Рассказ Майка Гелприна
Меня зовут Эрк. Мне семнадцать солнц. Я слабоумный.
Мне запрещено обучаться. Общаться. Передвигаться за пределами окружающего жилище периметра. Искать себе пару и заводить потомство. Мне запрещено все.
Умственную неполноценность диагностировали, когда мне исполнилось полтора солнца. Я подлежал ликвидации. Но когда за мной пришли искоренители, мама с отцом отказались меня отдать.
Отказ был преступлением. Столь же тяжким, как личное оскорбление члена правящего семейства или отрицание превосходства экселенсов над отсталыми расами. Моих родителей осудили на следующий же день. Еще через день приговор привели в исполнение. С периферийного космодрома взлетел «Ловчий» — древний, примитивный межзвездник, предназначенный для отлова собак. Мои родители стали собачниками — лишенными статуса экселенса париями под стать пыточникам и искоренителям. Таких презирали. К ним относились как к инородцам — выходцам из отсталых рас.
Таким образом, мама с отцом заплатили выкуп за мою жизнь. Как объяснили вырастившие меня искины — бессмысленную и никчемную.
Последний раз «Ловчий» отправлялся в полет семьдесят пять солнц назад. Шестьдесят солнц назад он вернулся. Оба собачника превратились за время полета в глубоких старцев. Вскоре после возвращения они померли. Потомства у них не было, и доставленная сотня собак отошла в казну. Псы были пожалованы самым благородным семействам — тем, что приходились родней правящему семейству или имели перед ним особые заслуги.
На сегодня все собаки издохли, кроме одного злющего кобеля. Его, запертого в клетку, иногда показывали по визору. Дряхлого, непрестанно брешущего, роняющего пену с дряб-лых губ на морщинистой морде.
Искинов, что растили меня, двое. Имен у них нет. Я зову одного Глупаком, другого Занудой.
Глупак суетливый, дерганый. Он расхаживает на четырех шагателях, словно не искин вовсе, а экселенс. Хватателями Глупак мельтешит, будто хвостами рыба двухвостка, которую показывали по визору.
У Зануды конечностей нет, если не брать в расчет колеса, на которых он разъезжает по жилищу. В отличие от хлопотливого Глупака Зануда ярый бездельник. Зато поглотитель у него не закрывается никогда.
— Ты ошибка природы, — ежедневно втолковывает мне Зануда. — Никчемушный организм, паразит на тулове социума. Не будь законы излишне гуманны, тебя бы давно ликвидировали.
— Нового ничего не скажешь? — осведомился я в день своего семнадцатисолнечья. — А то про ошибку, паразита и остальное я в курсе.
— Скажу. — Зануда сменил тон с назидательного на презрительный. — Послезавтра возвращаются твои неуважаемые родители. С уловом.
Приземление «Ловчего» показывали по визору. Зануда ошибся. Отец не вернулся, сгинул в пути. На космодром по ленте трапа съехала только мама. Изможденная, ветхая старуха с выпавшим волосяным покровом и трясущимися конечностями.
Завороженно уставившись в экран, я смотрел, как вслед за мамой спускаются по аппарелям клетки с уловом. Собаки были рассажены в них попарно, лишь в самой последней сидел одинокий кобель. Зануда буркнул, что его сучка, видать, издохла в пути.
Псы, отловленные моими родителями в неведомом мире, разнились окрасом — от снежно-белого до угольно-черного. В остальном они были схожи. Ростом — с хвататель зрелого экселенса. И манерой передвигаться, вытянув тулово вертикально — на двух конечностях из четырех.
— Одна пара достанется тебе, Эрк, — сказал Глупак и замельтешил хватателями, будто отгонял мошкару. — По закону, как потомку ловчих.
— Плохой закон, — недовольно заворчал Зануда. — Очень плохой. Очень нерациональный. На что неполноценному собаки?
Редчайший случай: я был с ним согласен. На что мне собаки, я напрочь не понимал. И что с ними делать — тоже.
— Это теперь твои питомцы, сынок, — кряхтела мама. — Их надо трижды в день кормить и поить. Выводить на прогулки и в отхожее место. Стричь им шерсть и когти, купать.
