Нельзя убить человека, не встревожив семь миллиардов людей.
Можно пить кофе, курить сигарету, но при этом все равно будет получаться одно: Аристотель, бредущий по улицам Саратова, неся под мышкой труды Бодрийяра, написанные Словенией и Угандой, в порыве бреда, болезни, когда они лежали в постели, покрытые потом и лихорадили величественные имена из будущего.
Нет ничего прекрасней черной курчавой бороды, сражающейся на полях и в горах, неся в себе слово пророка, отлитое в пулю, чтобы парить и жечь.
Горцы несут в себе чистоту и захват, изучение книг и фильмов неандертальцев, сплавленных воедино и парящих год или век над Москвой.
Я сижу в своей комнате, рассуждая о героях, стынущих на столике, взятых за 59 рублей и 16 копеек, чтобы быть съеденными и напасть на планету, сидящую на диете сорок дней и сорок ночей.
Ничего страшного не будет, если ты включишь кран, а из него просочится солнце, сжатое, заархивированное, мечтающее об извлечении из папки Zip, чтобы выпорхнуть из нее и прилепиться к потолку, рассылая оттуда Рим, Париж и Флоренцию.
Беларусь достают из кастрюли, откидывают на дуршлаг, поливают холодной водой, маслом, сметаной, крошат на нее укроп, сыр, раскладывают по тарелкам, протягивают голодным ртам, армянским детям, грузинским, азербайджанским, дышащим голодом, войной, туберкулезом, вниманием к миллионам сердец, нанизанных на шпажку и продаваемых в кафе, где разбивают бутылки об головы, признаются в любви и вытягивают воздух, наматывая его на вилку.
Августовским днем хорошо убить муху, жужжащую и прилетевшую из Пакистана, где арбузы зреют в полях, а головы на плечах, взрываясь и разлетаясь семенами мозгов, повествующих о шотландских юбках, армянском коньяке и Варавве, порхающем на деревьях и поющем о любви Соломона к книгам и бытию.
Ничто не приходит само по себе, оно разматывается, расслабляется, отдыхает, работает на одном из заводов Саратова или Энгельса, а потом его сажают в тюрьму, чтобы там оно написало поэму о украинских колхозах, создавших Сталина из кукурузы, пшена и зерна, хохочущих над турецким акцентом солнца, льющего аскорбиновую кислоту и речь Ататюрка, направленную к своему народу в один из дней двадцатого века, то есть сжатия духа.
Величие измеряется количеством съеденной капусты и выпитой водки, остальное – горы, деньги, небо и власть – не в счет.
Капюшон надо откинуть, чтобы голова встречала ветер и снег, тот холод, которым дышала земля до появления человека, когда стада муравьев брели по полям, ели траву, вырабатывали молоко и покачивали жирными боками, ждущими шпор.
Снег хорошо хрустит на зубах, когда заедаешь им кровь, стекающую из губ после драки, где-нибудь в Красноармейске в 1996 году.
Внимание людей приковано к шару, который прилетел из глубинного космоса и начал кружить над землей, предлагая ей коуч, франшизу и шизофрению уровня Винсента Ван Гога, его жизни, не прошедшей ее до конца, так как он не догадался о том, что это игра, а не болезнь, выстрелив себе в тело, принятое за стаю ворон.
Дойти до вершины Эльбруса, но свернуть обратно, не вонзить флаг в снежный пик, не смеяться и фотографироваться, а катиться вниз, на санках, с девушкой на коленях, пытаясь вспомнить прожитый день, наполненный арбузами и дынями, ласточками и комарами, асбестом и бетоном, а точнее всем тем, что лежит в основе любви матери к сыну.
В тоннель надо входить с высоко поднятым томом Сиорана, чтобы все знали, что ты невиновен, ничего плохого не сделал, а только лишил людей человечества, красоты, ума и добра, дававших ранее ветер, бьющий в лицо и предлагающий последовать путем Маяковского, лишившего Грузию своей поэзии, отдав ее тиграм и львам.
Чем больше романтики в человеке, тем толще его кошелек.
Мания величия хороша каждую ночь, когда грабители лезут в окно, чихая и кашляя, чтобы ты убежал, оставив деньги и золото, картины и книги Унамуно, растущего во дворе, но имеющего филиал и в доме, на полке, напротив которой стоит зеркало, отображающее один из дней двадцать первого века, давший тебе образ девушки с красивой фигурой, упавшей с высоты девятого этажа, так как опротивела эта смерть, и время вкусить полет.
Томаты срезают с ветки, кладут в ящик и отправляют на рынок, где их покупают медведи, кошки и псы, рыскающие в округе и ищущие места, в которых можно потратить деньги, выпустить их из себя, как рвоту, то есть неприжившуюся пищу, взятую клыками и когтями в центре Москвы и Лондона.
