В Японии, говорят, есть осенний праздник любования кленовыми листьями. Вот и мы решили устроить дни любования – листьями, лесами, да безбрежными далями: осенью года, осенью Родины.
На это береглась последняя отпускная неделя.
Однажды летом в Изборске восхищалась красотой местности - мне сказали: ты ещё не знаешь, как красиво у нас осенью.
Пушкин, говорят,тоже любил здешнюю осень – очей очарованье.
В Истре есть дивные уголки, полные осенней прелести, но – именно уголки: теперь её золотые левитановские просторы безбожно изуродованы бездумной застройкой и заборами. Сжимается сердце, когда видишь с вертолёта множественные проплешины в лесах, занятые стройкой, да поля, пущенные под коттеджи. Не остаётся в Истре места для художника, разве для Малевича.
Впрочем, сбиваюсь в печальное русло - просто хотела сказать, что для любования листьями мы с подружкой выбрали Псков. Позвонила знакомой, чтоб заодно передать давние фотографии, а она говорит: останавливайтесь у меня, не переводите на гостиницы деньги.
Утро выдалось солнечным, дорога разноцветной аллеей полетела в синее небо. Мимо Ржева, Великих Лук, мимо полей и лесов - в древний город. Благослови, пресвятая благоверная княгиня Ольга!
И аллея, нигде не задержав, засинела к вечеру, сомкнулась с тёмным городом и окончилась ветхим двором псковского микрорайона.
Нас встречают у подъезда. Кухня, чай, разговоры за полночь. Печальная беседа с привкусом счастья.
День первый. Псков
Синие прекрасные глаза, тёмные сдвинутые брови – твой образ, Псковитянка, вовек над городом. Здесь в храмах твои иконы, здесь река, набережная, мост, часовня, гостиница твоего имени. Сначала в Кремль. Собор ещё закрыт, сувенирный киоск тоже… Неторопливо хрустим песочком вокруг собора. Отхожу подальше, чтоб ухватить в объектив без искажений белокаменную громаду. Какой крохотной кажется рядом с ним одинокая женская фигурка. Неизвестная чужая судьба… Пылинка на фоне храма, пылинка в истории, пылинка в судьбе народа? Или – новая Ольга? Как знать…
По-прежнему в Ольгинской часовне на набережной горит лампада, по-прежнему в Великой синей реке отражается Кремль на противоположном берегу. Но покривилась ограда у часовни, но листья на тротуаре не могут скрыть дыры и мусор. Под серебряными куполами старинного белого храма, под золотистыми берёзовыми плетями сидят на скамеечке три пьянчужки. Больно смотреть на них, прохожу, опуская глаза. Их с каждым годом становится меньше - новое поколение усваивает другие привычки.
Едем в Мирожский монастырь. В один из храмов, где старинные греческие фрески, вход платный, в билетной лавочке стопками сложены книги, но их не показывают и не продают: «Уже два месяца, как закрыты сувенирные киоски, - говорит смотрительница - потому, что руководство города не хочет устанавливать обязательные теперь кассовые аппараты. Оно считает, что прибыль от продажи книг и сувениров не стоит затрат на установку касс. В результате, и туристам и нам плохо – мы с этих продаж к своей копеечной зарплате получали с этого небольшие проценты».
Покупаем довольно дорогие билеты (они продаются без кассового аппарата) в храм с фресками – что ж, пусть они будут пожертвованием на реставрацию (если будут).
Во дворе пожилые женщины сметают с дорожек листья, а листья всё падают, падают – ими засыпано монастырское крыльцо, крыши, скамейки, надгробные плиты и двор. Поднимаемся в монастырь, прикладываемся Спасу, ставим свечи.
В платном храме (где фрески) идёт реставрация. У крыльца спрашиваю одного из мастеров:
- Скажите, что происходит с городом?
- С городом плохо. Вот уникальные фрески – на реставрацию нужны миллионы, но выделены копейки. Взялся за восстановление маститый реставратор, а средств нет.
