Отрывок из рассказа Ю_ШУТОВОЙ "ПЛАСТИКОВЫЙ САД"
О встречах, чувствах и решениях.
...Они стояли у телефонной тумбочки. Между ними в столбе неяркого света плавали пылинки. Где-то за спиной вздыхала, ворочалась, позвякивала крышками кастрюль, словно кастаньетами, обширная квартира. Но Саша перестал ее слышать. Он завяз в карамельной густоте раскосых глаз, что требовательно уперлись снизу-вверх в его лицо. «Ну, — спрашивали глаза, — зачем ты пришел?» Девушка молчала.
— Я... Меня Сашей зовут... Ты тогда с лесенки упала, помнишь? — Начал он путанно.
«Черт-черт, не о том... Что я, как идиот...» — Билось у него в голове. Он вдохнул поглубже, досчитал до трех, выдохнул и начал заново:
— Я, знаешь, понял, что должен обязательно увидеть тебя еще раз. Обязательно. Не знаю зачем. Может быть просто, чтобы отвязаться. Выкинуть из головы. Я ждал, что ты опять придешь это дурацкий куст стричь, или что ты там с ним делала... Ты не приходила. Я пошел искать. Вот нашел.
Он не знал, что еще сказать, развел руками, повторил:
— Я должен был тебя увидеть.
Она кивнула:
— Ясно. Обсессия.
— Что?
— Ну, обсессия, навязчивая идея, не поддающаяся контролю. Когда человек думает, что надо что-то обязательно сделать или пойти куда-то, или еще что-нибудь. И он сам не понимает зачем, просто должен и все. И если не сделает, то все, труба.
— Да нет, я... — Саша помотал головой, — я знаю, что такое «обсессия», я...
— А-а-а, понятно, — Наргиза улыбнулась, — ты удивился, услышав такое заковыристое словечко от узбечки-гастарбайтерши.
Ему показалось, что он краснеет. Глупость какая. Почему ему должно быть неудобно перед незнакомой девчонкой? Но ведь смутился же? Точно смутился. Кашлянул в кулак:
— Ну, в общем, да.
Она рассмеялась. Густым своим, теплым смехом. Завораживающим. И это сделало их ближе. Мгновенно.
— Ладно. Пойдем, поговорим, — она потянула его за рукав в черное жерло коридора.
— Погоди, я там телефон уронил, — он нырнул в кухню, поднял валявшийся возле табуретки айфон.
Она привела его в свою комнату. Маленькую совсем комнатушку, длинную кишку, упирающуюся в занавешенное окно. По одной стене стояла двухэтажная икеевская кровать, за ней, ближе к окошку – стол, простой белый, кухонный, пара стульев. Между всей этой мебелью и второй стеной —неширокая тропинка. И все, абсолютно все, кровать, стол и стулья, подоконник и стены, были завалены, завешаны искусственными цветами: розами, ветками мимозы, пионами и ромашками, венками и гирляндами. Такое ощущение, что комната заросла пластмассовой порослью. Форточка за колыхавшейся шторой была открыта. И казалось, лепестки шевелятся, шепчутся, живут. В углу за дверью стоял большой черный мешок, из него тоже высовывались цветочные головки, подглядывали.
— Ух ты! — выдохнул Саша, — Эдемский сад.
— Да, только бутафорский. Садись, — девушка сняла со стула пластиковый цветок, шапку желтых нарциссов на единой пластиковой ножке, сунула ему в руки, — это тебе. Ты же хотел засушить мое имя в книге своей судьбы.
Она помнила. Это грело.
— Ну рассказывай, — сняла куртку, бросила ее на второй ярус кровати, присела на край.
