В первых двух статьях были рассмотрены объяснения того, почему теорию эволюции нельзя считать доказанной, почему у нее нет строгих доказательств.
Теперь пришло время указать на те факты, которые противоречат теории эволюции, а, следовательно, опровергают ее. Фактов таких много, поэтому мне пришлось разбить эту информацию на три статьи. Еще раз подчеркну, что с большинством этих фактов я ознакомился благодаря нашему русскому биологу Илье Александровичу Рухленко, из чьих работ я взял многие нижеследующие цитаты и примеры (порой прямым текстом, так как пока не планирую использовать свой ресурс в коммерческих целях).
Один из самых старых и убойных доводов против теории эволюции – отсутствие переходных форм, а также вообще дискретность видового разнообразия – четкие отличия между видами (даже близкородственными).
Несмотря на частые утверждения об имеющемся, якобы, «огромном количестве переходных форм», профессиональные палеонтологи пишут прямо противоположные вещи. Например, эволюционист-палеонтолог, профессор геологии, президент палеонтологического сообщества США Стивен Джей Гулд (Gould, 1977):
«…крайняя редкость переходных форм в летописи ископаемых останков продолжает быть профессиональным секретом палеонтологии. Эволюционные деревья, которые украшают наши учебники, имеют реальные данные только на концах и в узлах своих ветвей; всё остальное — лишь предположения, пусть и разумные, но не подтвержденные ископаемыми останками…»
Фатальная ошибочность таковых предположений была блестяще продемонстрирована случаем с тиктааликом и польскими тетраподами. Как известно, тиктаалик долгое время считался переходной формой (между рыбами и наземными животными), жившей около 375 миллионов лет назад (согласно официальным палеонтологическим датировкам). И вот в заброшенном польском карьере в начале 2000-х находят четкие следы четвероногого существа, причем безо всяких следов волочения хвоста, и датируют возрастом в 395 миллионов лет (Niedzwiedzki et al., 2010)! Соответственно тиктаалик автоматически вылетает с пьедестала переходной формы, так как за 20 миллионов лет до того, как он, якобы, начал выползать на поверхность, кто-то там уже ходил на четырех ногах.
Значит, тиктаалик был не переходной формой, а был предположением – пусть и разумным – о том, что его останки могли бы быть переходной формой, если бы теория эволюции была бы правдой.
А теперь давайте посмотрим, сколько нам известно переходных форм между, например, рыбами и земноводными, в которых рыбы, якобы эволюционировали. Рыб у нас насчитывается 35 000 видов, а земноводных 7 700 видов.
Ныне живущими переходными формами между рыбами и земноводными с весьма серьезными натяжками можно считать кистеперых рыб (2 вида), двоякодышаших рыб (6 видов) и илистых прыгунов (20 видов). Итого на 42 700 видов рыб и земноводных мы видим менее 30 предположительных переходных форм. Это менее 0,07% от общего количества рассматриваемых видов. То есть это зона статистической погрешности. Можно сказать, что переходных форм между рыбами и земноводными в данный момент практически нет.
Среди вымерших переходных форм можно еще вспомнить ихтеостегу, акантостегу и тиктаалика (недавно потерявшего свое звание переходной формы по факту) которые только подчеркивают пустоту среди переходных форм между рыбами и земноводными.
Между пресмыкающимися и птицами в качестве переходной формы можно попробовать назвать знаменитого археоптерикса и пару десятков динозавров с отпечатками то ли перьев, то ли волос (впрочем, и ныне существуют волосатые ящерицы). Значит, на около 10 000 видов ныне живущих пресмыкающихся и на около 10 000 видов ныне живущих птиц мы имеем пару десятков якобы переходных форм. Это 0,1% от общего числа видов.
Что и требовалось доказать – переходных форм практически нет. А ведь если бы теория эволюции была бы правдой, все живые существа были бы переходными формами между друг другом.