Видите, женщины гребут листья? Это сотрудницы музея, они подрабатывают – потому, что зарплата у них четыре тысячи с небольшим. А цены такие же, как в Москве. Люди рады работе за 5 тысяч в месяц. Вы обратили внимание, какие здесь убогие дворы и дороги? А администрации ничего не надо - замкнулись на своих семьях и для людей ничего не делают. Живут здесь только они, только для себя. А население страдает, но молчит, начинаешь упрекать людей в бездействии, обижаются.
Молчат люди.
Бредём влажной тропинкой к машине, догоняют две женщины – бабушка и внучка: слышали наш разговор. Бабушка говорит:
- Ещё хуже будет, пока храм Церкви не отдадут.
Спрашиваю:
- А кто же фрески отреставрирует? Отвечает: Путин к нам приезжал и сказал, всё сделает.
- Так он уж не президент, кто ж сделает?
- Путин!
Подумала: а может, Пушкин, который когда ещё констатировал: «народ безмолвствует». Впрочем, поэт здесь не при чём. Верой в Бога, да в доброго царя на Руси люди живут. И, кроме веры, нет у них ничего.
После посещения музея в Поганкиных палатах осталось приятное впечатление, и сильное - от картинной галереи.
Как со старым знакомым встретилась с «батей» ВДВ, генералом Василием Маргеловым на его посмертной экспозиции - в феврале этого года довелось побывать с о. Константином на освящении музея в московской квартире генерала.
Изборск. Мальская долина
В Изборске у подножия крепости продают шерстяные носки и варежки. Всех расцветок и размеров. Нет работы, нет зарплаты – не пьянствовать, не плакать, не помирать же: пришлось псковитянкам обучиться нехитрому ремеслу – вязанью. Нашлась работа и их мужьям – привозят товар, помогают продавать. Не бастуют люди, не сопротивляются, не требуют своего. Святая Русь, смиренная труженица…
Здесь, в Изборске источник, родник русской цивилизации. В свои начальные дни, обороняясь от врагов, русские строили крепости, теперь, когда из внешних видимых врагов остался лишь зимний холод – вяжут варежки. Враг невидимый, проникший в сердце России, внешних бастионов не страшится.
Как знать, были ли начальные дни начальными – возможно, горстка народа уцелела при гибели какой-то неведомой глобальной цивилизации, потому, что смогла сохранить внутренний бастион – самого себя с Богом в своей душе. Обороняясь от кочевников и очередных завоевателей, зачаток будущего русского народа спасался в крепостях, и побеждал, укрепляясь в вере.
Что ждёт нас теперь - исчезнем с лица земли, или снова рухнет, как вавилонская башня, гордая безбожная цивилизация, и нам предстоит возводить новые крепости на старых развалинах?
Роскошный вид открывается с крепости в долину золотых берёз, что отражаются в далёком озере. Золотые холмистые просторы, остатки крохотных деревенек…
Из Труворова городища спускаемся в Мальскую долину искать святой источник, исцеляющий зрение. Несколько лет назад я пила в этих полях его чистую студёную воду и умывалась, прося себе у Господа очищения и духовного прозрения. Возле ключа лежал источенный временем каменный крест.
Солнышко, склоняясь к закату, сгущает небесную синеву, румянит берёзы… Поют, перезваниваются негромкие птицы. Поднимается над землёй горьковатый аромат осенних трав. Благословенные места.
Внизу под крепостью тоже есть источник, над ним установлена часовенка с образом Николая Угодника, здесь источник бьёт ключом, но ни ведра, ни ковша нет, а рукой воды не достанешь. Справа родник течёт по исчезающей деревеньке сето (как-то рассказывала об этом славянском маленьком православном народе, пронёсшим сквозь века до недавних дней свою уникальную культуру), мимо старинной церкви и пропадает в высоких травах. А слева сверху вдали видно озерцо, в той же стороне находятся Словенские ключи – может, там где-то продолжение этого родника.
Тишина и покой, нет никого. Мы ходим по прекрасной холмистой долине, трогаем камни и осколки древних плит, любуемся осенним любованием, говорим о счастье, ищем источник. Вот стоит каменный выветренный крест времён Трувора, вот заросшая кустарником часовенка, но источника, исцеляющего зрение, не находим. Возможно, над ним и стоит теперь эта заросшая часовенка – берегут здесь живую воду.
«Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек».
Узнала удивительную историю – рядом с одной из крепостных башен в 1931 году (необычно для того времени) была построена часовня в честь Корсунской иконы Божьей Матери – святыни здешних мест. Она спасла Изборск в 1685 году от немецкого нашествия. В 1982 году икону украли, и после долгих поисков следы её обнаруживались то в Швеции, то в Мавритании, потом – пропали…
Печоры
Нужно засветло успеть в Печоры, в Свято-Успенский мужской монастырь. По пути справа на горе установлен огромный крест – всем, кто отдал души за други своя, за Отечество… Кресты, кресты, сколько ж новых крестов по России…
Когда подъезжаем к монастырю, небо над ним становится сиреневым, за куполами блестит молодой месяц, новый, серебряный. Навстречу и по пути идут немногочисленные послушники и послушницы, монахи – молодые и старцы. Паломники уже разъехались.
Спускаемся в чашу горы к храмам, и обступают красота и тишина…
В обратный путь провожают звёзды, такие же новые и серебряные, как месяц. Млечный путь над головой засыпан серебряными звёздными листьями…
День второй. Чудское озеро. Гдов
Было решено найти Чудское озеро и постоять на его берегу. Вечером воротиться в Печоры на службу.
По пути к озеру сворачиваем к монументу Александру Невскому - в честь победы над шведами. Огромный Александр на коне, окружённый воинами стоит в чистом поле, такой же суровый и величественный, как Псковский Кремль.
Дорога в сторону Гдова среди осенних лесов хороша и легка. Хоть извилиста, зато живописна. Озеро, окруженное лесами, с шумом катит к берегу пенящиеся волны, сливается вдали с горизонтом – огромное, как море. Чайки садятся на серые валуны, затянутые пеной и водорослями, белый песок скользит под ногами.
Встречаются на пути братские могилы времён Великой Отечественной войны – с длинными списками имён и безымянные. Защитники, заступники, снова опустела ваша земля, исчезают с её лица последние вспаханные поля и деревни.
Едем в Гдов, чтоб заправиться. Здесь нужно взглянуть на остатки крепости и Кремля. Город небольших каменных домов купеческой постройки был бы уютным и даже красивым – с прямыми улицами, речкой, древним храмом на холме, окружённым парком старых лип и вязов, опоясанным крепостным рвом - да обветшал, да обеднел, да обезлюдел.
На обратном пути снова подходим к Чудскому озеру – постоять на берегу, потом по пути покупаем в деревенском магазине клюкву и хлеб, а затем сворачиваем в лес на обед. Свернули и оказались на холме, поросшем соснами. Внизу, среди сосен лежало озерцо, ровное и чистое, почти совершенно круглое. Безмятежная поверхность зеркально отражала облачное небо и тоненькие берёзки, стоявшие у самой воды, как зажжённые свечи. Негромко пели птицы, дятел прилетел, устроился стучать наверху.
Подружка раскладывает на багажнике нехитрую снедь, я спускаюсь фотографировать лесное озеро.
После обеда, оставив машину, перешли дорогу, чтоб заглянуть в заманчивый холмистый лес, поросший сосняком и мхом. Такой лес виделся в детстве в повторяющихся снах: крутые холмы, покрытые бесчисленными сосновыми иглами и зелеными мхами – мчусь по верху, спасаясь от волка, бросаюсь на землю и кубарем качусь вниз. Быстро-быстро. И просыпаюсь от стука собственного сердца.
Первый холм порос белым мхом, невысокими соснами. Издали вспыхивает красным пламенем кустарник, и мелькают золотые берёзовые язычки. Здесь светло, как будто лес в инее. Второй холм покрыт ярко-зелёными мхами, и сосны растут пореже, на самом гребне сидит под сосенкой боровичок со своим младшим братиком, выглядывающим из-под хвои. Можжевельники стоят остроконечными матрёшками. А самих матрёшек, грибов – видимо-невидимо. Переросшие все. Третий холм самый высокий, тёмно-зелёный, сосны высокие, среди них полутемно и торжественно, как в храме. Вот чёрный камень, как жертвенник. Отцветший вереск под ногами, красными капельками попадается клюква.