Теперь она была совсем как девушка с полотна Леконта-Верне, этого француза, влюбленного в восточных красавиц. Ровный овал лица с чуть выпуклым подбородком, прямой нос, такой принято называть благородным, широкие брови и глаза. Все-таки, главное — глаза. Большие, чуть раскосые бабочкины крылышки. Совсем не черные, как показалось ему в первый раз. Темно-темно-карие. Карамельно-ирисочные глаза, затягивающие — вляпался и завяз. Она сидела неподвижно, сложив на затянутых в голубенькую джинсу коленях маленькие ладошки. Неподвижно, как портрет. Портрет в серой металлической икеевской раме.
— Что рассказывать? — Он крутил в руке пластиковый стебель.
— Не знаю. Что хочешь. Ты же меня искал. Ты и рассказывай.
Они сразу стали на «ты». Это казалось Саше само собой разумеющимся. Ведь они уже давно знакомы, целых два месяца. По крайней мере, он с ней.
— Ладно. Я — Саша. А, да, я уже говорил. Двадцать восемь лет. Работаю в офисе. Живу с мамой. Вот такая анкета.
— Офисный планктон, значит?
— Ну типа...
Он не стал говорить, что работает топ-менеджером в одной из ведущих компаний в строительном бизнесе, что получает более чем приличную зарплату, колесит по городу на белой ауди А7 и с мамой живет в районе Московского проспекта в сталинке, в просторной трехкомнатной квартире. С мамой и еще с котом Фунтиком, рыжей капризной бестией.
— А ты? Сама сказала, у меня обсессия. Я, пока все про тебя не узнаю, не отстану.
— Да что рассказывать. Работаю. Вон, сам видишь, цветочки крутим. Свадебные гирлянды, венки похоронные, все, что хочешь. Тебе не надо? А то могу со скидкой, по знакомству.
Улыбнулась. Словно осветилась вся.
В комнату вошла Нафиса с большой джезвой в руке. Посмотрела на них.
— Кофе не хотите?
— Нет, спасибо. Мы разговариваем.
Та пожала плечами:
— Как хотите. К Гамзе пойду тогда. С ней кофейку попьем. Только печенье возьму. Она прошла узкой тропинкой к столу, как-то ухитрившись не задеть ни одного висящего на стене венка. Раздвинув цветочную кучу, выкопала книжку «Эмоциональный интеллект» и упаковку «Марии». Книгу бросила на второй ярус кровати, печенье взяла себе. Ушла. Только шлейф кофейного духа остался. Манящий. Вкусный. Саша вдруг почувствовал ужасный голод, аж до тошноты.
— Может, пойдем, перекусим где-нибудь. Я полдня ничего не ел. Очень хочется. Правда.
Она хмыкнула.
— Ну пойдем. Только я сама за себя заплачу. А то...
Что «а то...» не сказала. И так понятно. Саша выставил ладони перед грудью упреждающе:
— Само собой. Я и не собирался.
На углу Галерной и Площади Труда была «Евразия». Туда и зашли. Несмотря на пятничный вечер, зал был полупустой, официантки лениво кучковались у стойки.
Заказали суши и зеленый чай. Долго не несли. Потом на столе появился пузатый круглый чайник и пара чашек. Саша хотел налить сразу, но Наргиза остановила его — пусть заварится.
— Я выйду, маме позвоню? А то она волноваться будет.
Наргиза подумает, что он при ней разговаривать не хочет. На самом деле Саша не хотел светить свой новенький айфон последней модели. Мать всегда говорила: «Не надо провоцировать людей». Вот он и не будет провоцировать, пусть не смотрит на него, как на богатенького домогателя.
Когда вернулся, Наргиза пила чай меленькими глотками, оперев локти на стол, сжимая чашку обеими ладонями. Будто грела руки.
— Позвонил? Ты только с мамой живешь?
— Да. То есть не совсем. Еще с котом. У меня отца никогда не было. Нет, понятно, что кто-то в моем рождении поучаствовал. Но человека, которого можно было бы назвать отцом, не было. И знаешь, мать мне лапшу на уши не вешала про гонщика, альпиниста или летчика-испытателя. Я в четыре года один раз спросил, где мой папа. А она посмотрела мне прямо в глаза и с паузой после каждого слова отчеканила: «Его никогда не было». Так сказала, что я своим детским умишком сразу понял, больше не надо про это спрашивать. И уже не спрашивал.