Но и помимо отсутствия переходных форм зачастую вполне очевидна видовая дискретность, причем в таких признаках, которые не имеют никакого значения для выживания, например тонкие детали рисунков на крыльях бабочек или лепестках цветков. Какая сила поддерживает эти рисунки неизменными как во времени, так и в пространстве, в том или ином биологическом виде?
Например (Kodandaramaiah, 2011) отмечает, что в некоторых группах бабочек близкие виды, обитающие в одном и том же районе, могут различаться такими признаками, как относительное положение какого-нибудь одного глазка на нижней стороне крыла. Или наличием 5 глазков у одного вида вместо 6 глазков у другого вида (на нижней стороне крыла).
Или, профессор зоологии Четвериков С. С.:
«Систематика знает тысячи примеров, где виды различаются не адаптивными, а безразличными в биологическом смысле признаками, и стараться подыскивать им всем адаптивное значение является столь же мало производительной, как и неблагодарной работой, где подчас не знаешь, чему больше удивляться: бесконечному ли остроумию самих авторов или их вере в неограниченную наивность читателей».
Таким образом, если бы виды постоянно эволюционировали в режиме онлайн, под воздействием потока случайных мутаций, незначительные, мелкие признаки должны были бы постоянно размываться. И, глядя на родственные популяции, нам трудно было бы сказать, где заканчивается один близкородственный вид, а где начинается другой.
Особенно остро проблема дискретности видов стоит у бесполых или партеногенетических организмов. Понятие популяции к ним, по большому счету не относится, так как каждая отдельная особь после рождения генетически отрывается от своих сородичей – у них нет общего генофонда популяции. В результате мы должны наблюдать некую смесь из разных линий организмов, с беспорядочными различиями между этими линиями (от небольших различий, до самых серьезных). В результате, должно быть непонятно, где здесь один биологический вид, а где уже другой, третий или четвертый.
Это четкий прогноз теории эволюции в отношении живых существ, не имеющих полового размножения (или размножающихся строго партеногенетически).
И, тем не менее, профессор, доктор биологических наук Расницын А. П. подчеркивает:
«С точки зрения синтетической теории эволюции совершенно необъяснима дискретность видов у партеногенетических и бесполых организмов, лишенных обмена генами, но она имеет место. Сравнение близких обоеполых и партеногенетических видов у коловраток (Майр, 1974) и жуков-долгоносиков (Иванова, 1978; В.В. Жерихин, личное сообщение), обоеполых и бесполых видов у протистов (Ю. Полянский, 1957; Poljansky, 1977), низших водорослей (В. Полянский, 1956) и папоротников (Farrar, 1990) показало, что однополые и бесполые виды столь же дискретны, как и обоеполые».
Получается, что бесполые и партеногенетические живые существа из совершенно разных таксономических групп ведут себя одинаковым образом, дружно опровергая прогнозы дарвиновской теории эволюции. А именно, эти виды ничем не отличаются от видов, размножающихся половым путем, по соотношению «дискретность/непрерывность».
Итак, практически полное отсутствие переходных форм, а также дискретность видовых различий, вплоть до самых мелких, но, тем не менее, устойчивых – опровергает теорию эволюции по факту.
Весьма подозрительные факты генетического сходства у животных дальней степени родства (или наоборот – генетические различия у близких друг другу животных), наводящие на мысль о генном конструировании высочайшего уровня.
Подобные генетические сходства обычно объясняются общим предком, но в случае достаточно далекого родства приходится применять объяснение «конвергенции» - случайной схожести в результате эволюционного развития. Учитывая, что для схожести строения генов и соответственно белков необходимо случайное совпадение огромного числа молекулярных построений, таковая случайность крайне маловероятна.
Конкретные примеры.
Схожесть антифризных белков (помогающих не замерзать рыбам холодных вод) у антарктических нототениевых рыб и у полярной тресочки (Boreogadus saida) (обитающих на разных полюсах Земли); у рыб керчак (скорпенообразные), зимней камбалы (камбалообразные) и губана (окунеобразные) (Бильданова и др., 2012:252); у сельди, корюшки и морского ворона.
