—Элизабет. Элизабет! Элизабет, чёрт возьми, ты опять витаешь в облаках?!— Филин стоял над Бонгани, сидевшем на подобии стоматологического кресла, и протягивал девушке руку, ожидая, что та подаст ему инструмент.
—А?! Простите!— переполошилась она и начала рыться в большом чёрном ящике, в котором, как ей казалось, можно найти всё что угодно: от складных ножниц до светодиодного фонарика. На самом же деле Филин менял его содержимое почти каждый день. Вот на завтра он запланировал перевод записей Учителя, и в ящике уже лежат рукописи, книги, ручки, карандаши и далее, далее... Сегодняшний день Филин решил посвятить Бонгани, а потому ящик доверху был наполнен написанными от руки справочниками, тетрадями, склянками с какими-то препаратами, которые Элиза называла «болотной жижей», и, конечно, инструментами: щипцами, скальпелями, ножницами и всем подобным.
—Перестань отвлекаться, это очень важно. Любая оплошность может дорого нам стоить.— причитал Филин, забирая из рук девушки маленькие щипцы.— Бонгани просто необычайный случай. Его зубы растут неравномерно, неправильно.
—Ску-у-учно.— протянула Элизабет.— Зачем вообще тратить столько времени на подобную чепуху?
—Затем, что, как я сказал, это очень важно. Вы оба «поздние», и ты должна понимать, что ваше взросление может быть как плавным, так и скачкообразным. Тебе повезло, твои зубы, клыки, когти — всё растёт равномерно, без каких-либо аномалий. Бонгани же..,— Филин вздохнул,— я устал.— он выключил лампу над Бонгани, сел за письменный стол и откинулся в кресле.— Можешь пока отдыхать, Бонги.
Мальчик слез с высокого для него кресла и сел на диван, где лежала Элиза. Ноги она положила на спинку и лежала вверх тормашками, глядя на Филина из-под уже чуть более длинной, чем раньше, чёлки. Бонгани повторил за ней.
—Ну вот, опять на самом интересном месте. Зачем вы так?— надувшись, спросила Элизабет, понимая, что ответа не дождётся.
—Зачем... вы так.— повторил за ней Бонгани безо всякой интонации. Мальчик редко разговаривал да и то, если только его спрашивал о чём-то его, как выражался Сэм, «приёмный папаша». Заметив изменения в поведении Бонги, Филин улыбнулся.
—Всё-таки хочешь послушать его историю?— спросил он, закрыв глаза.
—Конечно! Уговор есть уговор!— оживилась Элизабет.
—Ладно-ладно, успокойся. Бонги, приготовь нам кофе, пожалуйста.— обратился Филин к мальчику и встал с кресла.— Пойдём на крыльцо.
Мальчик помчался на кухню, а они вышли на небольшую деревянную террасу за домом и сели в рядом стоящие кресла. Элиза уставилась на педантично постриженный газон, маленькие берёзы, образовывающие полукруг, одну часть которого занимал искусственный пруд, а другую — клумбы с горным лавром и астрами и красный японский клён, стоявший посередине.
—Вы не говорили, что у вас такой задний двор.— Элиза действительно ещё ни разу не заходила за дом и даже не заглядывала в окна.
—Какой «такой»?— спросил Филин, снова улыбнувшись.
—Красивый.— заворожённо глядя на всю эту картину, ответила Элиза.
—Это всё Бонгани. Если бы не он, мой дом давно обрушился бы на меня... Бонгани,— повторил Филин,— что значит «благодарный». Я тогда был в Эфиопии, изучал чернокожих вампиров — каждая раса отличается чем-то своим: эта, например, менее восприимчива к солнечному свету, хотя и для нас он уже не так опасен, как 50-60 лет назад. Я искал племя, о котором ходили слухи, мол, там родился проклятый ребёнок: весь в белёсых пятнах, слабый и болезненный. Когда я встретился с его родителями, они пытались отдать его мне, предлагали деньги, вещи. Его ровесники избегали его, называли «проказой», кидали в него камни и даже устраивали всякие гадости. Каких только слов не говорили о нём. Но всё оказалось проще: витилиго, а благодаря ему ещё и рак кожи. Мальчику было всего восемь лет, а вёл он себя и выглядел как восьмидесятилетний: понурое лицо, тусклые глаза, трясущиеся руки, передвигался с трудом. Почему его не убили или не оставили где-нибудь умирать? Не знаю. Может, не хотели брать грех на душу и решили переложить его на меня. Мне это не важно до сих пор. Я дал мальчику выбор, как
когда-то Учитель дал его мне: «Живёшь человеком, но вскоре умираешь или же продолжаешь жить, но отрекаешься от людей». Бонги, как и я, отрёкся.
Элиза не нашла что сказать Филину, она просто переваривала всю историю. Восьмилетний мальчик пережил такой ужас, неудивительно, что он мало говорил. Филин объяснил. что ему уже 39 по меркам людей, но его взросление замедленно, как и у Элизы. Как оказалось, они с Бонги ровесники.
—И так он остался со мной. Теперь он следит за всем здесь: за мной и моим домом.— подытожил Филин, когда Бонги, вышедший из дома, подал ему кружку горячего кофе.
P.S.:
Огромное спасибо Ландыш за рисунок)