Она смотрела на него поверх чашки:
— Я тоже с мамой всю жизнь жила. Почти всю.
Он удивился такой общности.
— У тебя тоже отца никогда не было?
— Почему не было? Был. Он умер, когда я маленькая была. Я даже врачом хотела стать. Чтобы всех спасти. Потом поняла, что во врачи не гожусь. Я хотела на психологический поступать. У нас в Самарканде.
— Не поступила?
— Не поступала. Не дали.
— Кто не дал. Мама?
— Дядя. Дядя Жасур — глава нашего рода, папин брат. Когда папа умер, дядя Жасур о нас заботился. Помогал. Мама с ним почти никогда не спорила. Один раз только, когда меня в русскую школу отдала. Дядя был против: «Зачем ей русский язык, хочешь, чтоб в Россию уехала? Всегда знал, что Алишер не на той женился. Не в ту ты, женщина, сторону глядишь». Он хороший человек, дядя Жасур. Правильный. Слишком правильный.
— У тебя что, мама – русская? То-то я смотрю, ты по-русски свободно говоришь, без всяких там... — он замялся, — без ошибок.
— Нет. Она узбечка. Но ее русские удочерили. Она детдомовская была. Поэтому мама получилась Гузаль Викторовна Петрухина. Имя оставили узбекское, как в детдоме записано было. Хотели, чтоб свои корни помнила, национальные. И училась она в узбекской школе. Такие вот интересные люди были мои дед с бабкой.
Официантка принесла подносики с суши. С ленцой поставила на стол. Буркнув «Приятного аппетита», удалилась. Они занялись рисовыми комочками. Наргиза не спеша палочками прихватывала, макала в мисочку с соевым соусом. Саша быстро заглатывал их один за другим, едва плеснув сверху из соусничка. Есть, и правда, хотелось ужасно. Прикончив одну порцию, потянулся за второй. Слегка поднаевшись, продолжил расспросы.
— А в Питере-то как оказалась? Давно тут?
Почему ему казалось важным, просто необходимым все знать о ней? Он и сам не смог бы ответить на этот вопрос.
— Два года уже. Я из дома сбежала. Ну, не совсем из дома, скорее от дяди. Он у меня документы отобрал, чтоб я не поступала. Говорит: «Вот выдам тебя замуж, а потом, если муж позволит, поступай куда хочешь. Когда уже прием закончился, паспорт вернул. На работу устроил к себе — бумажки в бухгалтерии перекладывать. Добрый, я же говорю. Да я-то — кобылка брыкливая. Тут как раз к моей однокласснице сестра вернулась. Она в Питере уже давно работала. А сестренка подросла, она и ее решила сюда перетянуть. Ну я и попросилась: возьмите меня с собой. Маме сказала: уеду. Она не спорила, денег собрала на билет. Я и выпорхнула из-под дядиной руки.
«Надо же, девчонка совсем, давно ли школу закончила, а не побоялась — махнула через полгеографии в неизвестность. С подружкой за компанию. Смелая. Небось, не просто было здесь устроиться. Справки всякие, патент... Что они там оформляют, чтобы работать? Или она нелегалка? Может и так. Спросить? А зачем? Мне зачем? Да она и не скажет».
Все было съедено. Чай выпит. Они подозвали официантку и расплатились. Как и было условлено — каждый за себя. «Вот сейчас провожу ее до дома и все. Я свою навязчивую идею удовлетворил. Должен был найти садовницу и нашел. Теперь я свободен». Но Саша знал, что врет себе, что одного «ознакомительного» вечера ему недостаточно. Ему хотелось еще раз встретится с этой девушкой. А то и не раз. И уже подходя к ее подворотне, теребя в руке пластиковый букетик нарциссов, он сказал:
— Послушай, завтра суббота. Может сходим куда-нибудь? Или съездим за город, в Пушкин, например. Там, знаешь, такой парк интересный. Не где дворцы, а другой, Александровский. Там замки готические. Маленькие, как игрушечные. Ты была в Пушкине?
