Хороший возможный идеал для науки. Хорошо бы, чтобы наука смогла бы соответствовать хотя бы одному из тех, что были выдуманы для нее. Но скорее всего, речь может идти вновь, только о некоем бесконечном приближении.
Что же в "сухом остатке"? И это видимо следующее.
Наука, теперь, это функция протокола относительной прибавочной стоимости капитала. Нет такого протокола, нет науки. Как таковая, это последовательно выстроенный инстинкт смерти. Изобретение оружия в "застенках" секретных лабораторий. Все остальное может быть не существенно. И разве что промышленный шантаж государства и промышленная же технология дележа прибыли в таких проектах, как ИТЕР , расшифровка генома, и т.д., или распил финансирования, иной способ перепроизводить капитал.
Могут быть не торные тропы. В основном ими наука и жива, но вал изобретений и открытий что делается на них, больше частью может съеживается до тропинок ежей в лесу, что питаются мелкими насекомыми в диких яблоках.
И над всем этим может быть сонм академиков, что давно ничего не открывают, только следят как бы кто что-либо не украл. "Провокатор", "доносчик" и "палач", таким образом, это основные функции большей части ученых. Большое количество людей и в сети Интернет, живут тем, что пишут доносы. Румор и толки, что перемежаются протокольными предложениями обличения или рапорта, это их стихия. Это их преимущественное занятие, кто-то строит "Ангару", как когда-то "Буран", и не думая о застое, а кто-то гниет и разлагается в мелочном моральном склочничестве, раздувая самомнение до заоблачных высот. И единственное быть может их моральное оправдание в том, что теперь капитал более открыт, чем государственный в СССР, и его намерения могут быть предельно ясны, как и его практики. И критика застоя, это их косвенный вклад в критику перепроизводства капитала. Проблема в том, что капитал, теперь, как господствующий способ производства, это в известном смысле средневековой Scientia и есть: "путь, истина и жизнь",- и его "власть от Бога", как и всякая власть. Это тем не менее, не делает спутников Иова правыми перед богом, таким же образом, как и этих господ моральных дефляторов. Обобщив все что можно и не находя более пищи для такой практики, они коснеют в абстрактной критике, ни следуя, ближайшим образом, ни Газали, ни Ибн Ружду, ни Авиценне, и тем более Троице. Что может быть тем более забавно, что не сопровождается, как когда то репрессиями, в которых они непременно участвовали бы и как раз, скорее всего, из корыстных и карьерных побуждений, что могут быть случайными в отношении их фальшиво декларируемым убеждениям. Левые революционные демократы, это, видимо, их ближайшее наследие, кроме Достоевского, и в особенности "бесов". Последнее, просто и не просто потому, что они давно не левые и глядят в правые либералы 19 века. Правда, теперь, это доносительство, провокация и палачество, немного сдержанные призвания таких людей, в виду известных мораториев и законодательства и, все же, это основное их занятие, отслеживать вторичные открытия и удерживать фронтир времени, быть фильтрами, в объявленной Гоббсом войне всех против всех. Что имеет только одно, прежде всего, позитивное значение, эта война всех против всех, не позволила, кроме прочего, нацистским ученым создать атомную бомбу. Но, что большей частью неизбежно сводиться к тому, чтобы охранять государственную и корпоративную кормушку, для большей частью действительно значимых свершений. И конечно же, быть такими, прежде всего, на службе, коль скоро, карьерный рост остается некоей абсолютной временной позицией. Критерий для свершений, теперь, все в большей мере может быть один- производительность прибыли. Тень этой фильтрации преследуется тенью, даже наиболее значимые проекты часто выглядят, как промышленно индустриальные способы производить инвестиции в науку. Проблема в том, что за отсутствием всеобщим образом, все еще сил и отношений, это фильтрация неизбежна, как и требование объективности истины. Иначе руморократия, сиречь толки и дрязги, власть слов и общего хода вещей, окончательного поглотят любое мало-мальски значимое сообщение. Именно поэтому, это ловушка времени, что вынуждает к таким констатациям совершенно зеркального свойства. Любой ученый, академик нобелевский лауреат или ординарный профессор или ассистент, или теперь блогер, это фильтр, не говоря уже о том, что большей частью и скорее всего, он(она) мелкий буржуа или глядит в него. Но не было бы вообще никаких открытий, если бы не известные локальности высвобождения, что граничат с действительной свободой. Эти локальности не обязательно следует мыслить, как исключительно сингулярности индивидов , отнюдь, они могут быть весьма обширными, как и большие проекты, и все же основной массив остается, если не "сырьем для переработки", то "планктоном", как и офисный, "клерками". И вопрос, у кого?