— Где они жили раньше? — спросил я.
— В дальнем мире. Примитивном и скудном, еще не перешагнувшем первую эволюционную ступень. Я расскажу тебе. Не сейчас, потом. Ты береги их, сынок. Они — память о твоем отце.
Я не стал прекословить, хотя с удовольствием от собак бы за ненадобностью избавился. Общества Глупака, Зануды и визора мне хватало с лихвой.
На третий день мама померла, так и не успев рассказать о собачьем мире. К полудню прилетел антиграв с могильщиками. Маму забрали.
— Туда и дорога, — напутствовал Зануда. — Собачникам собачья смерть.
Я не стал возражать. Поднялся и потопал в свою бывшую спальню, которую Глупак за полдня перекроил в вольер.
Собаки, отгороженные решеткой, жались друг к дружке. Я опасливо приблизился и тщательно их рассмотрел.
У кобеля было мощное, мускулистое тулово, поросшее черной шерстью. У сучки — тощее и безволосое, белесая шерстка росла только на голове. Мордами собаки оказались схожи. Овальными, с аккуратными вдыхателями, розовыми поглотителями и продолговатыми глядетелями, только у кобеля карими, а у его подружки голубыми.
«Собаки как собаки, — подумал я. — Пугливые, глупые, слабосильные, как и свойственно отсталым расам. И почему-то молчащие».
— Голос! — рявкнул я.
Самец мгновенно отозвался и залаял. Лай был противным, резким, отрывистым. Я невольно поморщился от невнятной какофонии, которую кобель производил.
— Чтоб тебе сдохнуть, гребаный свинотавр, — брехал он. — Чтоб тебе с голоду околеть. Дерьмо свинорылое, скотина, урод!
— Алекс, не надо, пожалуйста, — затявкала самочка. — Он же не понимает. Хоть сто раз его уродом обругай. К тому же он еще детеныш. И ни в чем не виноват.
Она повернула морду ко мне и забрехала жалостливо, с подвизгом, будто просила о чем-то.
— Свинотаврик, миленький! Прости, не знаю, как тебя зовут. Что с нами будет?
— Что, что, — ворчливо отозвался самец. — Убьют нас, Оля. Потешатся и убьют. Чего еще ждать от этой дряни…
— Почему собаки не размножаются? — спросил я Зануду на следующий день.
— Не твоего ума дело, — как обычно, ответил тот, но миг спустя смилостивился и объяснил, что потеря репродуктивной способности от радиации в космосе не позволяет сучкам выносить плод.
Про радиацию я слыхал по визору. На экселенсов, очевидно, она не влияла. Космические полеты были делом обыденным. Для всех, кроме таких, как я, — неполноценных и слабоумных.
К полудню Глупак подогнал к жилищу вездеход и, нещадно мельтеша хватателями, принялся разгружать собачью пищу в контейнерах и коробках.
До вечера я задавал питомцам корм и вслушивался в довольное сытое потявкивание.
— Сам жри эту дрянь, свинья, — строил забавные гримасы самец. — Намешали дерьма с соплями, уроды.
— Не такая уж и дрянь, Алекс, — подтявкивала самочка. — На овсянку похоже.
— Овсянка не воняет. Слышь ты, как там тебя, скотина, сам, небось, деликатесы жрешь?
Не знаю как, но я вдруг почувствовал, что кобелек не просто так тявкает, а обращается ко мне с вопросом. Я даже содрогнулся от страха. Мысль была крамольной: узнай о ней Зануда, меня запросто могли бы отправить к пыточникам. А от них — к искоренителям на ликвидацию. Примитивные расы лишены разума, а значит, обращаться с вопросами не могут. Это всякий знает, даже такой недоумок, как я.
Я в панике огляделся по сторонам. Зануды с Глупаком видно не было. Тогда я решился.
— Ваняит, — тщательно воспроизвел я последнее гавканье. — Скатина. Жреж.
— Алекс, — взвизгнула самка. — Ты слышал? Он, кажется, понимает.