Ряд живых существ морфологически далеких друг от друга оказываются близкими родственниками генетически и наоборот.
Снежный барс довольно сильно отличается от рода пантер (лев, тигр, леопард, ягуар), почему раньше его выделяли в отдельный род, однако генетически его приходится присоединять к пантерам. Близкими генетическими родственниками оказываются совы и птицы-мыши, тунцы и морские коньки, рыбы-парусники и камбалы, а у млекопитающих - сирены, слоны, златокроты, прыгунчики, трубкозубы, даманы и тенреки. Бегемоты становятся генетическими родственниками слонов, а насекомые родственниками ракообразных.
Соколиные и ястребиные наоборот похожи внешне якобы только случайно, а генетически далеки друг от друга. Так же якобы конвергентно (случайно) похожи друг на друга тунцы и рыбы-парусники (относящиеся к скубриевидным), многоножки и насекомые.
У абсолютно разных видов электрических рыб одинаковые генетические механизмы развития и работы электрических органов, невзирая на эволюционную пропасть между ними в 100-200 млн лет.
В итоге генетики приходят к подобным выводам – Davalos et al., 2012:
«Несогласие среди филогений, полученных по разным наборам признаков, является распространяющимся (Rokas и др., 2003). Филогенетический конфликт становится всё более острой проблемой в связи с появлением масштабных геномных наборов данных. Эти большие наборы данных подтвердили, что филогенетический конфликт – обычен [распространен] и часто является скорее нормой, чем исключением (Waddell и др., 1999; Leebens-Mack и др., 2005; Jeffroy и др., 2006; Rodríguez-Ezpeleta и др., 2007)»
Но еще более тяжелым случаем являются примеры того, когда по одним группам генов у животного одни эволюционные предки, а по другим генам – другие. Такое вообще очевидно невозможно в рамках теории эволюции, как, например, то, что коровы оказались по определенным генам родственники змеям (Walsh et al., 2012).
Крайне ярким генетическим примером, опровергающим теорию эволюции, является случай схожести 200 генов, отвечающих, судя по всему, за эхолокацию у дельфинов и летучих мышей (Parker et al., 2013). То есть эти двести генов дельфинов и летучих мышей настолько схожи, будто унаследованы от общего предка. А все другие – не унаследованы.
Подобное сходство всегда объяснялось общим предком. В данном же случае об общем предке не может идти речь, так как в рамках эволюционного учения пути предков дельфинов и летучих мышей разошлись десятки миллионов лет назад. Невозможно, чтобы под потоком случайных мутаций полностью изменилось абсолютно все строение животного, кроме сложнейшего аппарата эхолокации.
Поэтому в итоге официальная версия гласит – конвергенция. То есть совершенно случайно одинаковым образом легли десятки тысяч молекулярных связей в двухстах генах дельфинов и летучих мышей. Действительно, фразой «ну, вот оно как-то случайно получилось» можно объяснить все, что угодно.
Еще пример: при исследовании генома бделлоидной коловратки выяснилось, что помимо генов животных, у неё присутствуют: 1) гены бактерий, 2) гены растений, 3) гены грибов (Gladyshev et al., 2008). Что вполне ясно указывает на прямой дизайн живого организма методами генной инженерии.
Еще примеры: генетическая схожесть механизмов, обеспечивающих формирование речи у человека и пения у птиц (то есть по этим генам человек вдруг оказывается родственником птиц, причем ближе, чем к обезьянам), возникновение чувства тревоги в нервной системе раков и позвоночных животных, формирование глаз у позвоночных, членистоногих, медуз и кишечнополостных, конечностей позвоночных и крыльев насекомых, яда в зубах змей и шпорах утконосов.
В рамках теории эволюции таковые факты можно объяснять либо общим предком (который получается был весьма развитым созданием, умевшим говорить, петь, бегать, летать, сканировать пространство эхолокацией, тревожиться, имел глаза, ядовитые железы и многое-многое другое) что естественно противоречит множеству других фактов, либо объяснять все это чистой случайностью – конвергенцией форм, что пока и происходит. Но рано или поздно нам придется осознать неслучайность этих случайностей.
