Наши дни, которые сопровождаются целым рядом трудностей и терний, непросты ещё и в финансовом отношении. Повсюду обнаруживает свою справедливость, успешно подтверждается на деле официальный тезис «Денег нет, но вы держитесь», а вопрос работы и зарплаты стоит ребром.
Серёжа вот уже какое-то несусветное количество лет пыхтел на скромной должности лаборанта при кафедре русистики одного из заштатных педвузов. Эта незавидная тихая должность не приносила Серёже внушительного дохода, позволяла ему лишь еле выживать, еле сводить концы с концами, и в целом ряде иных отношений работа лаборантом Серёжу едва ли по-настоящему устраивала. Ему было решительно нечем похвастаться!
Однако он упорно продолжал пыхтеть на одном и том же месте. Проблема заключалась не только в том, что при повсеместном дефиците вакансий Серёже оставалось не под силу найти более серьёзную должность и более солидную зарплату. За несчётное количество лет Серёжа так прочно укрепился в имидже лаборанта при кафедре русистики, что уже не ассоциировал себя ни с какой иной должностью. И окружающие также привыкли воспринимать Серёжу в качестве «вечного лаборанта».
Много лет назад Серёжа закончил всё тот же педвуз и теоретически мог бы уже метить на должность преподавателя, но сценарий такого развития событий, при котором Серёжа лет пятнадцать карабкался на должность преподавателя, в глазах окружающих был бы уже просто анекдотическим! Правда, существовал банальный вариант пойти работать в школу, но и он почему-то упорно не осуществлялся. Так что Серёжа за долгие годы успел свыкнуться и даже смириться со своей должностью.
Однако её по-прежнему трудно было назвать непыльной. Помимо прочих трудностей, камней и терний одно из неудобств состояло в том, что Серёже приходилось буквально отсиживать на кафедре русистики положенные часы, независимо от того, была работа или нет. Серёжа был не в состоянии, сидючи на кафедре, толком углубиться в книгу, поскольку вокруг сновали профессора, хлопали дверью, обменивались профессиональными репликами; на фоне этого извечного кафедрального шума Серёже ничего не оставалось, как часами нудно разгадывать кроссворды.
Правда, в принципе можно было урывать для себя какие-то часы, отсиживать в присутствие не всё положенное время, никто бы не обратил внимания, явись Серёжа на час-другой позже обычного. Беда состояла, однако, в том, что о часах прибытия и отбытия Серёжи почему-то считал своим долгом с завидной регулярностью докладывать заведующему кафедрой преподаватель литературы XVIII века Сухинич. Надо отдать должное Сухиничу, это был человек чрезвычайно образованный и досконально знающий свой предмет. Сухинич собаку съел на элегиях Сумарокова, разбуди его ночью, Сухинич мог с любого места цитировать на память знаменитое стихотворное письмо Ломоносова Шувалову о пользе стекла, и, само собой разумеется, Сухинич отменно знал основные европейские языки, без которых преподавание русской литературы XVIII века считал шарлатанством. Как мы знаем со слов Пушкина, Петру I выпал жребий «в Европу прорубить окно», под знаком петровских преобразований Россия входит в XVIII век, завершается оное столетие царствованием Екатерины, немки по происхождению, которая продолжает дело Петра. Поэтому Сухинич не только на зубок знал всю русскую литературу XVIII века, но и превосходно ориентировался в её западно-европейских источниках.
Сухинича, человека подтянутого, степенного, дисциплинированного внутренне раздражала некоторая богемная расхлябанность Серёжи, например, его манера крикливо одеваться или привычка размашисто опаздывать. Поэтому Сухинич пытался дисциплинарно влиять на Серёжу через Ильясова, заведующего кафедрой. Константин Гаврилович Илясов в свою очередь всю жизнь занимался Львом Толстым. Как это иногда случается, Ильясов и в жизни - не только в своей исследовательской практике - отчасти перенял гуманную мораль Толстого.
Но как говорится, капля камень точит, Сухинич медленно, но умело, дипломатично настраивал Ильясова против Серёжи, а Серёжа об этом знал и боялся неприятностей. Имелась ещё одна скрытая, побочная, но острая причина некоторого влияния Сухинича на Ильясова. Ильясов по долгу службы научился разбирать французские вставки (прежде всего, французскую речь русских аристократов) в толстовской «Войне и мире», но так виртуозно и глубоко, как Сухинич, Ильясов французским языком, конечно, не владел. Опасаясь быть уличённым Сухиничем в недостаточном знании предмета, Ильясов не решался вступать с Сухиничем в излишние пререкания по организационным вопросам.
Заложником всего этого становился Серёжа, который не мог никуда спрятаться от бдительного преподавательского ока Сухинича.
И конечно, уж какое там чтение вечерних и утренних молитв! В сложившейся неблагоприятной обстановке Серёже было постоянно «не до того». Вечером Серёжа так уставал от нудной работы, что ему отчаянно хотелось развеяться и посмотреть интересный детектив в интернете, поразгадывать очередную интригующую головоломку. Серёже лукаво внушал себе, что де он досмотрит кино, а потом прочитает вечернее молитвенное правило. Но вечером после кино глаза предательски слипались, отчаянно хотелось спать, а завтра спозаранку по милости Сухинича надо было мчаться на работу! Правда, справедливости ради, надо сказать, что Серёжа отнюдь не каждый вечер смотрел развлекательное кино; однако в иные вечера к Сергею с завидным постоянством приходила деловая почта - например, поступавшее от самых разных людей множество заявок на ежегодные Толстовские чтения, которые проводила кафедра русистики. И снова у Серёжи не было времени помолиться.
Утром начиналась всё та же внутренняя вакханалия, всё та же досадная свистопляска. Обстановку, когда будничная суета настойчиво мешает молиться, Серёжа почему-то мысленно называл «скоктанием».