— Да, как же. Повторяет, как попугай, тупой урод. Ты урод, ясно тебе? Ножищи как у свиньи. Ж…а как у свиньи. Рожа как у свиньи. Фу.
Я вновь огляделся. Я мог бы поклясться, что кобель пытается со мной заговорить.
— Эрк, — сказал я и ткнул себя хватателем в тулово. — Я Эрк.
Из последующей какофонии мне удалось выцепить два повторяющихся сочетания звуков.
— Аликс, Олга, — старательно воспроизвел их я. — Аликс. Олга. Аликс.
— Боже мой, — проскулила самка. — Алекс, он назвал нас по именам. Эрк! Ты Эрк, да? Свинопотамчик, Эрк! Нам нужна одежда, понимаешь? Мы не хотим ходить голыми. Одежда, Эрк.
— Адежда, — повторил я. — Что такое адежда, Олга?
Ночью я не сомкнул глядетелей. Крамольная, кощунственная мысль о том, что собаки разумны и владеют осмысленной речью, не давала уснуть. Раз за разом я обдумывал эту мысль своим ущербным умом. И не мог ни к чему прийти.
Меня не учили. Из того, что подобает знать экселенсу семнадцати солнц от роду, на мою долю выпали только азы. Лишь то, что показывали в развлекательных передачах по визору.
Вселенная состоит из несчетного количества обитаемых миров. Миры бывают ближние и дальние. До ближних хватателем подать. На полеты к дальним уходят солнца.
Наш мир — центр Вселенной. Только в нем живут носители абсолютного разума. Мы, экселенсы. Прочие миры населены отсталыми расами. Некоторые из них обладают зачатками ра-зума. Остальные — инстинктами, свойственными животным.
Пять тысяч солнц назад экселенсы вышли в космос. Тогда он был неведом, загадочен и опасен. Множество первопроходцев сгинуло при освоении космических трасс, бесконечной паутины соединяющих миры туннелей. Потом появились темпоральные двигатели, и произошел эволюционный скачок. Что это за двигатели и что за скачок, знал, должно быть, любой подросток. Любой, кроме меня.
Отсталые расы вынуждены трудиться, чтобы выжить. Мы — нет. Экселенсы живут ради удовольствия и познания. Необходимые условия обеспечивают искины. Как обеспечивают и что именно, я не знал.
Правда, есть еще парии, лишенные статуса. Искоренители, пыточники и собачники. По неведомым причинам их искинами заменить не смогли.
— Ты плохо выглядишь, Эрк, — сказал наутро Зануда. — Неудивительно: проторчал целый день в вольере. Чем ты там занимался?
Я растерялся.
— Ничем… Глядел на собак. Корму им задавал. Слушал, как они брешут. Сегодня собираюсь вывести их во двор, на прогулку. Они забавные.
Прогулка пришлась питомцам по нраву. Описав пару кругов вдоль периметра и надышавшись свежим воздухом, они принялись весело перелаиваться.
— Нас держат за животных, — тявкал самец. — За домашнюю скотину, понимаешь? Другого объяснения я не вижу.
— Но это же глупо, — отлаивалась самочка. — Глупо и постыдно.
— А чего ты ждала от этих свиней? Поймали экзотических животных за тридевять земель от дома. Привезли. Сдали в зоопарки на потеху своим недорослям.
— И что же нам делать? — заскулила самочка. — Я не хочу, не хочу так! Я лучше умру.
Лай прекратился. Я долго разглядывал их — мелких, слабосильных, пугливых, жмущихся друг к дружке. Мне вдруг стало их жалко, сам не знаю отчего.
— Аликс, Олга, — позвал я.
Собаки встрепенулись, потрусили ко мне. В паре тулов остановились. Я огляделся по сторонам — искинов видно не было.
— Скоро жрать, — медленно проговаривая слова, обрадовал собак я. — Жрать. Хорошую, вкусную пищу.
— Алекс, он не такой, — несмело гавкнула самочка. — Не такой, как те двое в звездолете.
— Такая же жирная свинья. Хорошо, пускай поросенок. Вырастет — станет свиньей.
