А это потом, говорят люди.
Когда он вернется, вот тогда.
Что тогда?
Да все тогда.
Вот, например, город. Вот центр города выстроен, это да, выстроен на славу, жить можно. А окраины только намечены штрихами-штрихами, как в штрихах жить прикажете, то-то же, никак.
Или вот еще, дорога до столицы. Полдороги есть, это да, хорошая дорога, сверху прозрачная крыша, чтобы не падал снег. А дальше дороги нет, обрывается в никуда.
Ничего.
Придет, доделает.
Когда вернется.
Или вот еще, лестница до луны, тоже наполовину достроена.
Ну да ничего, он придет, сделает. И луну тоже сделает, она у него только в проектах была, он чертежи показывал, расчеты всякие, а построить не успел.
И лестницу до небес тоже.
Люди спорят, что ближе, небеса или луна.
Не знают.
А он вот знал, точно знал.
Дети на новый год подарки просят, старшие обещают, вот он придет, вот все будет. Маленький Чу просит, чтобы ему на новый год подарили настоящий летающий дом, чтобы летал, вот прямо по воздуху. Большие говорят – вот он придет, вот все будет.
Кто-то, конечно, ворчит, раньше и без городов жили, и без дорог, и без всякого другого, что он выдумал, сны там, или часы, или свет, - ну так только ворчат, а что-то никто не торопится из городов уйти или свет по вечерам из сундука не доставать, чтобы буквы читать легче было.
.
- А слабо, а слабо, а слабо!
Это Лю, дурише, дразнится, Лю всегда дурище, и всегда дразнится, это все на лестницу ломанулись, пока взрослые не видят, а то опять свою песню затянут, а-а-аа, нельзя-а-а-а, а-а-а, упаде-е-ете-е-е-е, ну им-то завидно, они когда маленькие были, такой лестницы-то не было...
Вот все на лестницу ломанулись, а Чу и говорит, а вот бы до самого верха, где у неё там верх, в облаках теряется.
Тут-то и началось...
- А айда на самый верх!
Это Лю, дурище.
- А давай, а давай, ты вперед, а мы за тобой!
А Чу по ступенькам, одна, две, десять, двадцать, а... а дальше-то боязно, дальше-то страшно, дальше-то высоко-высоко, у-ух, дух захватывает, весь городок видно...
Тут-то и началось:
- А слабо, а слабо, а слабо!
Это Лю, дурище, дразнится. Лю всегда дурище, и всегда дразнится. И как тут прикажете назад вернуться, ну или хотя бы остановиться, что ли, это же на смех поднимут, потом вообще от насмешек не скроешься...
Так что вперед, со ступеньки на ступеньку, даром, что тут даже перил толком нет, вот так оступишься, и все...
.
- Пап!
- Па-ап!
- Ну, па-ап!
- Ну, чего тебе?
- А он чего ушел?
- А того... устал он...
- А чего устал?
- Ну а ты сам подумай, столько всего сделать, это ж упасть не встать можно!
- Да нет, надоели ему, вот и ушел...
Это мама.
- Ну, скажешь тоже, надоели!
- Ну а как не надоели-то, что ему до нас? Мы где, а он где? То-то же... Он там себе, поди, нашел, с кем ему поговорить...
Это мама.
- Да ну, скажешь тоже... вернется он!
- Да на кой он к нам вернется-то?
И папа взбрыкивается, взьерепенивается, хочет возразить что-то, и понимает, что возражать нечего, что правда, кто мы ему, никто, какие-то пылинки, какие-то песчинки, потому что он вот строит лестницу до небес, а мы нет, а он города строит, а мы нет, а он... а мы опять же нет. Вот и ушел, куда-то в никуда, и не вернется, не вспомнит, или вспомнит, когда уже сама планета истлеет, рассыплется в прах, и ничего уже не будет, совсем-совсем ничего...
.
Вечереет.