Существуют также факты, противоречащие самой основе теории эволюции – выживания наиболее приспособленных.
Прежде всего, отметим огромную выгоду бесполого размножения по сравнению с половым из-за большей численности потомства, большей скорости размножения и отсутствия необходимости тратить ресурсы на половые отношения. Несмотря на выгоды генетического разнообразия при половом размножении, как минимум чередование этих способов (когда часть особей размножается половым способом, а часть – бесполым) дает реальную выгоду в численности потомства. Однако по факту этого практически не наблюдается в природе.
Затем обратим внимание на факты запрограммированной гибели лососей, многих кальмаров, каракатиц и осьминогов, бамбука, мадагаскарских пальм-самоубийц. В случае возникновения мутантной особи, которая бы не погибла после размножения (причем некоторые лососи в редких случаях выживают после нереста), она получила бы 100% преимущество в производстве потомства и неминуемо должна была бы вытеснить прочих особей, нелепо погибающих сразу после первого (!) размножения. В этих случаях мы явно видим, как теория эволюции НЕ РАБОТАЕТ по факту. Как генетически запланированная смерть особи может не удаляться естественным отбором из того или иного вида? И каким образом этот признак вообще закрепился в рамках «выживания наиболее приспособленных»?
Аналогичным примером является отсутствие эволюции человека за последние десятки тысяч лет по критерию атлетичности мужской фигуры. Невзирая на явные предпочтения женщин, а также несомненную пользу этого признака (в отличии от бесполезного и даже вредного павлиньего хвоста) за десятки тысяч лет никакого изменения мужских фигур в сторону большей атлетичности не наблюдается по факту.
Противоречащей принципу выживания наиболее приспособленных является так же половая система пятнистых гиен (сросшийся клитор самок гиен), у которых в результате первых родов погибает 10% самок и 50% детенышей. Каким образом не исчезает этот, несомненно, вредный признак? И каким образом он появился в русле рассуждений о выживаемости наиболее приспособленных?
Простым и интересным примером для опровержения идеи о «наиболее приспособленных» (да и самой СТЭ) является факт существования в природе белых бабочек.
В результате исследований, посвященных казусу березовой пяденицы, были проведены сотни опытов и исследований, скормлены птицам буквально тысячи бабочек, и документально доказаны следующие факты:
1. Насекомоядные птицы замечают бабочек, отличающихся от фона, легче, чем бабочек, сливающихся с фоном.
2. Хищническое давление птиц на съедобных бабочек весьма существенно.
3. Это хищническое давление приводит к естественному отбору бабочек, где преимущество получают менее заметные цветовые формы съедобных бабочек.
4. В случае серьезной разницы в заметности для птиц разных цветовых вариаций бабочек, эволюция окраски этих бабочек может происходить очень быстро, в течение всего 40–50 лет.
В рамках всех перечисленных пунктов можно сделать прогноз, что эволюция съедобных бабочек в ходе естественного отбора должна приводить к формам, имеющим покровительственную окраску тела. Если, конечно, свободное эволюционное изменение биологических видов действительно возможно.
И при виде бабочки с покровительственной окраской, сразу утверждается, что это такой особо чуткий естественный отбор отобрал этот шедевр покровительственной окраски в ходе длительной эволюции, под придирчивым вниманием насекомоядных птиц.
Однако помимо покровительственной окраски в природе существует масса демаскирующих окрасок бабочек – ярких, цветных, а что особенно интересно – белых, которые, таким образом, самим фактом своего существования опровергают теорию эволюции по механизму естественного отбора.
Здесь можно предположить, что либо виды не в состоянии эволюционно изменяться, либо с момента появления белых бабочек и их естественных врагов прошло гораздо меньше времени, нежели это утверждает официальная хронология, либо изменяться некоторые виды могут, но лишь те, в которых изначально заложена способность к изменчивости. Вот некоторые бабочки типа березовой пяденицы и изменяются (хотя там тоже есть свои нюансы). А остальные белые бабочки не могут изменяться, поэтому им и приходится выживать так, как могут.