Солнце противостоит только бутылке водки, стоящей на прилавке в одном из магазинов Воронежа и ждущей руки покупателя, которая возьмет ее, оплатит на кассе и разобьет в подворотне, уронив на скалы, недоступные никому и торчащие над городом, возвышаясь на сотни километров, чтобы быть невидимыми никому.
Караганда движется по кругу, раз в тысячу лет делая рывок в попытке изобразить стрелу, пронзающую планету, чтобы она вращалась вокруг нее.
Хлеб жарится на костре, чтобы мясо летало в космосе.
Атмосфера земли содержит в себе тысячи книг Льва Толстого и миллионы дисков Рэя Чарльза, обнимающих друг друга и поющих во славу всего того, что есть пашня, горы и здание сельсовета в любой российской деревне, где Мэрилин Монро танцует и умирает до сих пор.
Сегодня день рождения девушки, женщины, матери, которая упала лицом в грязь тогда, когда ей признался в любви мальчик из девятого класса, а она ответила отказом, так как пахла лютиками и синицами, ворующими семечки у колхоза имени Ильича, добывающего из баклажанов икру, нефть, совесть и музыку Грига.
Абрикосы в цвету, то есть по улицам льется грязь, распространяемая дождями и талым снегом, уходящим, как Ельцин, на склоне лет, из-за болезни, усталости, терактов у него в голове, августа, сентября, когда ученики идут в школы, раскрытые, взбитые, сморщенные и фиолетовые, как Камаз, убирающий мусор во дворе, буксующий и рычащий на прохожих, ходящих вокруг него и разбрасывающих цветы.
Пастернак – это такая машина, на которой гоняют девушки всех мастей и окрасок, всех видов, обдавая пылью и гарью встречных людей и читая стихи Мандельштама, выбрасывая их из себя залпом и скопом, чтобы люди наслаждались пыланием и сгоранием, самоуничтожением, крышами и подъездами, а также картавастью Бродского, взошедшей над городами и дарящей холод и лед.
Австралопитеки находятся среди людей, ходят, бродят, блуждают, затачивают копья, покупают айфоны, планшеты и молятся времени и субстанции, обещающей гарроту каждую секунду своего бытия, высеченного из Тюзов и Драмтеатров, где отрубают голову Буратино, ищущему признания в качестве режиссера, снявшего свою смерть.
Валентинов день отмечают в тюрьмах и психбольницах, где любовь к ближнему хлещет через край, зашкаливает, заполняет собой туалеты, несет их вереницей на улицы, проносит мимо людей, зданий, машин и дарит красивым девушкам, которые садятся на них, справляют нужду и скачут в битву с Османской империей.
Стихи начинаются с середины, с конца, ломая лед, череп, душу, все, что угодно, но только не войну, мир, блокаду и голод, гуляющий по улицам Москвы, разглядывая витрины и девушек, будто между ними есть разница, хотя на самом деле ничего такого нет, не существует, так как смерть – это вина Дон Кихота, а не достоинство Санчо Пансы.
Каждое утро одно: воробьи, летающие по воздуху, будто это горка, с которой надо мчаться, визжа и крича о первом полете в космос Иосифа Сталина, вяжущего носки и шарфы, чтобы его дети были довольны, жуя мандарины, выросшие в Абхазии, стране тридцати тысяч бакинских комиссаров, расстрелявших Есенина и покончивших с Маяковским, запретившим себе влюбляться в полнозадых женщин, так как Лиля Брик, умрет много позже него, точки в Советском союзе, где продаются огурцы, помидоры и яблоки.
Весна вламывается в дома, гремит, вытряхивает на улицу содержимое комодов, сервантов, шкафов и душ, танцующих дилижанс, на котором ездил Фрунзик Мкртчян, плюя на правила и цветы, чтобы они росли, укреплялись, вколачивались в бытие, розданное голодным детям, провожающим каждый солнечный день, напичканный Волгами, отвертками, молотками и пением юной Гретхен в восемь часов утра.
Головокружение от успехов гарантирует смерть, свободу и личность, воюющие с каждым куском асфальта, проложенным в голове, устремленной к куче навозных жуков, воспетых Бодлером, умершим от переизбытка кислорода и счастья, пашущим на хромой лошади в Новгородской губернии девятнадцатого века, скомканного и выкинутого в урну, чтобы плясать и петь.