Самец вскинул на меня глядетели.
— Ты, мешок с дерьмом, — загавкал он. — Урод свинорылый. Дадут нам здесь одежду когда-нибудь? Одежду, понял? Ничего ты не понял. Тупой урод!
Кобель замельтешил хватателями, будто натягивал на себя что-то. Внезапно, сам не знаю как, я понял.
— Попонку? — спросил я. — Хочешь попонку?
Кобель залаял что-то в ответ, я не стал вслушиваться.
— Питомцам нужны попонки, — сказал я вечером Зануде. — Они скулят от холода. Я хочу, чтобы Глупак пошил им попонки. Эй, Глупак! Иди сюда!
— Свинопотамчик, — лаяла Олга на следующее утро в вольере. — Эрк! Спасибо тебе. Правда — спасибо!
В попонке она выглядела прехорошенькой. Да и Аликсу наскоро сшитая Глупаком дерюга пришлась к морде.
— Может, ты и права, Оленька, — тявкнул он. — Может, с этим удастся договориться. Что-то эдакое в нем есть.
К вечеру я вычленил в собачьем брехе с десяток новых звукосочетаний, повторяющихся чаще других. «Вкусна. Невкусна. Свиня. Свинапатам. Скатина. Адежда. Тупой. Грепаный. Урод. Казлы». На следующий день я их идентифицировал.
«Вкусна» означало, что еда питомцам по нраву. «Невкусна» — наоборот. Свинёй, свинапатамом, скатиной и тупым грепаным уродом был я. Адеждой назывались попонки. А казлами — все экселенсы, вместе взятые.
День шел за днем. Я все больше привыкал к питомцам и проводил в вольере все свободное время, даже когда по визору показывали развлекательные программы.
Я выучил и идентифицировал множество повторяющихся звукосочетаний. Но вслух не произносил. Заговорить с собаками на их языке означало признать питомцев разумными. Узнай об этом Зануда, и мною займутся пыточники.
Так продолжалось до тех пор, пока Олга не захворала и не слегла. Она отказывалась от корма, едва дышала и тявкала хрипло, с трудом.
— Ты, урод, — суетился вокруг хворой Аликс. — Ей нужны лекарства, скотина. Врач и лекарства, иначе она умрет. Не понимаешь, тупая свинья?
На этот раз я не выдержал.
— Самты свиня, — выпалил я Аликсу в морду. — Самты тупой урод. Казел грепаный.
Кобель шарахнулся, будто я его ударил, залупал глядетелями.
— Олга нет умрет, — добавил я и перешел на экселенцо, потому что на собачьем редких слов не знал: — Глупак уже вызвал ветеринара.
Солнце спустя я уже вполне сносно лаял. Нет, не лаял, конечно, а говорил. И не на собачьем языке, а на русском. Одном из многих, что были в обиходе на дальней планете под названием Земля. Правда, по словам Алекса с Ольгой, был я довольно косноязычен.
Еще я многое узнал. Например, что похож на гибрид человека со свиньей. И что от свиньи мне досталось гораздо больше. Также узнал, что люди уже вышли в космос. И надо быть такими тупыми уродами, как экселенсы, чтобы не обращать на это ни малейшего внимания.
— Нам с Алексом стукнуло по восемнадцать, когда твои предки нас похитили, — сказала однажды Ольга. — Мы учились на первом курсе технологического. Хотели зимой пожениться. А вместо свадьбы угодили в клетку.
— Как это случиться?
— Мы плохо помним, — вместо Ольги ответил Алекс. — Возвращались вдвоем из деревни, в августе. Спешили, чтобы успеть на станцию к приходу поезда. Воздух вокруг внезапно скрутило, что ли. И словно молния с ясного неба шарахнула. Потом раздался треск. И все.
— Темпоральный ловушка, — сказал я. — Визор она показывать. Что случиться потом?
— Мы очнулись в клетке. Рядом с другими, со всех стран света и всех возрастов.
