращаясь со двора. Поручик постоял у закрытой двери в комнату штабс-капитана, прислушался.
– Огонь! – донеслась команда, громко чиркнула о коробок спичка, и раздался торжествующий голос за дверью: – Бери ниже! Картечью! Левее! Ага! Побежали канальи!
Поручик развернулся, припадая на больную ногу, выбежал на двор, отыскал станционного смотрителя.
– Седлай хромую, – распорядился он.
– Ваше благородие! А волки?
– Волки? Будет тебе тогда два военных барабана!..
Из повести Андрея Макарова «Дорога на Моздок»
http://artofwar.ru/m/makarow_a_w/text_0990-1.shtml