Читать роман сначала - здесь
Скальпель похож на перо. Поэтому владеть им ты должен так же, как авторучкой – тонко чувствуя, какой завиток получается на конце. Примерно как художник своей кистью, не нанося ничего лишнего.
Он как чувствительный электрод, самым кончиком которого ты чувствуешь больного, лежащего на операционном столе. Если этого ощущения нет – лучше уйти из хирургии. Мягко дозируешь силу нажатия, словно вонзаешься в свое собственное тело. Себе никогда лишней боли не причинишь, не станешь безжалостно кромсать.
Именно так – легко, словно волшебной палочкой, владел скальпелем Евгений Анатольевич. Смотря на его отточенные движения, можно было залюбоваться и забыть, что ты вообще-то ассистируешь, и должен помогать оперирующему хирургу.
Подкожная жировая клетчатка, апоневроз, брюшина – все пронизано сосудами, как почва корнями деревьев, и каждый кровоточит при разрезе. Ни одно кровотечение не должно оставаться без внимания.
- Герман Сергеич, ты какой-то молчаливый последнее время, - Ратнер взглянул на ассистента поверх очков. – Все витаешь где-то. Это грядущая защита на тебя так действует?
- Никак нет, Евгений Анатольевич, - очнувшись, сориентировался Сухановский, - залюбовался вашей техникой.
- Кончай повидло по дерьму размазывать!
- Никогда не пробовал, - сдерживая смех, Герман сделал вид, что вспоминает. – Оно и не размажется, по-моему.
- Ну, ты жук! Погоди, я тебе на защиту пару вопросиков приготовлю, поплаваешь у меня! Ладно, давай, ушивай, а я пошел размываться.
Спустя полчаса войдя в ординаторскую, Герман обнаружил там ассистента Виктора Коновалова. Какая именно странность в поведении коллеги обратила на себя внимание, он не мог точно определить. Может, излишняя сосредоточенность Коновалова на своем занятии, а, может, то, что писал он не в истории, как все хирурги, а на чистом листе бумаги. Так обычно пишут заявление на отпуск или на материальную помощь. Или... об уходе.
– Устал работать, Виктор Геннадич? - участливо поинтересовался Герман. - Решил отдохнуть? Развеяться?
– Устал, - задумчиво протянул коллега, покусав кончик авторучки. - Да так, что, наверное, больше сюда не вернусь. Надоело, если честно.
Германа словно кто-то подтолкнул в спину. Он подбежал посмотреть написанный текст, который Коновалов, собственно, и не скрывал.
– Ты хочешь уйти из профессии?
– Хочу. Просто жажду, если честно.
– Ты хорошо подумал?- спросил он коллегу, чувствуя, что знает ответ на свой же вопрос. По интонации Коновалова понял, что подумал тот хорошо. Не день и не два размышлял.
– Даже лучше, чем требуется. Знаешь, Сергеич… Можно было грешить на зарплату, оправдаться нагрузками запредельными, и все это будет правдой, но… неполной, частичной, неглавной, что ли.
– А что главное? В чем марксистко-ленинская сущность?
– Сущность в том, что профессия до безобразия консервативна. Как говорил Женя Лукашин в «Иронии судьбы»: в ней иметь свое мнение особенно опасно. А вдруг оно ошибочно? Вдумайся, Сергеич: какая глубокая философия сконцентрирована здесь! И это меня удручает больше всего. Все предопределено, предписано, по-другому никак. Если проявишь своеволие, разберут на линейке.
– Ты знал, куда шел, - пожав плечами, хмыкнул Герман. – Если хочешь открывать что-то свое и новое – прямая дорога в науку. Экспериментируй на мышах.
– Я не ветеринар!
– Ермольеву и Флеминга, первооткрывателей пенициллина, никак не назовешь ветеринарами, а они работали именно с мышами.
Герман вдруг поймал себя на том, что разговаривает со старшим коллегой, как со студентом – профессор, чувствуя возрастное превосходство. Пусть он убежден в правоте, безогляден в суждениях, но существуют и другие мнения. Перед его глазами всплывали картины операций, где он ассистировал Коновалову. Неужели ничего не повторится?
- Ты будешь удивляться, - Виктор вдруг сложил заявление пополам и начал мастерить самолетик. - Но Чехова сто лет назад раздирали такие же чувства, те же противоречия. Он тяготился монотонностью и натуралистичностью медицинской рутины, его раздражали одни и те же повторяемые жалобы. Гной, чирьи, запах… С одной стороны, он мечтал о высоком творчестве, о поэзии, и это, кстати, чувствуется в его произведениях… С другой - его не покидало чувство вины перед отечеством.
- В чем он провинился?
- Россия выучила его на врача, а он взял, да и ушел из медицины. И его героическая поездка на Сахалин, и проведенная там гигантская работа – своеобразная попытка искупить вину перед страной.
- Откуда тебе это известно? – недоверчиво спросил Сухановский, усаживаясь на диван напротив коллеги. – В школьной программе этого точно нет, а на филологическом ты вряд ли учился.
- Это не важно, - Коновалов запустил самолетик по ординаторской, тот сделал полукруг и ткнулся носом в батарею. – Важно, что половина жизни позади, что начинать предстоит заново, на равных с молодежью. А пороха в пороховницах осталось не так много. Это удручает.
- Вот и не начинай, не надо, - обрадовано заключил Герман. – Выбор сделан, и он на всю жизнь! А этот разговор останется между нами.
Ему пора было идти в рентген-кабинет, лаборант обещал показать интересные снимки. Он поднялся, давая понять, что дискуссия окончена.
- Мрачно звучит, однако, - заметил Коновалов, доставая из ящика чистый лист бумаги. – Сколько безысходности в твоей фразе, только вдумайся. Как приговор на суде.
Сухановского перед самой дверью словно водой холодной облили. Он вышел из ординаторской, так ничего и не ответив. Вечером на дежурстве, автоматически перевязывая желчный проток, спросил ассистировавшего ему Былинкина:
- Коль, тебя никогда не тяготило… отсутствие творческого начала, что ли, в нашей профессии? Ведь все действия расписаны от и до. Доступ такой-то, пластика такая-то, гемостаз, выведение, швы… Даже если осложнение какое-то, мы четко знаем, что делать.
- И слава богу, что все расписано, - ответил коллега быстро, словно ждал и готовился к вопросу Германа. – Здорово, что мы знаем, как действовать в том или ином случае. Иначе думать бы пришлось, а пока мы размышляли, больной бы давно умер. Тебе не кажется?
- С этим я согласен, но лично тебя это не тяготит?
- Нисколько. Зачем задумываться над тем, что давно открыто, отработано, и предложены оптимальные варианты? Подчеркну: оптимальные! Думать надо над тем, что еще не разработано, чего ты не знаешь или не умеешь. Например, операции на открытом сердце с остановкой кровообращения, эндоскопические вмешательства. Наконец, ты на днях защищаешься. Диссертация – это ли не творчество?! Ты же совершенно по непаханому шпаришь, в полной неизвестности… Можно сказать, прокладываешь путь.
Ответ Былинкина несколько успокоил, притупил остроту проблемы, но полностью сомнение, посеянное в душе Коноваловым, не исчезло. Глубоко затягиваясь потом «родопи» в курилке, Герман вспомнил свой институтский спор с Немченко о чернорабочих в медицине. И тогда, и сейчас определенная правота в приводимых аргументах чувствовалась.