Обратим внимание на факты быстрого, резкого, даже взрывообразного характера эволюции, которые, в конце концов, привели к теории прерывистого равновесия Стивена Гулда и Нильса Элдриджа, что собственно говоря, противоречит самой идее плавного, эволюционного видоизменения.
И действительно, если что-то выглядит внезапным появлением, возможно, это и есть внезапное появление – Сотворение?
Если что-то выглядит как утка, ходит как утка и крякает как утка, скорее всего это и есть утка.
Основным событием грандиозного эволюционного масштаба является так называемый «кембрийский взрыв», случившийся около 540 миллионов лет по официальным датировкам, когда резко появились в палеонтологической летописи хордовые, членистоногие, моллюски, иглокожие.
(Колчанов, Суслов, 2006):
«…организмы с новым типом организации зачастую возникали сравнительно быстро, порой взрывообразно, после чего наступал долгий палеонтологический стазис, когда темпы морфологической эволюции были низки… 550 млн. лет назад на границе протерозоя и кембрия в течение около 30 млн. лет появляются практически все известные нам планы строения билатеральных животных (Bilateria). Иными словами, все типы билатерий сформировались в ходе «кембрийского взрыва». Интересно, что в кембрии появляются не только планы строения, «дожившие» до наших дней (хордовые, моллюски, иглокожие, членистоногие и т.п.), но и много «вымерших» планов строения. Образование основных классов водных билатерий завершилось в ордовике, наземных – в триасе. У наземных растений также были краткие (длительностью не более 25 млн. лет) «эволюционные взрывы»: (на границе силура и девона, 410 млн. лет назад у примитивных сосудистых, 120 млн. лет назад – у цветковых).
Чем же вызван рост сложности организмов, отмечаемый палеонтологией, и почему столь различны его результаты у эв- и прокариот? Где заключен потенциал усложнения генетической программы, реализуемой геномом? Как происходит в эволюции усложнение или кардинальная перестройка таких программ без их разрушения. И, наконец, почему программы, демонстрировавшие миллионы лет и поколений поразительную устойчивость, вдруг перестраиваются за считанные тысячелетия и сотни поколений?»
В рамках теории эволюции это крайне серьезные вопросы, на которые СТЭ пока ответов дать не может.
Кроме того, что живые существа появляются в геологической летописи неожиданно, без твердо установленных предковых форм, так они появляются еще и с готовыми сложными органами и даже системами органов, не отличающимися от современных.
Например, с глазами – отпечатки глаз животного из раннего кембрия (Lee et al., 2011) оказались типичной для современных членистоногих степени совершенства, как и глаза другого раннекембрийского членистоногого хищника, знаменитого аномалокариса (Anomalocaris). При этом кембрийский взрыв породил сразу и одновременно глаза разных стилей дизайна - фасеточные глаза членистоногих и камерные глаза позвоночных (Zhao et al., 2013.).
А также с нервной системой и мозгом – как оказалось после сравнительно недавних ископаемых находок (Ma et al., 2012; Tanaka et al., 2013), строение и степень развития нервной системы и мозга (!) у древнейших животных периода кембрийского взрыв тоже мало чем отличается от аналогичных органов высокоразвитых современных таксонов членистоногих животных (высших раков и хелицеровых).
А еще с сердцем и кровеносной системой – у раннекембрийского животного Fuxianhuia protensa обнаружилось уже и полностью «готовое» сердце, и весьма развитая система кровеносных сосудов (особенно, в районе головного мозга). То есть, обнаружилась вполне «готовая» сердечно-сосудистая система, соответствующая современным членистоногим (Ma et al., 2014).
Исходя из того, что большая часть нынешних членистоногих устроена проще, чем например, высшие раки (Malacostraca) можно сделать вывод, что современные членистоногие получились в результате… упрощения кембрийских животных)))))
Конец первой части.
Согласны с материалом? Ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