Далеко внизу затихают голоса, нетерпеливый гвалт, а-а-а-а-да-да-да-га-га-да, струхнули пацаны, предатели хреновы, и Лю, идиотище, струхнул, и все пятеро, семеро, десятеро, несколькеро, сколько их там было, растворились в вечернем тумане, сидят по домам, попивают чаек с плюшками, а Чу карабкается вверх по лестнице, тут кое-где и ступенек недостает, ну, еще бы, он же не достроил, не успел, что-то ему помешало, а может, надоело все, вот и ушел, и правда, что ему с нами, где мы, а где он, нашел себе там каких-нибудь... каких-нибудь... даже не знаем, кого, но кого-то всяко лучше, чем мы...
.
- Чу!
Чу слышит – его зовут.
Сжимается весь.
У-ух, щас попадет Чу, у-ух, попаде-о-о-от...
- Чу!
Это папка, там, внизу, его голос. Ну, ясное дело, кто-то уже настучал папке, что Чу на лестницу полез, да кто – кто, Лю настучал, идиотище, это он нарочно так, потому что идиотище, вот почему.
- Чу!
И надо назад, быстро-быстро назад, домой-домой, потому что все уже дома, все по домам (а дома он, этот построил), и фонари уже загорелись (а фонари тоже он сделал, кто же еще), и все пошли пить чай (и чай он сконструировал) с плюшками (и формулу плюшек он тоже вывел в сколькотисот какомтонадцатом году). И надо назад, и как назад, когда надо же показать им всем, всем, уж если начал, надо доводить до конца, папка сам говорит, если за что взялся, надо до конца доводить, сам же говорил, а теперь сам же орет, слезай, чучело эдакое, ухи пообрываю, а надо до конца, а не как он, этот, который был, и ушел, куда он ушел, кто ему вообще позволил, мы теперь как без него, а кто мы вообще такие, чтобы – с ним...
- Чу!
Маленький Чу лезет на лестницу, выше, выше, выше, потому что как же иначе, уже почти-почти до самого верха добрался, еще чуть-чуть осталось, еще ступенька, одна, другая, третья, и...
- А-а-а-а!
А ступеньки-то кончились, не век же им, ступенькам-то быть, лестница-то не достроена, вот и полетел Чу – вниз, вниз, вниз, а-а-а-аа!
И папка Чу подхватывает, орет во все горло, да я тебе ухи пообрываю, бу-дешь знать-как-шас-тать, (Катятся кувырком по лестнице) ска-за-но-нель-зя, чер-р-р-т... значит, нельзя, свалиться, что ли, хочешь, да уже свалился...
Тут-то Чу и говорит:
- А я его видел.
- А, молодец, молодец, домой пошли, горе мое...
- Да не-е! Я этого видел!
- Ну, молодец, молодец уже...
- Да я же этого видел!
- Чего-о?
- Этого я видел... а он там... мертвый лежит...
Папка взрывается:
- Вр-р-р-еш-ш-ш-ь!
- Да ты сам... сам-то посмотри...
И страшно так, так бы и прыгнул от папки с лестницы куда-нибудь... в никуда...
Папка наверх бежит, по лестнице, Чу орет, где какие ступеньки дохлые, а то не ровен час...
Папка замирает.
Смотрит.
Видит.
Понимает.
Спускается вниз, как по воздуху, и лица на нем нет, глаза пустые, Чу подталкивает, пошли, пошли...
И лица на нем нет...
Чу впереди идет, оборачивается, как раз вовремя, чтобы увидеть, как папка ружье вскидывает.
Целится.
- Пап... а ты чего...
Чтобы никто не знал... чтобы никто...
Чу все понимает, папка вот так решил, сначала Чу, потом себя...
- Па-ап!
Папка замирает.
Ждет чего-то, сам не знает, чего.
Подходит к дому, которого еще нет, который только намеками-намеками, чертежами-чертежами, начинает складывать стену, блок за блоком, окно, дверь, ступени крыльца...
- Пап!
- Ну что такое?
- А лестницу когда?
- Да погоди ты, дай первый этаж доделать...
- Да не-ет, эту... которая...
- Да какую эту-которую, какую эту-которую, тут сколько людей без домов, а он про ту, про которую!
- Не, ну надо же... ну в небо же...
Отец смягчается.
- Ладно, погоди ты... с домами подразберемся... и до этой дойдем... которая в небо...