Серёжа был осведомлен о мудрых советах Феофана Затворника, православного святого. Словно заранее предугадывая проблемы людей, подвизающихся на работе в наши дни, Феофан Затворник предлагал сосредоточиться сердцем хотя бы на нескольких молитвах, не обязательно вычитывать всё правило. Сердцеведец Господь примет и две-три молитовки, если человек по уважительным причинам не может вычитать всё молитвенное правило.
И не то, чтобы у Серёжи не было в запасе хотя бы двух-трёх минут, которые он был бы готов посвятить утренней молитве. Небольшое время и было, но всякий раз, кубарем выскакивая с утра на работу, Серёжа находился на таком взводе, что ему снова было «не до чтения молитв» (даже если одна-две минуты оставались).
Если Серёжа и читал вечерние и утренние молитвы, то лишь изредка.
В своих прегрешениях Серёжа исповедовался своему духовнику - отцу Леониду.
Услышав о нерадении Серёжи, батюшка его мягко отчитал. Отец Леонид, пожилой и опытный, но от того не менее принципиальный батюшка, прокашлявшись сказал Серёже по поводу его мотиваций не читать молитвы утром и вечером: «Это всё лукавые отговорки. Надо нудить себя на молитву. Сказано: “Царство небесное силою берётся и употребляющие усилие восхищают его”» - процитировал Евангелие от Матфея отец Леонид, выказывая, что не хочет ничего своего, а лишь опирается на вечную книгу.
Под влиянием исповеди Серёжа стал понемногу читать правила, но молился умом, по принуждению; то и дело его отвлекали от молитвы посторонние житейские мысли или «картинки». Например, Серёжа вспоминал о том, что на кафедру привезли новое оборудование и на него, гуманитария по образованию, могут «повесить» техническую ответственность за установку этого оборудования, [и Серёжа, уже в который раз, испытывал страх лишиться единственного рабочего места]. И Серёжа, который ни бельмеса не понимал в технике, панически опасался, что его сделают козлом отпущения, понудят его отчитываться по любым техническим неисправностям в новой аппаратуре. Или бывало в голову Серёжи с неуместной отчётливостью настойчиво лезли кадры недавно просмотренного детективного фильма. Бес воистину не истощим на выдумки!
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной,
Там мелькнул он искрой малой
И пропал во тьме пустой,
- писал сказочно лёгкий Пушкин.
Серёжу во время молитвы тревожили житейские химеры.
Тем не менее, формально Серёжа всё-таки участил чтение вечернего и утреннего правила. Серёжа снова явился на исповедь к отцу Леониду с жалобами на леность и невнимание при чтении молитв.
«Благочестивые слова, которые мы произносим лишь устами и с холодным сердцем, пропадают втуне. Словами апостола Павла, они как медь звенящая и кимвал звучащий», - укоризненно проговорил отец Леонид.
«Молитвы, которые мы механически бубним, читаем без внимания в сердце, такие молитвы Богу не нужны» - заключил отец Леонид, вздохнув.
И хотя Серёжа сердцем понимал, что в духовном смысле надо смиряться, его падшее человеческое естество неизбежно восставало против слов отца Леонида. Серёжа чувствовал себя так же, как если б он из последних сил карабкался в гору, уставал от ходьбы, но сколько бы километров вверх он ни проходил, он всё равно бы оказывался в низине.
Тем не менее, Сергей усилился и понемногу принялся вникать сердцем в смысл утренних и вечерних молитв. Отчасти он даже преуспел, однако, содержащиеся в православном молитвослове яркие афоризмы воздействовали на него более убедительно, нежели длинные благостные тексты, к тому же написанные на архаичном трудном для восприятия языке. За годы работы лаборантом Серёжа почти забыл церковнославянский язык, азы которого проходил на студенческой скамье. И непонятность церковного языка была дополнительной препоной к восприятию смысла канонических молитв.
Зато краткие высказывания мощно воздействовали на Серёжу: «Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит», «Благодарим тебя Господи яко не погубил еси нас со беззакониями нашими» - это было для Серёжи наглядно понятно. «Что моя жизнь, как не сплошная череда всяческих беззаконий, в самом деле, достойно удивления, что утром я всё-таки проснулся здрав! Ни в какие житейские представления о логике и справедливости это не укладывается!» - сокрушённо умилялся Сергей. Очевидно, о его вразумлении неустанно молился и отец Леонид.
Понемногу Серёже удавалось не просто бормотать молитвенное правило, как это было ранее, а вникать в молитвенный текст хотя бы там, где он содержал понятные краткие афоризмы.
Однако полностью постичь священные тексты Серёже заведомо не удавалось. Аскетический опыт отцов пустынников, которые завещали нам великие слова, выстраданные постом и бдением, был слишком явно несоизмерим с мелкими интригами на кафедре русистики, со сложными взаимоотношениями Ильясова и Сухинича.
Вновь придя на исповедь к отцу Леониду, Сергей снова посетовал на то, что хоть и вникает в смысл молитвенных правил, но лишь частично и выборочно.
На этот раз отец Леонид чихвостил Серёжу уже мягче. Он ответил Серёже загадочно уклончиво. «Как учат нас святые отцы, наша душа защищена молитвой словно стеной, которая ограждает нас от вторжения дьявола. Однако если в этой стене образуется малейшая брешь, разрушается и вся стена», - кротко заметил опытный священник.
Слаб человек! А уж современный человек сугубо немощен. Едва ли для него удобовоспринимаемы длинные тексты, к тому же написанные специальным церковным языком. И всё же он иногда ухитряется, иногда усиливается уразуметь сердцем краткие высказывания на религиозные темы, если оные высказывания понятны, звонки и выразительны.