Вообще-то авторское название фильма - «Синекдоха, Нью-Йорк», но прокатчики поняли: не покатит.
Сколько людей помнят, что синекдоха — это перенос названия части предмета на целое? (Классический пример из «Бородино» Лермонтова: «И слышно было до рассвета, как ликовал француз».) Тех, кто это знает -единицы, а надо, чтобы в кино пошли тысячи. Впрочем, на арт-хаусный фильм, как его не назови, народ не ломанётся, а что ещё, кроме арт-хауса, ожидать от человека, который прежде писал сценарии «Быть Джоном Малковичем» и «Вечное сияние чистого разума».
Смертельно больной режиссёр - смертельная болезнь растянется на семнадцать с лишним лет - получает грант и может теперь поставить спектакль, брутальный, грубый, бескомпромиссный. В огромном заброшенном то ли складе, то ли ангаре он строит декорацию - часть реального города, в натуральную величину и заселяет её людьми, которые должны жить-проживать собственную реальную жизнь. «Вербатим! Вербатим!» - засмеются мои театральные друзья, и будут правы.
Фильм Чарли Кауфмана насыщен театральными мотивами, как солью - Красное море (или как Нью-Йорк - евреями, если верить Вуди Аллену).
Тщетность режиссёрских усилий и двойничество любого творца, абсурдизм на сцене и в жизни, воспоминания о Гротовском и Питере Бруке, сексуальность игры в наблюдателя, ожидания труппы и нерешительность мастера - всё это представлено с неспешностью и неожиданным смирением перед искусством, которое само по себе не несёт никакого смысла.
Кауфман словно подводит итог под всеми исканиями нашей культуры, которая весь двадцатый век утверждала, утверждала и утвердила, наконец, абсолютную отчуждённость человека от человека.
Горестный фильм об одиночестве - и в отдельной части большого города, и во всём городе, и в мире. Синекдоха, что тут говорить.