Пить из горла, пьянеть, падать, заводить драку с первым встречным, врубаться в музыку сфер, танцевать под нее, приглашать к себе в гости друзей, провожать их, ложиться спать и видеть во сне Китай, рассеченный пополам ятаганом, вышедшим из Стамбула, чтобы покорять цветы, жвачку, конфеты, шоколад, пиццу и шашлыки, пожаренные Гоги, выступающем в супертяжелом весе против Казани и Марса, отрывающих людей от земли и уносящих их на помойки и свалки.
Годы проходят, ничего не поделать, не сотворить, кроме похода в библиотеку за книгами, где их отдают на два месяца, не менее, ведь иначе по улице пройдет Антон Чехов, приплясывая и пританцовывая, так как кругом весна и завалы снега, тающие, стекающие, уносящие сны, обертки и мусор, похожие на Пржевальского, осатаневшего от скачки на лошади, потому пустившего себе кровь, чтобы попасть в Туран.
Хорошо отдыхать на Гоа, встречать там писателей и поэтов, зарабатывающих миллионы долларов, пугающих сердца своими голосами, выжатыми из тел и из душ, охватывающих Цветаеву, живущую на северном полюсе, встречая там рассветы из кобыльего молока, текущего по устам белых медведей, знающих о человеке все и потому не имеющих мимики.
Виолончель в основном ничего не делает, но по праздникам пашет, изготавливает детали для автомобилей, вытачивает их, а потом снимает проститутку, везет ее к себе домой, угощает абсентом и креветками, укладывает в постель, снимает с нее носки и замогильным шепотом рассказывает ей сказки, русские, китайские и узбекские, чтобы она спала.
По утрам в Аргентине выходят из домов тысячи композиторов, бредут на пастбище и щиплют траву, чтобы к вечеру дать музыку, божественную и потрясную, стекающую в ведра, чтобы из нее сделали творог, сметану и сыр.
Фильмы рисуют жизнь в том объеме, в котором она вытекает из трещины одной скалы, поя народ Моисея, бредущий в сторону райской жизни, но ломающий своими поворотами и изгибами глаза человека, вынуждая их носить гипс, гарантирующий камень в душе, ее саму из гранита, по которому гуляют люди, любуясь Невой и грызя орехи и семечки, вляпывающиеся в желудки и погружающиеся в растворение и неприятности, обещающие им смерть.
Цветы взрослеют, наливаются соком, несут осанну и обещают вечную жизнь тем, кто их сорвет, увезет в Бангладеш и там продаст за небывалые деньги, созданные Цицероном, который любил есть лаваш, макая его в аджику и будущее всего человечества.
Абсолютная монархия хороша тем, что с одного бокала, стоящего на других, стекает шампанское, пузырясь и угощая собой всех, стоящих внизу и бросающих камни в реку, чтобы она не двигалась, не жила, но играла в тысячу и одну игру на приставке, именуемой городами Париж, Мадрид и Стамбул.
Гитлер за завтраком съедал до тысячи взбитых яиц, выходил на балкон, затягивался сигаретой и входил взглядом в пейзаж, состоящий из его раскинутых рук и ног, печени, почек, желудка, танцующих румбу и знакомящихся с немецкими девушками, источающими молодость, свежесть и Львов.
Обветшалое время бродит по всей земле, просит подаяние, получает презрительные взгляды, иногда плевки, спит в подворотнях, на газетах, ест на помойках и пьет зимой спирт в северных странах, чтоб не замерзнуть.
На афганские горы надо накинуть лассо, сжать его, чтобы вершины сошлись и выдавили из себя Кабул, выплеснули его в небо, которое представляет собой зарисовку, изображающую верх целомудренности, политграмоты и сочинения Маркса «Камаз».
Гусеницы ползают по всей вселенной, черная материя сплошь состоит из них, из их плоти и душ, потому женщины опасаются космоса, не летят на другие планеты, не познают бытие, так как обязательно встретят разумных существ, устремятся к ним, а им за шиворот упадет зеленая мерзость, начав поедать их топик и сыпать в перерывах анекдоты на греческом языке.
Ислам – это пустыня, в центре которой самая высокая в мире гора, выжегшая всю воду и землю и устремленная в небо, где полет не знает ничего иного, кроме Фридриха Ницше, то есть ружья и клинка.
2019
Об авторе
Оганес Мартиросян. Драматург, поэт, писатель. Автор романа «Кубок войны и танца» (Чтиво, 2019) о жизни современного литератора в России. Родился и живёт в Саратове. Окончил СГУ имени Чернышевского. Лауреат конкурсов «Поэтех», «Славянские традиции», «Евразия» и «Новая пьеса для детей». Публиковался в журналах «Нева», «Волга», «Волга 21 век», «Юность», «Новая Юность», «День и ночь», «Дарьял», «Флорида», «Воздух», ‘Textonly’ и других.
Другая современная литература: chtivo.spb.ru