Максим КАНТОР
Я плохо знал Ирину Александровну, но знал, тем не менее.
Был короткий период, когда общался с покойной тесно (проходила моя выставка в Пушкинском, и готовилась она полгода, в то время мы встречались часто; и в Москве, и в Лондоне, где тогда жил); потом долго не встречались; затем несколько дней жили в одной гостинице в Венеции, часто разговаривали. И телефонные разговоры. Это все, не так много, не так мало.
Есть два существенных обстоятельства ее биографии, которые заслуживают отдельного упоминания.
1) Ирина Александровна была глубоко и навсегда несчастным человеком. Единственный сын (ее и Евсея Ротенберга (достойного ученого, ныне покойного) родился больным; Антонова всю жизнь каждый день, каждый вечер возвращалась к инвалиду, уже не ребенку но пожилому мужчине, не умеющему сделать ничего без посторонней помощи.
Это постоянное тяжелое страшное горе. Надо понимать, что женщина с этим горем жила каждый день. Если у государства (музея, министерства, т.п.) есть желание отметить и увековечить свершения И.А., то нужны не монументы, а организация заботы об одиноком инвалиде.
2) Ирина Антонова не допустила расхищения фондов музея, обычного и популярного в 90-е годы спорта. В те годы (и в сущности, до совсем недавнего времени) охота за музейными собраниями, подмена оригиналов фальшивками, вывоз экспанатов на выставки и невозврат, фальшивые атрибутации и т.п., — были настолько привычными, что скандалы в Эрмитаже, Русском, Третьякововке уже никого не удивляли. Я не знаю, насколько ситуация нормализовалась, и нормализовалась ли совершенно. Давно не слежу, да и неинтересно уже. Но в то время это было известно. Насколько я знаю (тогда про это постоянно говорили и, думаю, справедливо) Антонова не допускала ничего подобного.
Хотя желающих добраться до музейных хранилищ и фондов было предостаточно.
Все остальное общеизвестно. И.А. была властной, не терпела паритетной себе личности в музее, была резкой с нижестоящими, любезной с вышестоящими, часто несправедливой, прятала золото Трои, входя в комиссию по розыску этого золота, и тд и тп. В целом, ее личное поведение и музейная политика были калькой общей советской политики и манеры общения.
В Пушкинском музее (музее западного искусства) нет европейского искусства помимо того, что собрано царями, дворянами и купцами. Практически ничего за период 20—70х (золотое время Европы) нет; там где остановился Щукин, остановилось и собрание. Жили подарками. Иногда дарили.
Теперь у какого-нибудь торговца подтяжками и ворованным алюминием — собрание Модильяни и Сутина Бэкона и Джакометти, больше чем в столичном музее.
В этом И.А. не виновата. Или виновата не прямо.
Музей остается, как и всегда был, волшебным местом Москвы.
Этот музей всегда мне напоминал хрустальный гроб мертвой царевны — неживое застылое искусство в сонном городе.
Семь богатырей олигархов царевну разбудили, а как она будет жить, увидим; сообразно с богатырями, полагаю.
Антонова сделал все, чтобы царевна дождалась в хрустальном гробу этих жирных освободителей.
