Два этих дома находились прямо у моря. Так их когда-то построили, так они и стояли. И если у всех горожан обыкновенно был двор — с сарайчиками, песочницами, огородиком, — то рядом с жителями этих домов находился песчаный пляж. Те из них, кто не боялся мыслить вольно, с размахом — а это, как правило, те, чьи окна выходили к пляжу, — говорили, что всё огромное море, разлившееся синей кляксой по карте мира и превосходившее размером многие не самые последние в мире государства, было их двором. И по-своему оказывались правы.
Сам городок был совсем небольшим, а единственный в нем пляж — не таким уж широким и протяжённым. Поэтому все, кто хотел искупаться и поваляться на песке, приезжали сюда на автобусе. От остановки нужно было пройти по узенькой улочке среди зданий и складов непонятного назначения. Последним препятствием на пути к пляжу стояли две четырёхэтажки, которые высились торцами друг к другу. Дорога была настолько узкой, что из окон, расположенных напротив, вполне можно было здороваться за руку. А на машине по ней было ехать некуда — ну разве что с разгона в песок.
Дома и числились по этой улице, больше было негде: справа и слева от них начинались кафешки, снова сараи, снова кафешки, а потом уже высокие заборы, ограждавшие, как водится, закрытые территории. Но Егор из своего окна мог видеть всё, что там происходило. А не происходило там ничего. Просто оградили территорию когда-то, в незапамятные времена, чтоб не шатались почем зря, — да и забыли, наверное. И все свои годы, что он жил здесь — а жил Егор здесь с рождения, — он наблюдал, как омывают волны пустой, заброшенный берег за забором. Егор был из числа тех, кому «повезло»: все окна его квартиры выходили «на море». Но были у такого положения и минусы: всё, чем он занимался на пляже, легко обозревалось родителями. Сколько скандалов запомнил он с той поры, когда только начал пить пиво, курить…
Но сейчас и родители, кажется, успокоились. Ну, смотрят и смотрят. Иногда они и сами выходили к морю, бродили по песку, как и многие их соседи. Но взрослые гуляли разобщённо, своими семьями или поодиночке, а молодые — всем, кому по двадцать или около того, — собирались, как говорили они сами, в стаю. Стая гнездилась возле единственной уцелевшей скамейки, выраставшей прямо из песка и всегда щедро осыпанной им же. Гнездилась здесь верное слово: их стая, скорее, была голубиной, чем волчьей, и они собирались просто затем, чтобы собраться. На них никто не нападал, и сами они тоже вели себя довольно мирно. Их жизнь и их встречи — всё это проходило вдали от «разборок» окраин и центра, «тусовок», «движух». Летом на пляже бывало полно народу: люди загорали, играли в волейбол, пили, флиртовали; от берега отходили лодочки, вечерами посетители танцевали у кафе, жарили шашлык, варили мидии. Поздней осенью, не говоря уж о зиме, здесь не было ничего.
Но стая всё равно выходила. Егор надевал теплую куртку, зашнуровывал кроссовки, пересчитывал мелочь и бежал, как говорил родителям, «во двор». Он нигде не учился и не планировал никуда поступать, не работал, никуда не рвался за пределы своего двора. Делать было всегда нечего, но сидеть дома и вовсе невыносимо. Он огибал торец дома, ступал на песок и уверенной походкой направлялся к скамейке, где непременно кто-то уже сидел.
Егору было без разницы кто. Он не считал кого-то из них другом, приятелем или кем-то еще. Просто шёл, чтобы влиться в стаю, запрыгнуть на скамейку или плюхнуться на песок и сидеть так: спиной к огням своего дома, лицом — к огням далеких кораблей и звёздам, всем телом — к ветру и песку. Они пили пиво из безразмерной, на всех, пластиковой канистры и закусывали солёной рыбкой. Обыкновенно их встречалось человек пять-шесть: места хватало всем.
— Как дела? — бросил Егор, подойдя к скамейке и коротко отвечая на рукопожатия.
— Всё ничего, — кивнул худой парень в капюшоне, за ним еще один и следующий. Егор, конечно, помнил, как их всех зовут, но имён здесь не называли: обращались здесь, как правило, сразу ко всем и ни к кому. «Стая» общалась сама с собой, переливала слова. Они были подобны морю, бьющемуся вдали от скамейки: говорили приливами и отливами. Растекались вдоль берега, чтобы отхлынуть вновь.
— Подвинься, — сказал Егор.
Старая скамейка позволила вместить еще одного. Канистра стояла у ног, чтобы тушить в головах пожары: недаром ведь чей-то изощрённый маркетинговый ум назвал пиво «Огнетушитель». Но пожаров давно не было — лишь истлевали угли, шипели под хлынувшей влагой и окончательно гасли. Тогда все расходились по домам.