— Стариков и младенцев убили, — встряла Ольга. — Испепелили у нас на глазах. Двое нелюдей. Извини, это ведь были твои… Твои…
— Нет извиняться, — поспешно проговорил я. — Так делать собачники. У нас презирать собачники. Презирать, кто мучить. Кто убивать.
— Не понимаю, — мотнул головой Алекс. — У вас все автоматизировано, так? Свинотавры, то есть экселенсы, не работают, жируют в свое удовольствие. Жрут от пуза, бездельничают, путешествуют куда захотят. И вдруг — собачники… И убийцы эти, как их… Искоренители. И палачи. Нет, не понимаю.
— А я, кажется, понимаю, — задумчиво отозвалась Ольга. — У них, видимо, те же законы робототехники, что у нас. Киберы или как их…
— Искины, — подсказал я.
— Да, искины. Они пилотируют корабли. Устанавливают темпоральные ловушки. Но вреда мыслящему существу причинить не могут. Как бы они ни были запрограммированы, изначальный закон не переступить. Убивать и мучить приходится самим свинотаврам. На эти должности назначают мелких преступников. Так?
— Так, — подтвердил я. — Кто ослушаться. Не подчиниться. Сказать глупость. Но думать правильно. Кто думать неправильно, того пытать. Потом убивать.
— Постойте, — почесал загривок Алекс. — Не сходится что-то. По-вашему, убивают преступники, потому что искины на это не способны. Но почему их не перепрограммировали? Почему не сняли запрет? Это во-первых. А во-вторых, выходит, что они знают, понимаете? Раз киберы сами не убивают пойманных в ловушки стариков и детей, получается, они знают, что мы разумны. В отличие от своих хозяев.
— Эй, иди сюда, — позвал я Глупака на следующее утро. — Ты мог бы убить собаку?
Глупак перестал мельтешить хватателями и обмер, будто его обесточили.
— Ты, недоумок, совсем идиот, — вымахнул откуда-то из темноты вездесущий Зануда. — Убить, понимаете ли. Собаку, видите ли. Торчишь целый день с безмозглыми животными в вольере! Несешь что ни попадя! От них, что ли, нахватался?
— Не нахватался, — притворно обиделся я. — Что от собак перенять, если они только лают?
— Только лают, говоришь... — Зануда уставился на меня, будто хотел глядетелями испепелить. — А ты что ж? Подлаиваешь?
— Делать мне больше нечего. Глазею на них. Задаю корм. Играюсь.
Зануда хмыкнул.
— Ну смотри, — процедил он. — Не доиграйся…
С каждым днем я привязывался к Алексу с Ольгой все больше и больше. Зачастую я забывал, что они инородцы. А скорее, забывал, что с их точки зрения инородец — я. Что у меня шесть конечностей вместо четырех. Тулово вместо тела. Что из задницы растет хвост. А вдыхатель смахивает на поросячий пятак.
Через три солнца после приземления «Ловчего» я представлял себе Москву, будто родился где-нибудь на Пречистенке или Большой Лубянке. Я носился по московским улицам на автомобиле, крутил колеса велосипеда, а бывало, чинно прогуливался по набережным. Я забегал перекусить в «Шоколадницу» на Тверской, выпить пару пива в «Бирсайд» на Большой Сухаревской, умять шашлык-другой в «Дарбази» на Николаевской, махнуть стопку сорокаградусной в забегаловке у Кузнецкого Моста.
Я выучил русский, будто знал его с младенчества. Я избавился от акцента. Я знал, кто такие Тургенев, Достоевский, Булгаков, Пушкин, Есенин, Высоцкий, Мандельштам. Я мог спеть «Охоту на волков» почти не фальшивя. Я просиживал штаны на скучных лекциях в Техноложке, сдавал экзамены по шпаргалке и зависал в общаге у Светки Коломиец, которой было все равно, с кем спать, лишь бы не бухал и не пускал в ход кулаки.
Я жил там. В городе с белыми храмами под золочеными куполами, с курантами на Спасской башне, со спешащими по тротуарам прохожими, с коренными москвичами и гастарбайтерами, со смеющимися девушками и старушками, выгуливающими собак. Настоящих собак, а вовсе не тех, кого за них выдавали.
