Редко, когда бывает в жизни бывалого читателя, что книга нравится столь безоговорочно, но «Сатана в Горае» - именно такой случай. Это не первое мое знакомство с прозой Исаака Башевиса Зингера: читал и сразу полюбил его «Шошу» и «Люблинского штукаря», но в данном случае эффект от чтения его первой повести, написанной аж в 28 (!) лет, был столь силен, что перекрыл впечатление от уже прочитанного. Если его более поздние книги соединяют еврейский фольклорный мистицизм с реализмом, делая уклон все же в психологию образов, а не в мистику, то «Сатана в Горае» - своего рода страшная сказка, легенда, действие которой разворачивается аж в 17 веке, сильно напоминает «Вечера на хуторе близ Диканьки» только в более мрачном антураже.
Перед нами - история мелкого еврейского местечка Горай (сейчас это село в Винницкой области), где все нетерпеливее ждут Мессию, принимая за него лжепророка Саббатая Цви, в результате город и его жители чуть не гибнут от действия злых сил. Текст Зингера нравственно амбивалентен, он порой маниакально концентрируется на красочном описании проявлений зла, которые никак нельзя назвать реалистическими, но противостоящие им праведность, чистота и мудрость выглядят на фоне всей этой фольклорной бесовщины, фобий и суеверий как-то блекло и неубедительно. Каббалистические и оккультные мотивы делают прозу Зингера очень яркой, визуальной, почти кинематографической (особенно финал «Сатаны в Горае», если его экранизировать, может дать фору самым страшным хоррорам), однако они свидетельствуют, сами того не ведая, против талмудического иудаизма, показывая, что он уже давно не соблюдает чистоту монотеизма.
Повесть Зингера, как литературное явление, произведение выдающееся, которое может оспорить новизну метода «магического реализма» в латиноамериканской прозе, ибо Маркес и его коллеги начали писать, самое раннее, в 1950-е, а Зингер опубликовал свою повесть аж в 1932 году. «Сатана в Горае» очень хорошо показывает сложносоставную религиозность еврейского народа, отсутствие монолитности, твердости в ней, Зингер, как этнически ориентированный художник, не обличает, но и не восхваляет ее, хотя сочувствия в нем больше, чем критики. Исходя из этой книги, становится понятно, что, живя в рассеянии (по крайней мере в описываемые автором годы), евреи весь свой быт пропитывали верой, суевериями, мистицизмом.
Как это не удивительно, но для Зингера нет четкой границы между верой и суеверием, в своем тексте он показывает жуткий коктейль из самых чудовищных, жутких, порой откровенно языческих суеверий, которые так же глубоко вошли в быт и сознание евреев, что даже потеснили веру в Творца. Как следует из повести, это взаимопроникновение веры и суеверий, загрязнение ветхозаветной чистоты монотеизма исходит не от простых людей, а от учителей и толкователей Торы, от талмудистов и каббалистов. Важно, что в «Сатане в Горае» и праведники, и злодеи одинаково свободно интерпретируют священные тексты, поворачивая их в нужную им сторону, потому так легко принять злодея за праведника и наоборот.
Персонажи-перевертыши книги Зингера сильно усложняют любую моральную однозначность ее прочтения, и это делает ее в полном смысле этого слова новаторской, прорывной в модернистском искусстве первой половины ХХ века. Не будем забывать, что 1930-е – время безоговорочного господства социального реализма, когда экспериментальные 1920-е с Джойсом и Вирджинией Вулф окончательно ушли в прошлое. В этих условиях фольклорные, магические элементы в прозе шли наперекор литературному мейнстриму, отстаивая право писателя на силу фантазии и воображения (именно в этой ситуации работал Набоков).
«Сатана в Горае» - текст удивительный по густоте жутких описаний, эпичности интонации при всем скромном объеме самой повести: рушится и гибнет не столько город, сколько само еврейское мировоззрение, трагизм которого автор и запечатлевает. Дело не в том, что жители Горая ошиблись, поверив в лжемессию, ожидая избавления, а в том, что сам строй их сознания, нечеткий, многосоставный, оказавшийся неспособным соблюсти чистоту монотеизма, подтолкнул их к этому. Зингер, как верующий иудей, начитанный в Каббале и Талмуде, с таким выводом бы не согласился, но сама логика его текста свидетельствует именно об этом.
Книга Зингера так удалась именно потому, что в ней нет диктатуры автора-демиурга, навязывающего тексту и его смыслам свою волю, в ней есть множество несводимых друг к другу стратегий, которые дискутируют друг с другом, спорят, опровергают друг друга, при этом не соединяясь в некую тотальность. «Сатана в Горае» - изумительный текст, ибо в нем сама форма подобна содержанию, перетекает в него, во всем повторяет его признаки: формально он столь же многосоставен и эклектичен, как то мировоззрение и его метаморфозы, которые он препарирует. «Сатана в Горае» - о губительности религиозных заблуждений, которые могут вогнать целый народ в такую тьму, что из нее почти не удастся выбраться.
Однако, религиозные поиски евреев так, как их показывает Зингер, гораздо предпочтительнее, чем атеизм, который, как известно, разобщает. При всех недостатках и заблуждениях еврейского мировоззрения, при всем тупике талмудических и каббалистических поисков, они все же лучатся горячей убежденностью в то, что Бог существует, и это объединяет еврейский народ в единую, целостную семью. Русскому народу с его семидесятилетним безбожным, а теперь и либеральным, затянувшимся на годы, экспериментом до этого далеко, а жаль, ведь обладая такими ресурсами духовности, которые дает христианство, он мог бы многому поучиться у евреев, имеющих лишь крупицу истины, пусть и загрязненную заблуждениями Талмуда и Каббалы, но хранящих ее, как самое ценное, что у них есть.