Она покачала головой.
— Не была?
Они стояли возле стены особнячка у распахнутой подворотни. Свет висящего на растяжке над улицей фонаря падал в ее поднятое к Саше лицо. Она улыбалась. Едва заметно. Такая плавающая полуулыбка. Как еще назвать, он не знал. Она опять покачала головой.
— Завтра я улетаю. Рано утром. В шесть пятнадцать.
— Куда?
— Домой.
— Почему?
— Замуж выхожу.
— Зачем? Ты же из-за этого уехала.
Наргиза пожала плечали:
— Да. Взбрыкнула — уехала. А толку? Денег не заработала, жизнь не устроила, в институт не поступила. Сплошные «не». Мама там одна, хворает, дядя очень просит вернуться. Жить, как люди. Замуж меня выдаст.
— И жениха ты увидишь только на свадьбе...
Она рассмеялась:
— Ну вот еще. Ты уж прям думаешь, там у нас средневековье. Мы с ним на одной улице выросли, в детстве вместе абрикосы у соседа воровали. Темир — хороший парень. Двоюродный племянник дядиной жены. Почти родственник. В институт поступлю. Что, он мне не позволит что ли? Он сам еще студент. В этом году заканчивает. Закончит, и свадьбу сыграем. Нормально. Так что, прощай, Саша. Моя страничка в книге твоей судьбы была очень короткой. Не страничка даже — абзац.
Она протянула ему ладошку. Он задержал ее в своей руке. Хотел еще что-то сказать. Но не нашел, что.
— Ну, прощай, цветок души моей. Счастливо добраться.
Сел в машину, бросил пластмассовый букет на торпеду.
Ему снился сон: огромное поле пластиковых цветов. Розовые розы, желтые нарциссы, белые хризантемы и какие-то неизвестные, условные цветы всех фасонов и расцветок. Поле было словно в кадре. Словно на экране. А Саша снаружи, как зритель. Цветы шевелились, хотя ветра не чувствовалось, они бормотали что-то неразборчивое. По тропинке через поле шла вглубь кадра Наргиза. Она шла, а цветы поворачивались к ней. Это с ней они разговаривали. Саша позвал ее:
— Наргиза! Я здесь!
Но разве докричишься до того, кто на экране?
Она ушла далеко-далеко, стала совсем маленькой. И вдруг, обернулась и помахала рукой. Саша точно знал, что машет она ему. А потом она вышла из кадра. Исчезла. Совсем. И сразу изображение обесцветилось. И словно потрескалось. Серые лепестки ссыпались на землю, серые пластиковые стебли стали ломаться с таким противным хрустом, будто под ногой давятся насекомые, жуки или сороконожки.
Саша проснулся. За откинутой оконной рамой шумел дождь, лупил по жести отлива, шуршал по асфальту. Свет фонаря сквозь незанавешенное стекло облизывал желтые лепестки букетика, лежащего на подоконнике.
Он ткнул пальцем в мобильник — без пяти пять. Еще можно успеть.
Через десять минут он был за рулем.
А еще через десять белая ауди летела сквозь тугие струи дождя по Пулковскому шоссе в сторону аэропорта.
Читайте бесплатно в библиотеке сайта Игры со словами и смыслами.
Самое популярное на канале:
Русский кот во Франции - птица вольная. Ни замки, ни заборы его не остановят
Невыносимое счастье первой любви
У французской пары не было детей, и они взяли их в советском провинциальном детдоме
Большая стирка в Кастелламмаре и сарацинская башня в Вико-Экуэнсе
Урок географии