Тот же день. Вечер.
В Печоры приезжаем к вечеру, опоздав к службе минут на десять. Она идёт наверху в храме Михаила Архангела. Попеременно поют два хора, мужской и женский – с правого и левого клиросов наверху. Дивное пение. Горят свечи, мерцают разноцветные огоньки в окладах икон Богоматери. Стоят монахи – молодые и седобородые старцы, тихие прихожанки в чёрном. Расстилают красные ковровые дорожки. Читать акафист Иоанну Богослову - сегодня его праздник – выходят на середину храма несколько монахов в красных с золотом облачениях. За ними становится хор и поёт: «Радуйся…» А потом мы все поочерёдно прикладываемся к иконам, и старенький батюшка совершает елеопомазание. Прошу благословения в обратный путь. «Ангела хранителя…»
Возвращаемся во Псков.
Поздним вечером вместе с нашей гостеприимной хозяйкой идём в ближайший магазин. Звёздный вечер холоден до терпкости, почти до мороза. Во дворе - темнота, изломанный асфальт, ямы, бесконечные одинаковые многоэтажки – с облезлыми подъездами, наполненными канализационным запахом. Кто всё талдычит, что страна процветает, когда многотысячное население русских городов живёт, в основном, в таких развалинах?
Грустит хозяйская дочь: мама, почему мои ровесницы ездят на джипах? Почему по телевизору показывают такую красивую жизнь, а я после учёбы мою в баре посуду, и моего заработка едва хватает на мелочи? Что меня ждёт после окончания учёбы – 15 тысяч зарплаты в лучшем случае? Неужели я обречена на бедность? Но я ни в чём не виновата.
Грустит мама – у неё двое детей, и она делает для них всё, что может. Заплатила за курсы вождения для дочери – учись, девочка, когда-нибудь и у тебя будет машина. А дочка: когда-нибудь… А надо сейчас! Сейчас - не через 10 лет, когда буду старухой.
Как сказать ей, как научить, что счастье – это не джип и не музейная мебель в коттедже за глухим забором? И что нет счастья в обладании вещами? Как сделать так, чтобы она увидела, как прекрасна в этом году осень, усыпано звёздами небо, и здесь совсем рядом, под рукой, белыми мшистыми коврами застелены сосновые леса? Чтоб она услышала, как осенью поют птицы и падают листья. Чтоб осознала, что всё это – её достояние - огромное и прекрасное, неизмеримо большее, лучшее, чем сомнительные владения, скрытые от людских глаз высоким забором. Сумела бы понять, как мал и хрупок человек, но нет ничего драгоценнее его коротенькой жизни, а в ней – любви. В её теперешней жизни уже есть мамина любовь, есть любовь братишки, который так рвётся сейчас заработать у сестры авторитет. И печалится по ней хороший паренёк, не принц и не нищий: водитель-дальнобойщик, только что вернувшийся из рейса. И этот маленький мирок, это светлое окошко в ночи – стоит дороже всех джипов на свете…
Прощались мы ночью – завтра уже не увидимся.
День третий. Святогорский монастырь
Утром поссорились с подружкой-попутчицей Иркой. Сели в машину и, не разговаривая, поехали в сторону Пушкинских гор. Она даже не благословилась, не посидела, как положено, перед дорогой. Я включила музыку и всеми силами старалась не сердиться и выбросить из головы эту ссору. Нельзя омрачать Праздник любования осенью.
На трассу стал ложиться туман густой и белый, как молоко, вижу на дороге впереди лишь несколько метров разметки, да встречные фары. Второй час дня - неужели туман не позволит насладиться красотами Михайловского?
