В отличие от Владимира Сорокина Виктор Пелевин полностью разочаровался в либеральных иллюзиях постсоветской России, он, как и большинство представителей своего поколения, травматически пережил разрушение «перестроечных» грез о мире, построенном по совести. Его роман «Омон Ра» и сборник повестей и рассказов «Ананасная вода для прекрасной дамы» разделяет почти восемнадцать лет, за это время горечь и цинизм пелевинских текстов стали почти невыносимыми. В книге «Омон Ра» много воспоминаний из детства, более того всему роману свойственная особая аура незрелого сознания: читая его семь лет назад в течение одного лишь дня, куда-то торопясь, многого не заметил в этом маленьком шедевре, сейчас же дотошно, внимательно и медленно читая его целых три дня, открыл его по-новому.
Через метафору бутафорских полетов на Луну, всего что их окружает (подготовка, антураж, грезы героя о космосе) Пелевину в романе «Омон Ра» удалось выразить нечто столь же сущностное для советского проекта, как спустя годя и Елизарову в «Библиотекаре». Однако, если для последнего борьба за священные артефакты была овеяна героизмом, а советская утопия выражалась в чем-то трудно формулируемом, но вдохновляющем и заражающем энтузиазмом, то для Пелевина по крайней мере позднесоветский универсум воспринимался как нечто нелепое в своей невсамделишности, но при этом милое, как герои мультфильмов.
Любопытно, что ключ к дешифровки сложного, многосоставного восприятия советской утопии в «Омоне Ра» дает «Советский Реквием» - небольшая глава второй повести сборника «Ананасная вода…»: здесь автор откровенно пишет об амбивалентности советского универсума, совершавшего тяжелейшие, непростительные ошибки, но даровавшего своим членам мечту о звездном небе. По этой причине воинствующий антиамериканизм и антилиберализм двух повестей в «Ананасной воде…», составляющих большую ее часть, - это не игра, а почти патриотическое признание в любви прошлому своей страны и ненависть к ее нынешнему состоянию, международным упырям с финансовых бирж и развязываемым ими войнам.
Интересно читать эти книги буквально друг за другом, тогда эволюция писателя и человека Виктора Пелевина станет явной: ранние его книги (до «Поколения П») чаруют так сильно, так завораживают именно потому, что пронизаны надеждой, что освобождение от идеологического дурмана, от сансары исторических перерождений социально-политических формаций и дискурсов возможно, что Затворник и Шестипалый все-таки улетят за пределы птицефабрики, Омон уедет на метро в неизвестность, а герои «Жизни насекомых» «улетят в солнечное лето» и будут делать то, что захотят. Однако, начиная со своего самого известного романа-итога о наследии 1990-х и во всех без исключения последующих книгах Пелевин говорит, что надежды нет, и возможно лишь индивидуально спасение, но не коллективное.
Имеющий славу постмодерниста, беспощадно, часто афористично разоблачая механизмы идеологических, PR и интернет-манипуляций, одним словом – информационный террор эпохи постправды, Пелевин всегда тосковал по подлинности, искренности, неподдельности эмоциональных и ментальных переживаний, которые в наше время превратились в фейк. Потому, даже несмотря на то, что и советский проект был тотальной манипуляцией эмоциями и мыслями своих граждан, то, во имя чего он манипулировал людьми и порой приносил их в жертву (о том, как строится современные жертвоприношения в эпоху информационных войн и цветных революций Пелевин поведал в «S.N.U.F.F»), окрыляло и вдохновляло человека, звало его вдаль.
В позднесоветское, «застойное» время это могло увлечь разве что ребенка или подростка, но Омон и есть этот подросток-переросток, инфантил хомо советикус, оказавшийся со своими мечтами лишним в жесткой реальности первоначального накопления, «нового варварства», именно такие, как Омон, будут впоследствии гонятся за книгами Громова и создадут читальни пусть и в воображаемом пространстве «Библиотекаря». Современного Пелевина любят почти все: его книги проглатываются за считанные дни, но в сухом остатке почти ничего не остается. Кто только не писал, что он повторяется, твердит десятилетиями одни и те же «четыре благородных истины», стремясь освободить своего читателя от власти информационной Майи. И это, конечно, так.
Важно другое, что Пелевин – не холодный вивисектор чужих дискурсов, как, например, Сорокин, он действительно переживает из-за бессилия литературы, особенно сегодня, кого бы то ни было освободить (в онтологическом смысле, конечно, а не в плане защиты каких-то сомнительных прав). Для этого он и предлагает к основному массиву текстов еще и вспомогательные, своего рода «учебные» (как например, три завершающих рассказа в «Ананасной воде…»), на пальцах раскладывающие раз за разом его видение мира и человека: что Атман есть Брахман, что мир – это мысль о нем и многое другое, что читатель Пелевина уже зазубрил.
Но боль, живая человеческая боль русского писателя, травмированного гибелью СССР и всем тем, что за ней последовало, пульсирует в каждой пелевинской строке, потому, каким бы циником и матерщинником не казался автор «Поколения П» и других бестселлеров, читатель все равно чувствует за этими слоями ментальной и эмоциональной самозащиты раненое окружающей несправедливостью человеческое сердце, которое смеется не от злорадства и мизантропии, а от страдания за поруганные святыни прошлого.