Нет, ну не то чтобы Пуня спала прям сутки напролёт… Просто старший товарищ объяснил, что негоже столько энергии тратить впустую. Нет достаточно произведённого эффекта. Днём-то мы (обслуга, то есть) или шаримся где-то (наверное, добываем пропитание котам), или занимаемся всяким непотребством (возим тряпкой по полу, утюгом по простыням или вообще нагло сидим в кухне и никого (!) не чешем! И если на тряпке, по крайней мере, можно покататься, то сидение в кухне вообще не поддаётся никакой цензурной критике.
Словом, нечего и колготиться, раз ты, Пуня, никого не бесишь. Иди ешь и ложись спать. Смотри, как надо!
- Ну ладно, - грустно вздыхает Пунька. - Надо так надо...
Пуня решает, что старших товарищей нужно слушать и идёт спать. Ну, по пути, конечно, попугает палку-чесалку, укусит за попу ничего не подозревающего Зёму, погоняет невесть откуда взявшийся попрыгунчик, ну и так… по мелочи. Ну а потом спать, конечно.
Зато едва в доме начинает всё затихать, как просыпается мафия Мотя.
- Эй, салага, - говорит он, - поскакали!
- Йехууууу! – радостно соглашается Пуня.
Я терплю минут пятнадцать, но когда начинаю понимать, что ещё немного – и нам просто негде будет жить, приходится принимать меры. Кстати, «меры» - это отдельный акт марлезонского балета, который очень нравится Моте. Он отводит себе в нём скромную роль благодарного зрителя, уступая мне роль главного действующего лица.
Главное действующее лицо – слепой каратель с тапкой наперевес. Слепой в данном случае не потому что возмездие, как Фемида, должно ориентироваться только на закон, а не на симпатии… А потому что очки лежат на комоде. А тапка – вот она, под рукой. То есть под ногой. И вот с этой тапкой каратель, натыкаясь на все косяки, несётся на звуки рушащейся прихожей, сопровождающейся весёлым утром «Умрр-р-ру!» на два голоса.
- Убью, сволочи! – кричит каратель, - достали вы меня!
Мотя, первым сообразивший (опыт!), линяет в темноту сынарника и, когда в прихожей загорается свет, появляется в проёме двери, зевая и потягиваясь. Не столь прошаренная Пуня, пытаясь развести глаза от переносицы, бодрым галопом уносится в даль спальни.
- Гей-гей! – невольно отзывается из глубин памяти незабвенная Фрекен Бок.
Правда, помня опыт той же Фрекен Бок, я не лезу с веником за кровать, где сидит, сверкая фиалковыми глазами, Пуня. Я закрываю дверь спальни и ложусь спать!
- Опачки! – удивляется Пуня, выскребаясь из-за кровати, - а это… всё, что ли?! А как же…?
- …. – говорю я.
Тыгыдык… тыгыдык – неуверенно скачет Пуня возле кровати. Одной скучно. Она оглядывается. На вершине комода за ней с застывшим в голубых глазах ужасом наблюдает Зёма, затаив дыхание и замерев. Зёма не шевелит даже мускулом. И даже, кажется, не моргает. Хоть бы Пуня не поняла, что она не одна!
Погарцевав по тихой спальне, Пуня угомоняется. Мы все знаем, что это ненадолго, но рады любой передышки. Быстренько спим. Пользуемся моментом.
***
1. То, что передача данных у котов происходит, я не сомневалась и раньше. Но на Пуне убедилась в очередной раз. Из замеченного:
Пуне не запрещали входить в кухню. Более того, первые две недели она вообще практически безвылазно провела в ней. Но. Последнее время мы видим, что в кухню Пунька входит неуверенно, постоянно озираясь – хотя на неё никто не ругается! – и при малейшем шуме вылетает в коридор.
На пороге кухни сидит Мотя и одобрительно смотрит:
- Растёшь, салага! Взрослеешь!
Взрослому коту в кухню входить нельзя. Как только перестала входить совсем – всё, ты взрослая кошка. Своеобразная инициация, происходящая без участия человеков.
2. Пуня не мурлычет. Не то чтобы совсем, но ведь и Мотя такой же. Чтобы «размурлыкать» Мотю, нужно приложить определённые усилия под определённым углом и определённое (довольно продолжительное) время. Тогда, может быть, вам повезёт, и Мотя помурлычет. В своей манере, конечно, которая больше напоминает всхрюкивания, чем нормальное кошачье мурлыканье, но тем не менее.
Пуня пошла той же кривой дорожкой. Правда, хрюкает пока более мелодично, но Мотины интонации во всхрюкиваниях угадываются несомненно.
3. Наконец, характерный воинственный выкрик «Мр-р-ру!»
Вы можете сколько угодно убеждать меня, что это от природы, но я-то точно знаю, кто приложил к этому лапу!
Кстати, насчёт прикладывания лап… Некоторые знания у котов, как и у людей, передаются исключительно ременной передачей. То есть в голову через задницу.
Например, информация о том, что если взрослый кот лежит себе по своим взрослым делам, то набегать на него сзади и вцепляться в его пышный филей нецелесообразно.
В первую очередь, это чревато подзатыльником, а во вторую – зажиманием в угол и отбучкиванием с выкрикиванием правил поведения.
Таким образом, лапоприкладство выступает не как метод терроризирования, а исключительно как педагогическое воздействие.
Разумеется, под «взрослым котом» подразумевается никакой не Зёма.