Несколько лет назад я увидела здесь в чёрном ночном небе Образ Умиления Богородицы. Так не хочется приезжать к нему с тяжестью на душе. Начинаю молитву: «Богородице, Дево, радуйся…»
У Святогорского монастыря новое искушение – выходит охранник: не так припарковалась. Наконец поднимаемся по лестнице, несколько мгновений стоим у могилы Пушкина и входим в храм - к Ней. Вот Одигитрия в серебряном окладе, на груди у неё прикреплен маленький образок Умиления. Под ним – нити, сплошь унизанные ювелирными украшениями – это свидетельства тех, кому явила чудо пресвятая Богородица.
Здесь мы и помирились. В иконной лавке дежурил монах, заболевший простудой - вместе отправились покупать ему в городской аптеке лекарство и ссору забыли.
Петровское. Михайловское.
Вышли - туман рассеялся, и взгляду открылись красивейшие окрестности.
Когда подъехали к Петровскому, у входа остановил охранник: дальше – пешком. Я выходила из машины, когда подкатил крутейший джип с питерскими номерами. Господин, сидевший справа, посмотрел с любопытством, скользнул взглядом по нашей машине, изобразил надменность и проехал по опустившейся цепи. Съязвила охраннику: въезд только для господ? Он ответил: они здесь живут. В имении Ганнибала?! Ну да, рядом. Купили землю, строят коттеджи. Потом перепродают кому-то, земля страшно дорожает…
Беседка над озером, сохнущая высокая трава, светлые берёзы отражаются в воде. Вдали лес.
У забора, у самого входа в нереальную усадьбу притулился реальный жилой домишко – ещё краснеют у крылечка цветы, ещё не зарос сорняками огород, и на свежей земле лежит ботва, но как-то странно покосился сарайчик с открытой дверью, и бесхозно и жалко висит на одной петле калитка. Да окна слишком ровно, слишком сплошь завешены бледными ситцевыми занавесками.
А у другого забора стучат топоры и гудят пилы – вплотную к старинному имению строятся особняки.
Постройки усадьбы выглядят несколько бутафорски. Перед барским домом - широкая клумба с кустами красных роз. Справа пруд отражает в себе огромный кряжистый вяз – трёхстолетней, наверное, давности. На тёмной поверхности воды лежат монетами круглые листья.
В старинных аллеях идёт листопад, листья падают, как снежинки - часто и медленно, сплошным покрывалом устилая землю, и от этого в парке светло. Белые лавочки у чёрных высоких стволов кажутся лёгкими, кружевными, возникшими из другой, давно минувшей и неповторимой жизни.
В Михайловское въехали беспрепятственно – охранник молча опустил цепь, и мы по асфальтовой дорожке докатились до самого входа во владения Александра Сергеевича. У плетня ходили лошади – белая и гнедая, не обращая на нас внимания, неспешно щипали траву. Стояла тишина, мы были в ней одни. Прошли по мосту через длинный, как ручей, пруд, насладились видом – круглыми деревьями над водой, отражением белого выгнутого дугой мостика. По пруду плавали утки. Сам поэт – совсем юный, тоненький, бронзовый, лежал, облокотившись, под желтеющими молодыми раскидистыми яблонями и задумчиво глядел туда, где паслись кони.
Уютно и как-то по-особому светло оказалось в этом уголке, ухоженном с большой заботой и любовью. На земле и крышах, и повсюду покрывалами лежали жёлтые листья. Богатырски огромный розовый дуб раскинулся перед усадебным домом, окружённый свитой лип и кустарников, а за домом доцветал шиповник. Отсюда открывается красивейший вид на озеро, дальний лес, поле и селения вдалеке. Прошли мимо леса к озеру, потом, лесом – обратно. Снова постояли у пруда – с другой стороны, любуясь седыми кудрявыми и круглыми зелёными ивами над водой…
Когда уезжали, вечернее солнышко прорвало плотные облака, они окрасились разными оттенками синего, жёлтого, красного. Заалели, словно накалились золотые рощи у горизонтов. Потом посинели и погасли. Из низин потянулись бледные руки тумана, пугая, перебирали длинными призрачными пальцами над дорогой, но скоро рвались и исчезали.
Наступившая ночь лёгкой дорогой вылетела в чёрное подмосковное утро.