Когда то вместе с философией, что все чаще теперь является служанкой науки, как когда то богословия, наука была теологией, при прочих равных имманентности знания ремесленничества. Газали, опровержение философов. Проблема в том. Что это была идеология, что прикрывала и оправдывала восточную деспотию, в том числе. И потому Ибн Ружд, что сегодня выглядит, как фармакон методологического регресса: и регресс и средство от него, «опровержение опровержения», мог быть свободно мыслящим философом. Отличным от них обоих был Авиценна , что, видимо, шел на компромисс с верой и фундаменталистами, лишь бы лечить людей, что как он понимал, на то время, лучше его никто не сделает. Впрочем, и у мировой религии может быть всемирно историческое значение. Это была сложная позиция. После, наука стала символом веры рабочего в то, что мир рационален, как и его пэй дей, что обоснованно претендовал на всеобщность равенства без господ: "без труда не выловишь и рыбку из пруда", сначала всеобщий труд, потом деньги, то есть, труд обладающий, все еще здравым смыслом подсечного огневого земледелия. Затем, претендовала на роль единственно действительно революционного института, прежде чем окончательно стать функцией протокола извлечения прибыли. Нет, революционные ветры все еще реют в ее знамени, но лишь затем быть может, чтобы едва ли не загнать всех в компьютерную аналогию мира, мир, теперь, это уже не просто картина, но компьютерная симуляция. Иначе, это большей частью бессмысленное и лишенное будущего, если не безумное занятие, если это не средство скорейшего роста прибыли. Но не зря философы в том числе и науки, все еще держаться и Гегеля. Хитрость разума , власти, истории и быть может свободы, как раз может состоять в том, что будучи всем этим: неразумием, проблемой для философии идеализма, как и жизненный мир с его нескончаемыми противоположными конфликтами интересов, наука как раз и гонится за будущим здравым смыслом, который теперь все еще недоступен и прежде всего ей самой. То, что наук может быть Н, как и рас или полов, Н значений истинности, это возможный залог дальней когерентости , в которой равенство может не быть прокрустовым ложем и скорее пролиферация различия может играть первую скрипку. И невозможность может быть действительным путем к действительной истине, действительного реализма, что более не пугает желанием схватить вещь и господствовать над ней.
В известном смысле и теперь не может быть иной философии науки, кроме понимания ее истории.
Хорошее может быть название конгресса, что косвенно отсылает и к оправданию добра, если не блага Вл. Соловьева, все еще пытаясь держаться благонамеренности и благонадежности, благожелательности, что столь же может быть пропахло нафталином, как и идеалы науки Царской России. Может не быть ничего плохого в нафталине и его запахе, разве что заставляет морщиться, как и прекраснодушие, когда то сановных господ, - если это не был известный Троцкий, фамилию которого быть может взял вместо псевдонима известный Бернштейн, тот был, видимо, просто ужасен,- что добры и мудры, но уже ничего не могут сделать. Моль, тем не менее, как бы она ни была бы вредна в отношении хранения одежды, это возможный помощник от загрязнения планеты пластиком.
Наука в СССР страдала всеми теми сложностями, что и планирование, и экономика этой страны.
Прежде всего, всем известной невозможностью штамповать научные открытия. Было сложно придумать их конвейер, хотя и многое было сделано для этого. В конкуренции форм общественного сознания: с моралью , искусством, политикой , правом, философией в меньшей мере, и все же, и все еще с религией, не говоря уже про возможность конкурировать со спортом и рекламой, за кусок пирога материального производства, науку и тогда, ясно и отчетливо могли опознавать, как шарагу Берия, что цельно тянет атомную бомбу за границей. Была ли участь Оппенгеймера лучше? Отнюдь. Его крест состоял видимо в том, чтобы быть изобретателем чудовищного оружия перед лицом опасности- победы гитлеризма, коль скоро, некий идеал науки Нового времени, состоявший в исключительной объективности, реализовался в эсесовском охраннике, невозмутимым на работе, и веселым, радующимся дома, и при этом участвующем в промышленном уничтожении людей, -то есть это была и участь загнанного в угол , что частью зеркально к такой индустрии, может произвести только орудие массового уничтожения. Но где опасность, там быть может кроется и спасение, именно этот человек таким образом указал на границы капитала, в том числе, и как последовательно выстроенного инстинкта смерти, как никто другой, пусть бы и в старом, старом стиле, смертью смерть попирая. Сказалось, это обнаружение границы капитала, что ведь: "все на продажу",- и в том, что эту бомбу СССР известным образом подарили,- плата разведчику была не соизмерима с ее тогдашней ценой, - пусть бы и принять такой "подарок" можно было только создав новую индустрию. И потому еще теперь, вместо старого доброго, что исповедовал еще Ленин, "чем хуже- тем лучше", скорее может быть уже не столь прекраснодушное тождество," чем лучше, тем лучше". Еще один возможный мотив для названия конференции. Перед наукой, теперь, кроме прочего, стоит величайшая задача преодолеть тот образ, что достался ей от 20 века. Если науке не удастся взять этот барьер, то она и действительно может погибнуть вместе со всеми. Но сделать она это сможет, видимо, только по направлению к равности объемов со всеми иными формами общественного сознания, не говоря уже о том, чтобы быть непосредственной производительной силой общества. Новые единства, что не теряют различие за тождеством, все еще ждут ее и дорога в 1000 ли начинается с первого шага. Что взятое в одном из смыслов, очевидно запоздало, коль скоро наука и действительно претендует на то, чтобы быть всеобщим ковчегом для всех, пусть бы и в виду таких средств, как сеть Интернет, и все же, все еще, всех не может взять. Фрикционы мирового пугала и морового же блага, поэтому не могут не быть средствами управления через аргументацию, в танке, быть которым претендует любой идеологических хит во имя науки.
