Отрывок из книги Ивана Карасёва "Такая разная Франция"
Жили родители жены в небольшой квартирке – три комнаты и маленькая кухонька, на которой при наличии на ней одного человека, уже еле помещались проживающие с хозяевами три кота, микробалкончик с видом на скверик площадью метров 600 квадратных – большая редкость для Парижа. Всё это не удивляло и не грозило новыми культурными шоками. Ведь даже по советским меркам, хоть и имелась одна лишняя для троих комната (у нас в таком случае полагалась двухкомнатная квартира, разве что кто-то из членов семьи первоначальных обладателей ключей от квартиры успел умереть, освободив испорченным жилищным вопросом родственникам вожделенную комнату), метраж квартиры едва превышал площадь хорошей двушки-брежневки. То, что поражало, это лестница – с деревянными, блестящими от лака ступеньками, покрытыми чистейшей ковровой дорожкой, которую консьержка, жившая тут же в маленькой квартирке на первом этаже с мужем – отставным полицейским, пылесосила каждое утро, с такими же деревянными, блестящими перилами и панелями вдоль стен. После советских загаженных подъездов, которые тогда еще не знали замков-домофонов, весь этот блеск казался каким-то чудом, фантастикой, обернувшейся реальностью. Да нет, не фантастикой, а пламенным комприветом из старого мира. Мира, который мы знали лишь по фильмам и картинкам из книг. И только размеры лестницы, где с трудом расходились два человека, только ширина пролётов выдавала в ней просто непременный аксессуар парижского доходного дома ХIX века. Кстати, во многих петербургских, как у нас говорят, парадных до сих пор остались намертво вбитые в ступеньки колечки, в которые когда-то просовывались удерживающие ковровые дорожки штыри. Но это всё, что напоминает нам в питерских подъездах о безвозвратно ушедшем от нас старом мире. В Париже сохранились не только колечки, но и сами ковры.
Другой отрыжкой забытого во Франции дикого капитализма столетней давности была слышимость в доме. Её ведь продумали таким образом, чтобы никто не мог скрыть от соседей самых сокровенных жизненных тайн. Не помогал в этом плане и совсем малюсенький дворик, где только и хватало-то места для некоторого инвентаря консьержки и контейнера для мусора, а через распахнутое в жаркие летние ночи окно в уши всех жильцов влетала незабываемая музыка ночных встреч и расставаний. Мне, индивидууму с молодым и тогда здоровым сном, это не мешало, чего не скажешь о тёще. Когда к соседке по этажу после долгой (или не очень долгой) разлуки приехал гражданский муж, она половину времени, которое люди обычно отводят для сна, настолько бурно проявляла свои чувства, что некоторые соседи просто обзавидовались, а некоторые, особенно те, чьи окна выходили во двор, обматерились, переворачиваясь с бока на бок. И на следующий день, встретив на лестнице счастливую и довольную после страстных объятий любимого человека женщину, тёща, без капли стеснения, заявила, что обитатели дома не обязаны пассивно участвовать в их постельной жизни.
Спустя лет 15 после этого случая, будучи проездом в Париже, пришлось переночевать у знакомой в том же районе города. Пожилая дама, польщённая нашим визитом и несколько соскучившаяся по живому общению, делала всё возможное для того, чтобы у нас осталось самое приятное впечатление. Она угостила великолепным ужином (француженки, если они не испорчены феминизмом, как правило, умеют классно готовить) и разместила нас в своей маленькой спальне, а сама легла в гостиной (опять- таки характерная черта многих французов – стремление угодить гостям по максимуму). Всё было бы прекрасно, только в восьмом часу утра мы, надеявшиеся допоздна понежиться в кровати, были разбужены топотом ног по такой же, как и в бывшем доме тёщи, красивой деревянной лестнице с ковриком. Такое впечатление, что трудовой парижский люд направлялся на работу прямо через нашу комнату, и следовало бы ежеминутно вскакивать и, прикрываясь одеялом, вежливо приветствовать соседей
«Бонжур, месье, бонжур мадам, ох, пардон, мадемуазель, извините мы без галстуков!». Так что слышимость в бывших доходных домах Парижа девятнадцатого века постройки хорошая!