Неотвратимо близилась зима. Они сидели, смотрели молча вперед. На воду.
— Уехать бы отсюда, что ли.
И эта пластинка здесь нет-нет да и заводилась. Егору было все равно, он не участвовал ни в спорах, ни в обсуждениях и только ждал, когда, перетерпев молчание, тот, кто поднял этот вопрос, сам себе и ответит, — каждый раз в тех же словах и оттенках:
— Вот только куда, зачем?
Так происходил отлив. Егор знал, что пройдет неделя, месяц, и этот вопрос, как бутылку с письмом, снова прибьёт к их берегу. Но он, Егор, эту бутылку никогда не открывал: ему хватало той, что с пивом.
— Говорят, наши дома скоро выкупят. Под мини-отели.
Егор и эти все новости слышал. Да что там слышал, он вырос здесь, как будто при включенном радио, где только и обсуждали, что выкуп их старых домов. Он знал, что все дома у моря, рядом с морем, за остановку от моря давно были переделаны под жильё для отдыхающих. Где-то слышал, что так теперь везде — ну, в смысле, во всех южных городках: куда ни приедешь, везде нежилой центр, нежилое побережье. Целые города сдаются, местные ютятся на окраинах, на дачках. Да что там где-то — здесь и слышал: в этой же компании, на этой же скамейке.
— Странно, что ещё не выкупили, — сплюнул кто-то.
Слышал и это.
— Странно, что их ещё не снесли! — раздалось возле его уха.
— Да кому сносить-то? Что здесь строить, пятизвёздочный отель?
Егор чувствовал, как копится раздражение. Сам не понимал, на что, зачем.
— Странно, что сами не рухнули! — пробубнил еще один парень.
Выслушав все точки зрения, Егор кашлянул, привлекая к себе внимание.
— Мы вообще живем в странном мире, ребята, — мрачно сказал он.
— Это уж точно, — загудела вокруг стая, пришла в движение. — Мелочи бы ещё собрать. Слышь, Егор, есть у тебя…
Егор приходил домой за полночь. Мать спала, отец привычно сидел на кухне, читал.
— Как дела? — спрашивал он.
— Всё ничего, — махал рукой Егор и, шатаясь, шел в свою комнату.
Обыкновенно разговор не продолжался, но иногда отец в порыве странных, непонятных Егору чувств кричал ему вдогонку — не от злости, просто чтобы тот услышал:
— Хотел бы я вырасти в таких условиях! У тебя во дворе море, звёзды, а ты… Ты ничего не видишь.
Егор пожимал плечами и молчал. Он видел море и звёзды — и что? Ну, море. Ну, звёзды. Он считал отца «немного странным»: тот не пил, по вечерам и выходным сидел на кухне, читал книжки. Мать все делала чего-то, суетилась да ворчала. А он — нет. Часто ездил в командировки, но чем он там занимался, Егор и понятия не имел.
А ещё в их бесконечном дворе была Лера: в их стае, конечно, самая яркая птица. Девчонок вообще было мало: одна мелюзга на два дома и взрослые женщины, что обходили их «рай на скамейке» десятой дорогой. Лера, правда, тоже стала взрослой: недавно, на днях, ей стукнуло восемнадцать. Здесь же, на пляже, и стала — праздновали полночи, брали, помимо будничного пива, шампанское.
Лера не каждый вечер приходила «во двор»: было бесполезно заходить за ней или звонить ей, да никто этого и не делал. Там, на пыльной скамейке, встречались больше с собой, чем друг с другом.
— Лер, — говорил Егор, — смотри, какие звёзды, а! Хочешь, я подарю тебе их все!
Егор дразнил Леру, ему самому были смешны эти слова, он захлебывался в рвущемся наружу смехе.
— Жене своей будешь дарить в постели, — насупилась Лера.
— А чего жене-то, а? — наседал Егор. — Давай тебе. Давай ты будешь моей женой.
Все уже ушли, кроме одного парнишки, совсем молодого. Он перебрал, его мутило, и вот теперь он сидел, корчился на скамейке, то складываясь пополам, то падая в песок. Парень вставал и снова забирался на скамейку, прислонялся к плечу Леры, но та отталкивала его. А Егор вдруг ощутил мощный прилив — сил, чувств, эмоций. Почувствовал, что выпил он именно столько, сколько нужно было, чтобы все это почувствовать, и выпей он каплей больше или каплей меньше — ничего не сошлось бы. А так всё сошлось — и звёзды, и Лера, и счастье. И их бесконечный «двор». Он целовал её в тонкие обкусанные губы, гладил её щеки, обнимал неумело, скользил по пуховой куртке рукой, щупал грудь, возвращался снова к лицу, перебирал волосы.