В 20-м веке, эта фабрика, если не тюрьма могла быть и золотой, как и теперь могут быть золотыми места для отбывая наказания для выделенных индивидов. Но в основном это была фабрика НИИ. Когда то это было действительным революционным институтом. Теперь это не так. Иные боги вздувают океан будущего.
И потому еще раз стоит повторить, в том числе в виду всех таких обстоятельств, даже констатация которых может вызывать неудовольствие, что не может быть никаких иных императивов для этого занятия, познания истины, теперь, чем те два, в которых провозглашается долженствование всеобщего и свободного доступа ко всем товарам и услугам и средствам производства. Быть может будущее в том, чтобы ни быть никакими клерками, ни у кого? Если и может быть все еще уместна идея спасения в любых из возможных форм передачи по традиции этой идей, в известной открытости любым иным, благим, то она может быть только в этом. Видимо, только таким образом можно будет преодолеть и сохранить, имея в виду европейскую историю науки, непрерывность между: Episteme, Scientia, Science и Big Data.
"Как достичь нам этого?" Вопрос о методе не случайно являлся центральным вопросом европейской науки Нового времени, как и мысли о том, что такое наука, впрочем, как и вопрос о рефлексии. Теперь, когда может быть невероятно очевидно, что состояние постмодерна может ничего не порождать, кроме самого модерна или капитала, всяческие откаты к историческим горизонтам методологии и рефлексии о ней, так и о методе, не приведут ни к чему более, чем тезис Декарта. В этом смысле все ученые картезианцы. И именно потому, что большей частью и не собираются ни в чем сомневаться: "науку мы берем, не науку ни берем". И все же, и в этом отношении удалось найти более или менее однозначный ответ, что позволяет не утонуть в сонме книг о познании, эпистемах, школах, науке и ее культуре или природе. Быть по ту сторону субъективной и объективной функциональности, как и субъективной и объективной иллюзии, это залог возможности истинной веры ученого в то, что возможно объективно истинное познание объективной реальности, в равных объемах природы и общества, что может быть опосредовано действием не редуцируемой субъективности, отсылающей к действительному отношению Я и Ты. Величайшая трудность и величайшая же задача состоят в том, чтобы эти, я и ты, были бы действительно всеобщими. Науку все еще ждут величайшие открытия и именно потому, что их ряд открыт на неограниченное возрастание. То, что это хождение по ту сторону не может быть постоянной повседневной практикой познания,- обыденной и рутинной, но часто не менее значимой, работы, что теперь предмет автоматизации и роботизации во всякого рода интернет и локальных цифровых помощниках, что повод для мысли о том, что наука вообще, это удел исключительно цифровых машин, как и познание - невозможно постоянно, как и пребывание на абсолютных высотах интенсивности существования, не делает это хождение невозможным, и именно в том смысле, в котором как раз стоит искать невозможного, чтобы быть реалистом. Не смотря на все нестроения и разброд, шатания и многоразличие путей, истина в познании достижима и достижима объективно. Более того, она коррелят свободы, и всеобщая свобода, это условие такой истины, пусть бы и скорее всего теперь, только в высвобождении. Не господство над природой, но власть в равных объемах с природой, со свободой, вот наиболее значимый теперь, пусть все еще и далекий горизонт познания для науки и прежде всего той, что по праву претендует быть единственной, физики. Что же, что для этого физике самой придется стать в известном смысле историей, претерпевать революционные изменения.
Ее цель поэтому может быть в том, чтобы стлать, -если не сказать более грубое русское слово, коль скоро, его смысл может быть обыденным аналогом всякого производства, - где только возможно, не вредя при этом природе и культуре, и где захочется. Пребывая при этом в совершенно здоровых и надо сказать свободных потоках всеобщего производства. Таково может быть теперь гротескное признание известного рода гротеска, что неизбежен и неизбежно, как и состояние постмодерна. Признание антитезиса к одному из тезисов авторов Вех, что так и не последовало, после обвинения в том, что революционеры хотят только одного: "жрать".
"СТЛА"
Караваев В. Г.