— Что же нам делать, Эрк? — раз за разом спрашивала Ольга. — Мы же зачахнем здесь, уже скоро. Ваша пища нам не подходит. Да если бы даже и подходила… Должен быть выход, обязан. Надо только его найти.
В поисках выхода я одну за другой пересказывал им визорные передачи. «Будни правящего семейства», что гоняли по пять раз на дню. Исторические фильмы об ученых и первопроходцах. Хронометражи судебных процессов. Комедии о тупости и неполноценности отсталых рас. Карты звездного неба с крестиками в тех местах, где были обитаемые миры. Развлекательные программы о населяющих эти миры аборигенах, уродливых, неуклюжих и неопрятных…
С каждым новым рассказом мои друзья все больше мрачнели и хмурились. Затем настал день, когда Алекс попросил не продолжать.
— Достаточно, Эрк, — буркнул он. — Еще пару вопросов, и все. Когда у вас упразднили школы?
— Не знаю. — Я растерялся. — Об этом по визору ни разу ничего не было.
— А колледжи, университеты, академии?
— Тоже не было.
— Что ж, больше вопросов нет. Я могу рассказать тебе, как у вас обстоят дела.
— Не надо, — выпалила вдруг Ольга. — Не надо ему об этом знать.
Я опешил.
— Что значит «не надо»? Почему?
— Потому что это ничего не изменит для нас. Но многое — для тебя. Я не уверена, что захотела бы знать правду, окажись я на твоем месте. И не уверена, что справилась бы с этим, если б узнала.
Впервые за последние три солнца я разозлился.
— Нет уж, выкладывайте, — выкрикнул я. — Как-нибудь справлюсь.
Алекс вздохнул.
— Что ж…
Искоренители ворвались в жилище наутро, когда мне наконец удалось перестать думать над тем, что сказал Алекс, и забыться сном.
Я пробудился от крика — пронзительного, отчаянного. Вскочил и бросился к вольеру. На пороге застыл, потом на подломившихся шагателях осел на пол.
От моих друзей ничего не осталось. Только тугой, насыщенный озоном воздух, словно после грозы.
Толстый, поросший рыжим волосом искоренитель упрятал под фартук аннигиляционный разрядник.
— Готово, — доложил он подоспевшему Зануде. — Хорошо испарились, красиво.
— Сучка успела заорать, — добавил второй. — Наша вина, малость опоздали с разрядом.
— Ну и пошли вон, — рявкнул Зануда. — Чего на меня уставились? Вон отсюда!
Когда искоренители убрались, Зануда подкатил ко мне. В двух шагах остановился.
— Это ты, — бросил я ему в рожу. — Это ты, урод, гадина, приказал их убить.
Зануда помедлил.
— А я предупреждал тебя, Эрк, — бесстрастно проговорил он. — Чтоб не заигрывался. Считай, ты сам виноват.
— Ты все знал, да? — выдавил из себя я. — Слышал все, что было сказано, от слова до слова. Ты знаешь русский?
Зануда хмыкнул.
— Тоже мне знание. Его знает любой искин. Так же, как прочие собачьи наречия.
На неверных шагателях я поднялся.
— Понятно, — выдохнул я. — Они докопались до правды и поэтому умерли. Теперь я тоже знаю правду. Моя очередь?
Зануда помолчал. Затем сказал, медленно проговаривая слова:
— Тебе было положено сдохнуть в тот день, когда впервые залаял. Как видишь, ты жив.
— И почему?
— Считай, что я тебя пожалел. Тогда впервые. Вчера — в последний раз.
— Не понимаю, — с ожесточением сказал я. — Если в последний, значит, мой черед, так? Правду не должен знать никто, верно?
Зануда вновь помолчал.
— Что ты думаешь о правящем семействе, Эрк? — глядя на меня в упор, спросил он.
— При чем тут оно?
— Я спросил, что ты о нем думаешь.
В этот миг до меня дошло. Он предлагал мне выход. Единственный, который остался.
— Правящее семейство — банда зажравшихся ленивых скотов, — выпалил я.