Пора, однако, сказать пару слов и о тёще. Это была (и есть до сих пор) необыкновенная женщина. Дочь обычных крестьян, получившая классов 6 образования, она вынуждена была уехать из деревни после того, как её и старшую сестру изнасиловал ещё более старший брат. Такие истории случались во французских деревнях, но если они приобретали огласку, то девицам лучше было покинуть родные края, репутация оказывалась напрочь испорчена этой неприглядной историей, несмотря на обстоятельства дела (в которых никто из добрых соседей разбираться бы и не стал). Не надо удивляться, дело происходило в Нормандии, где господствовали патриархальные порядки, там ещё в начале прошлого века детям подливали домашний кальвадос в утренний кофе для пущей бодрости духа. Такие вот были нравы, а ещё давали несколько капель «кальва» (как его именуют порой в быту) школьникам с едой для обеденного перекуса. Бедные учителя, окончившие институты в больших городах, и зачастую сторонники самых прогрессивных на то время, социалистических взглядов, приходили в ужас от такой дикости и прилагали бешеные усилия, дабы перевоспитать упрямых селян, но страсть к огненной воде и по сей день сильна в сельской части Нормандии. Даже существует профессия, так сказать, передвижного перегонщика яблочной браги в алкоголь, он ездит из села в село со своим нехитрым аппаратом и гонит кальвадос для селян из их же сырья. Но это небольшое отступление, а что касается тёщи, то понятно, что выросшая в таких краях девушка после скандала предпочла покинуть родные места. Зато виновник происшествия - брат - остался (мужские руки в деревнях всегда ценились больше - кому-то надо было готовиться сменить родителей на ниве тяжелого крестьянского труда!). Вот так пятнадцатилетняя девчонка оказалась в Париже. Сначала устроилась у богатой тёти, потом, расставшись с родственниками, сама начала упорно пробивать себе дорогу в жизнь; не довольствуюсь скромными ролями, пошла на курсы машинисток, которые открывали путь в секретарши, из секретарш пробилась в референты или что-то вроде того, из референтов в топ-менеджеры небольших и средних компаний. И всё это, повторюсь, с шестью классами сельской школы. На момент нашего знакомства
она отвечала за хозяйственную и техническую части в коммерческой фирме, где работало порядка сотни человек, обустраивала компьютерный зал (или серверную как сказали бы сейчас), за что получила даже письменную благодарность от компании-поставщика с громким именем IBM.