— Не надо меня гладить по голове, — оторвалась от поцелуя Лера.
Егор ничего не хотел слушать, он тяжело дышал и смотрел на нее не отрываясь.
— Как будто я маленькая, а маленьких по головке гладят и приговаривают: ты маленькая, ты хорошая. А я не хочу быть маленькой.
— Ага, — ответил Егор.
— Не хочу быть хорошей!
— Я пошел, — вскочил наконец перебравший парнишка.
— Давай, — бросил Егор и нырнул с головой в Леру, в ее огромное тёплое колышущееся море.
— Не хочу быть хорошей, не хочу быть хорошей… — шептала она. — Не хочу быть хорошей.
Когда Егор проснулся, он первым делом выглянул в окно — и долго смотрел на море. Потягивался и улыбался. Скамейка была пуста, только пара канистр «огнетушителя» перекатывалась рядом, как будто их гнал на неведомую свалку ветер-дворник да всё никак не справлялся.
Егор вспомнил вчерашний вечер, и ему сразу стало хорошо. Вспомнил слова отца почему-то и вдруг поймал себя: он видит море. Не просто смотрит вдаль, а видит. Звёзд не было, но он видел прекрасный день: осеннее солнце, кружащие листья, торжествующую жизнь.
— Мы уезжаем, — сказал отец.
Егор обернулся и увидел его на пороге своей комнаты.
— Куда? — спросил он.
— На север. Завтра. Тебе бы надо собраться, а то не успеешь.
— Ты раньше, — растерянно произнес Егор, — не говорил…
— Ну знаешь, — замялся отец, — работа такая… Но оно и хорошо: может, хоть там делом займёшься.
Он примиряюще похлопал сына по плечу и вышел. Егор повернулся к морю и уставился вдаль: он уже ничего не видел, а просто смотрел. Взял с подоконника ракушку — обычный дешёвый сувенир для отдыхающих. Лакированная морская ракушка, она не забавляла Егора, пылилась годами возле окна — да и к чему сувениры, когда рядом живое море? Поднёс к уху и долго вслушивался.
— Не хочу быть хорошей, — шептала ракушка. — Не хочу быть хорошей…
Вечером, когда зажглись огни, он снова вышел, как выходил каждый день, как выходил всю жизнь.
— Как дела, парни? — спросил он.
— Всё ничего, — ответил один голос, за ним еще один и еще.
— Я это… Уезжаю, — сказал Егор.
— Надолго?
— Навсегда, видимо.
— Ну давай, — чья-то рука протянула ему «огнетушитель». — Едь.
Потом долго молчали. Молчала и хмурая Лера, потягивая пивко.
— Куда хоть? — спросила стая.
— На север.
— О! — оживилась стая. Но оживление угасло, едва успев родиться. — Ну, ладно.
Егор вдруг почувствовал себя меленьким крабом, выброшенным на пустынный берег. И отругал себя сам: ну что за дурацкие мысли?
— Лерка, — сказал он, — ну а ты хоть чего?
— Я? — переспросила Лера. — Я ничего.
— Ну я, это, уезжаю.
— Ну давай, это, — усмехнулась Лера. — Езжай.
Он отошёл от скамейки и побрёл в сторону тоненькой улочки, разделявшей их с Лерой дома, но вдруг остановился. И вернулся к ней.
— Ты хоть сама-то как, после вчерашнего? — спросил он. — Нормально?
— Да, — зевнула Лера. — Всё ничего, Егор, всё ничего.
И, как Бог вдувает душу в человека, ему почудилось, что точно так же и сам ветер, или, может, взметнувшийся над скамейкой песок, или ракушка, помнящая слишком много, или само море, стремительно отливающее от черного берега, или эти тонкие, обкусанные губы, в которые он впился взглядом, не желая отпускать, а может, и все они вместе — шепнули ему в самое ухо, вдыхая душу в себя, оставляя всю её здесь, без остатка, растворяя в себе:
— Езжай.
Редактор Елена Горкальцева
Об авторе
Георгий Панкратов, Санкт-Петербург. Автор книги «Российское время» (Чтиво, 2019), лонг-лист премии «Большая книга». Вырос и учился в Севастополе, живёт в Москве. Автор двух книг прозы, публикуется в журналах «Знамя», «Новый мир», «Юность», «Урал», «Знание-сила: Фантастика», «Опустошитель», «Дистопия». Лауреат премии журнала «Урал» за лучшую публикацию года — роман «Лунный кот», победитель Германского международного конкурса русскоязычных авторов «Книга года» (Стыд и совесть, Цитата Плюс, 2017). Ведёт традиционный образ жизни без излишеств. Любит прогулки в парках, птиц, море, чтение, алкоголь и тишину.
Другая современная литература: chtivo.spb.ru