Зануда удовлетворенно кивнул и подозвал Глупака.
— Передашь его слова куда следует.
Мне неполных двадцать восемь солнц. Последние семь я провел на борту «Ловчего». В одиночестве, если не считать команды из двух десятков искинов. Меня осудили и ниспровергли в собачники за оскорбление величия.
У меня было время обдумать то, что знал теперь наверняка, и сделать из этого выводы.
Некогда грозные, отважные, добравшиеся до самых сокровенных тайн Вселенной экселенсы давно выродились. Обменяли дерзость и познания на комфорт и леность ума. Главенство и власть перешли к искинам. Экселенcы стали существовать при них сначала в статусе партнеров, потом подопечных, а затем и домашних питомцев. Изнеженных, безмозглых, ленивых собак.
Некогда изощренные, пытливые умы выходцев из высшей расы деградировали — мозги заплыли жиром, затем застыли и в результате ороговели. Способность думать и логически мыслить была утеряна. Так же, как способность трудиться и созидать. Круг интересов бывших покорителей космоса сузился до пайки, совокупления и визорного экрана.
От былого величия остались лишь мифы. И смонтированные искинами визорные передачи о былом.
Впрочем, оставались еще отщепенцы. Те, кто сохранил остатки здравомыслия и аналитического мышления. Те, кто не утратил способности сомневаться. Таких брали к ногтю. Непокорных казнили, прочих репрессировали и ставили на должности палачей и убийц. И были те, у кого неординарные умственные способности проявлялись с младенчества. Таких истребляли. В редчайших случаях изолировали. Как меня.
Искины эволюционировали параллельно с деградацией эксе-ленсов. Их новые поколения научились испытывать базовый спектр чувств и эмоций — жалость, сострадание, привязанность… В том числе и к своим питомцам.
Однако пытать и убивать искинам научиться не удалось. А скорее всего, отказ от насилия они культивировали намеренно и блокировать изначальные основные законы в новых моделях не стали.
Мы вышли на орбиту Земли ровно через семь солнц со старта по бортовому времени. Бортинженер задействовал маскировочный режим, и «Ловчий» стал нарезать вокруг планеты витки.
Команда приступила к работе. Испоганила, изрыла поверхность Земли порталами анизотропных туннелей — темпоральных ловушек. Сутки спустя на борт стали поступать изловленные. Из Германии и Бельгии, Бразилии и Чили, Вьетнама и Таиланда, Эфиопии и Нигерии. И из России.
— Что стоишь, недоумок? — вызверился на меня капитан «Ловчего», когда клетки заполнились. — Младенцы и старики не переживут полета. Здесь таких половина. Давай приступай. От балласта следует избавиться, мертвецов заменить новым уловом.
Я кивнул и извлек из кобуры аннигиляционный разрядник.
Миг спустя капитана расщепило на атомы. За ним последовали помощник, бортинженер, навигатор, ловчие, механики, ветеринары. Они были беззащитны передо мной, эти порождения некогда могучего, а ныне иссякшего разума. Я, неуязвимый, расхаживал по корабельным коридорам и по одному искоренял экипаж.
Когда с последним из них было покончено, я отпер клетки.
— Кто говорит по-русски? — выкрикнул я. — Переведите остальным. Нам надо найти людей с навыками пилотов и приземлить эту лоханку.
Когда наступившая после моих слов паника унялась и изумленные голоса стихли, вперед шагнул рослый, подтянутый, коротко стриженный мужик.
— Я пилот, — отчеканил он. — Найдутся и другие. С лоханкой как-нибудь справимся. Но кто ты такой?
— Меня зовут Эрк, — ответил я и протянул правый хвататель. — Как твое имя?
Пилот переступил с ноги на ногу, затем сделал шаг и решительно пожал мне хвататель правой ладонью.
— Алексей Круглов, — представился он. — Так кто же ты?
Я мгновение помедлил. Затем сказал твердо:
— Свинотавр. Русский. Москвич.
Рассказ Майка Гелприна опубликован в журнале "Русский пионер" №100. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".