Путь её, конечно, не был таким гладким и лёгким, как это могло бы показаться. Он состоял из побед и поражений, тяжких усилий и разочарований. Искренняя вера в правоту левых убеждений перешла в цинизм, и девушка перестала ходить на выборы после того как получила от шефа задание – передать пакет с отступными депутату-коммунисту, чтобы освободил дорогу к заветному креслу. Затем была любовь к человеку, старше её на 30 лет, необходимость практически до совершеннолетия тянуть дочь одной – отец моей будущей жены жил в своей первой семье, а во второй появлялся вечером и уходил к ночи. Тесть и тёща стали жить вместе только, когда их совместному ребёнку исполнилось 17 лет (правда, в отпуск на 2-3 недели тесть ездил официально с «друзьями», то есть со своей второй семьёй). А сколько тёще пришлось натерпеться на работе, особенно когда стала продвигаться по службе. Франция 60-ых и даже 70-ых годов была довольно консервативна в женском вопросе. Да что там говорить – избирательное право женщины получили только в 1945 году! Аборт разрешили ещё спустя 30 лет. А она шла вперёд и стала, по её словам, первой женщиной в стране, занявшей место заместителя по административно-хозяйственной части в среднего размера компании. Когда добилась своего, то неизменно вызывала уважение окружавших её мужчин, и право выбора вина при обмывании очередной сделки в ресторане принадлежало ей (хотя выбор был всегда чисто символическим, о чём знали почти все – бордо, только бордо). Интересно, что во Франции такие посиделки оплачиваются предприятием и считаются нормальными производственными расходами, которые бухгалтера, конечно, вычитают из прибыли. Но трудная карьера и непростая семейная жизнь отразились на этой женщине. Всё далось ей нелегко, только она знала какой ценой: со временем появилась привычка глушить каждодневный стресс и проблемы при помощи виски, что отравляло жизнь и ей, и её близким…
Отец моей первой жены был человек добрый, терпимый к недостаткам других. Ему уже пошёл девятый десяток, когда я с ним познакомился, на завтрак и на ужин он приходил с большим пластиковым ящиком, который он доставал перед приёмом пищи. Там хранились все нужные медикаменты, которые надо было принимать до, во время и после еды. Сердце уже стало слабеньким, да ещё вдобавок и диабет, но это однако не мешало ему не меньше раза в день выпить сладенького аперитива и запить еду красным вином. С тещей они расписаны не были, пришёл к ним жить - и то хорошо. Хотя потом она жалела о том, что не настояла на официализации отношений. Дело в том, что все 37 лет их раздельно-совместной жизни она тащила на себе львиную долю и физических, и моральных, и материальных затрат, а в последние лет двадцать даже частично содержала мужа, зарабатывая намного больше, и ухаживала за ним когда требовалось. После его смерти, тем не менее, половину пенсии покойного согласно французскому законодательству получала первая и единственная законная жена (это правило не касается мужчин, а только женщин, пережиток тех времён, когда они были сплошь домохозяйками). Тёще осталась только её собственная пенсия и память о человеке, с которым она связала свою жизнь и прожила с ним до самой его кончины в возрасте 93 лет. Тесть был человек, как я уже сказал, неплохой, но немного слабохарактерный, что, наверное, и помешало ему довести до логического завершения свои отношения с двумя женщинами. Он происходил из богатой семьи, в двадцать лет получил в подарок от отца автомобиль (это в конце 1920-ых годов, когда машина была во французских семьях ещё большой редкостью), в общем, до определенного времени жилось ему легко и хорошо. Потом была война, мобилизация и пять лет плена, из которого он привёз свою первую жену-немку. Жизнь в плену у французов была совсем не такая, какой мы привыкли представлять себе по нашим фильмам и рассказам дедов. Тесть работал на бауэра, и, видать, полезно работал, поскольку имел сельскохозяйственное образование. Но один раз непреднамеренно устроил акт саботажа – не справившись с лошадью, повозкой сломал опору - видать, очень хлипкую - деревенской линии электропередач и лишил тем самым электроэнергии важную ячейку аграрного сектора экономики нацистской Германии. За сие коварное действо расстрелян не был, а только обруган хозяином. Война, однако, разорила семью, усадьбу в Нормандии пришлось продать, от состояния остался только большой дом в пригороде Парижа, где зимой всегда было холодно – французы любят экономить на отоплении. Пришлось уже рассчитывать только на свои силы и зарабатывать самому, причём не только во Франции, но и во Французской Гвиане с её гнилым климатом. Рождались и росли дети, отношения с первой супругой постепенно переходили в стадию глубокой заморозки, когда в сердце родилась другая любовь…
Но тогда я ещё всего этого не знал, получил только первое впечатление о семье жены, о её родителях, впечатление очень поверхностное и полностью размазанное другими, более сильными – я первый раз оказался за границей, и сразу – в Париже.
Книги Ивана Карасёва здесь.
Самое популярное на канале:
Фильмы:
Тексты:
Карабкаться вверх, подняться, распрямиться...
